 | |
|  |
|
Несколько месяцев назад к нам в редакцию на чай заглянул необычный гость. Марк Дженкинс – англичанин, богослов, почти профессиональный путешественник, будущий англиканский священник и очень интересный собеседник. Мы говорили с ним о судьбах западной культуры, о православной богословии и о много другом.
— Марк, как случилось, что будучи частицей материалистичного и максимально практичного Запада, ты увлекся богословием?
— Прежде всего я хотел бы поостеречься всякого рода обобщений. Сказать, что Запад интересуется лишь коммерческой выгодой, было бы фундаментальным искажением. Но наша проблема сейчас действительно состоит в том, что комфортное буржуазное общество создало атмосферу, в которой все, связанное с духовностью, вытеснено за рамки общего потока или считается неважным.
— Почему так случилось?
— Действительно, важно понять, почему у нас такой материалистический подход к жизни, почему западный человек верит, что реальность — это только то, что он видит, и отказывается признать реальность метафизики. А причины такого отношения лежат совсем не в современности: чтобы понять, почему так произошло, нужно перенестись во времена споров Платона и Аристотеля. Платоническая мысль утверждала, что существует некая божественная реальность, к которой мы естественно предрасположены, и цель нашей жизни — обручиться с этой реальностью. Жизнь человека была пронизана сверхъестественным, вечным измерением. Аристотель же, хотя и признавал идею Бога как перводвигателя, по сути был материалистом.
— Получается, что разделение между Востоком и Западом произошло еще до Христа?
— Да, задолго до. Но яркой иллюстрацией различия между Западом и Востоком явилось развитие схоластического богословия в Римо-Католической Церкви. Это была ригористическая богословская система, строившаяся на концептах и верившая, что можно доказать существование Бога на основе материально-естественной базы. Она изъяла сверхъестественное и считала разум наиважнейшим достоинством человека. Она отказывалась признать ценность духовного роста. Эта богословская система говорила о вере в материалистических терминах и была, несмотря на свою точность, крайне материалистична. Одной из главных проблем разума и логики является их полная субъективность, и поэтому люди никогда не могут прийти к согласию в спорах, основанных на разуме.
— И все же как вышло, что тебя так глубоко заинтересовало богословие?
— Вообще-то богословием я интересовался всегда. Мой отец — англиканский священник. Вначале мне казалось, что религиозные истины лучше всего можно понять и объяснить в терминах философии. То есть у меня был классический подход Фомы Аквинского. Но на основе личного опыта я пришел к тому, что, хотя разум может решить глобальные философские вопросы, в решении вопросов личных, действительно для человека важных — любовь и так далее, разум безнадежен… В результате я открыл, что существует некая реальность внутри нас, которая не может быть понята через рассудок. И в ней есть нечто, что недоказуемо, — то, что вечно, чему невозможно солгать, но что невозможно объяснить — нечто, что совершенно вне времени, вне иллюзии. Это показывает истинность существования Бога. Но обратиться к этой вечной реальности очень трудно. Здесь мы и подходим к понятию духовной борьбы, аскетической жизни, которая связана с духовной борьбой, и это, очевидно, ключевая часть православного богословия — богословия сердца, в отличие от западного богословия разума.
— Каким образом ты увлекся православным богословием?
— Мой отец переводил греческих православных авторов, и у него были православные друзья. В университете я изучал православную литературу. И еще среди моих друзей есть монахи с горы Афон.
— Что поразило тебя у православных богословов?
— Самое первое, что происходит, когда читаешь писания православных мистиков,— это то, что ты с первых же строк понимаешь — вот истина, ты знаешь, о чем они говорят, потому что это основано на внутреннем онтологическом опыте. Русский богослов Павел Евдокимов говорит, что религия использует онтологические, а не ноэтические доказательства. И это хорошо объясняет проблему Запада. Платоническая философия основана на онтологических доказательствах, а Аристотелева — на ноэтических. Проблема томистского богословия в рациональности аргументации. Поэтому мгновенно, когда ты начинаешь читать православных мистических писателей, ты видишь, что здесь — реальность, и ты сразу же понимаешь то, что читаешь, потому что это представляет такую борьбу и такой опыт, который есть у всех нас.
И еще: одно из больших различий между западным и восточным богословием — то, что западное богословие очень моралистично. Оно говорит людям: вот вам кодекс поведения. Но человеку невозможно честно и до конца соответствовать этому конкретному образу, и в итоге он вынужден лицемерить. В православных монастырях вы никогда не найдете моралиста, потому что там понимают слабость человека, понимают, как трудно действительно обратиться к вечной рельности. И поэтому есть вера в то, что невозможно жить христианской жизнью, не преобразившись внутренно. А внутреннее преображение приходит через духовное очищение сердца и намерение обратиться к Божественной, самой истинной его части. Другими словами, это можно объяснить в платонических терминах: чтобы осознать доброе в человеке, нужно обратиться к истине в человеке, а это есть духовная борьба, которой большинство людей себя не тревожат.
— Каким ты видишь свое место в современной Англиканской Церкви, принимая во внимание женское священство, епископов-гомосексуалистов и подобные вещи?
— Я лично не принимаю всю эту секулярную чушь и не верю, что Церковь должна приспосабливаться к социальным переменам. Согласившись со всем этим феминистским пафосом, мы выказали слабость. Я думаю, что по многим психологическим и символическим причинам женщины не могут быть священниками. А что касается благословения гей-браков, то я не принимаю того, что гомосексуальные отношения надо рассматривать как эквивалент браку. И я думаю, что священник или епископ должен быть или женат, или целибат. Все очень просто. Поэтому я лично не принимаю эти две секуляризующие тенденции — но я думаю, что с ними обеими Русская Церковь столкнется на каком-то этапе. Весь вопрос в том, как она на это отреагирует. И англиканство сейчас находится в состоянии борения — так что не все здесь просто. Нельзя сказать, что Англиканская Церковь сдалась: обсуждения и споры все еще не умолкают. Я думаю, в итоге она будет переструктурирована, и внутри нее будет создана специальная «провинция» традиционной направленности, подчиненная одному какому-то архиепископу. Это будет провинция, которая принимает апостольские учения святых Отцов, Символ веры, но отказывается принимать все секуляризующие веяния, провинция, в которой не будет женского священства и благословения гей-браков, и я окажусь именно в ней. Она будет, тем не менее, иметь общение с архиепископом Кентерберийским — т. е. будет частью Англиканского сообщества, но по сути — автономной провинцией. И возможно, там будет сильное движение к восстановлению формальных отношений с православными.
— А как же апостольское преемство тогда — ведь оно будет нарушено?
— Нет, потому что епископы в этой традиционной провинции будут посвящены епископами, имеющими апостольское преемство.
— И как же, ты думаешь, православные отреагируют на эти тенденции?
— Мне кажется, что Православная Церковь не поддастся им, потому что она имеет очень сильную нравственную и монашескую традицию, которые не позволят нарушиться апостольским учениям. В среде православных будут какие-то люди и отдельные церкви, более подверженные, скажем так, либеральному подходу (не думайте, что это спор, которого не будет внутри Православия). Одна из сильных сторон Англиканства — то, что люди действительно обсуждают эти вещи. Многие Англикане из-за всего этого перешли в Католичество, однако, мне кажется, это не выход, потому что именно с римской идеологии началась секуляризация. Поэтому если бы мне пришлось уйти из англиканства, я бы стал православным.
— Почему «бы»? Почему ты действительно не стал православным, имея такие православные взгляды на многие вещи?
— Потому что я останусь в том месте, где был крещен, если только это не станет абсолютно невозможным. Англиканская Церковь — это апостольская Церковь на Британских Островах. Эта Церковь происходит от первых монахов, которые принесли христианство из Египта, она имеет апостольское преемство с первого века; с самого начала это была православная вера, пришедшая из Египта во дни неразделенной Церкви. Отцы Церкви — св. Максим Исповедник, св. Исаак Сирин, св. Ефрем — это также и наши Отцы. А то, что некоторые англикане потеряли из вида эти святоотеческие учения — это их проблема. Я лично считаю, что Англиканская Церковь — это все та же историческая Церковь Британских Островов. И я знаю, что в среде Англиканства есть люди, которые придерживаются всяких странных мнений, — именно этим людям следует уйти, а не мне. Ведь что бы ни говорили реформаторы и либералы, вера Англиканской Церкви остается верой неразделенной Церкви: Никейский символ веры, учения святых Отцов и тройное таинственное служение Церкви — вот наша вера. И ведь в конце концов христианство — это путь к Божественной реальности, и пока у меня в моей Церкви есть средства к достижению этого пути… Но если вдруг мы окажемся в Церкви, где есть священники-женщины, где не останется места для традиционалистской структуры внутри Англиканства, — тогда нам придется уйти.
— Но ведь очень многие англикане сейчас действительно переходят в Православие. Получается они, по твоему мнению, предают Церковь своих отцов?
— Нет, конечно, нет. Я могу понять, почему они это делают: многие части Англиканской Церкви сейчас… обезумели, потеряли из виду православную истину. И если эти люди были воспитаны именно в такой части Англиканской Церкви — очень даже понятно, почему они переходят в Православие.
— Как к тебе пришла идея совершить путешествие по всем православным восточным странам?
— Я тогда уволился из армии и ощущал такое неспокойствие – мне просто не хотелось вести такую уютную мещанскую жизнь. Мне было необходимо куда-то двигаться. И я всегда мечтал быть писателем. Поэтому я решил отправиться в пу тешествие и написать книгу! Я предполагаю, что мое путешествие продлится полтора года, и в конце его я надеюсь написать книгу, которая будет называться «Дорогами меж Западом и Востоком: мистическое путешествие в Россию». А путь мой лежит от горы Афон в Стамбул, Румынию, на Украину, в Москву, Казань, вниз по Волге и дальше, на Кавказ – в Грузию и Армению. К празднику Преображения я возвращаюсь на Афон. Я выбрал тот самый путь, по которому следовал в XVII веке патриарх Макарий Антиохийский, когда он ехал в Москву к царю Алексею Михайловичу и патриарху Никону.
— Расскажи о своем пребывании на Афоне.
— Афон – это удивительное место, и для благополучия нашей цивилизации очень важно, что существует такое место, где есть созерцательная жизнь. Современный мир ее не понимает, а в Византийской империи несомненно понимали: многие знаменитые и значительные личности, достигнув некоей точки в своей жизни, бросали все и уходили в жизнь созерцательную. То же происходило и в Древней Руси: монашеские и духовные традиции и отношение ко многим вещам очень сходны.
— Твоя книга названа «Дорогами меж Западом и Востоком» и, насколько я знаю, ты собираешься посетить не только православные страны, но и земли традиционно мусульманские или буддистские. Как ты думаешь, есть ли нечто такое в культуре, что является общим для всего Востока вообще?
— Несомненно, существует восточное отношение к жизни, так же как существует западный подход. И восточный подход помогает понять путь развития православного богословия. Если говорить очень обобщенно, Восток склоняется к мистико-созерцательному подходу, а Запад — более к внешнему действию, к активной жизни.
— Подходит ли под это определение ислам?
— Думаю, что нет. Ну, может быть, некоторые его формы. На самом деле, Западная Европа и некорый тип исламской религии очень похожи. Это забавно… Парадокс состоит в том, что по сути фундаменталистский ислам очень похож на западное христианство, то есть он основан на философской системе Аристотеля. Он материалистичен. Он историчен. Он временен, а не вечен. Он бунтарский. И очень мужской.
— Мужской?
Да, вверху всего находится перводвигатель — Бог. Есть только Бог и человек-мужчина. Там нет культа Девы Марии, нет никакого женского участия в деле спасения. Некоторые формы протестантизма тоже очень «мужские» так как они видят Бога скорее как прославленного Отца. Нет никакого акцента на Божией Матери, например. И поэтому-то у нас и возникла проблема с женским священством — это неизбежная женская реакция на очень мужскую религию.
— Что ты чувствуешь, когда присутствуешь на православной литургии? В чем ты видишь главные различия между православным и за падным богослужением?
— Мне кажется, что западное богослужение очень нуждается в том, чтобы понять смысл восточного. В западной литургии слишком силен элемент наставления, и священник сейчас стоит лицом к народу, что, я думаю, является ошибкой. Потому что в конечном счете то, что происходит, — это тайна.
– В чем ты видишь главные различия между православным и западным богослужением?
– В западной Литургии слишком силен элемент наставления, и священник стоит лицом к народу, что, я думаю, является ошибкой. Ведь в конечном счете то, что происходит, – это тайна. Западное христианство пытается ее объяснить, но не может. Люди естественно веруют в Бога, но если вы стремитесь вогнать Бога в концепции, то в итоге скажете, что и Сам Бог – это понятие, и подойдете к порогу атеизма. Жизнь – это тайна. И технологический прогресс нисколько не приблизил нас к действительному пониманию того, в чем ее смысл. А величайшая тайна – это, конечно, смерть. Что мы действительно знаем? То, что Христос восстал из мертвых и христианское благовестие – о жизни после смерти. А что происходит между жизнью и воскресением, мы точно не знаем. Очень важно, что Восточная Церковь сохранила ощущение тайны Литургии, сохранила понятие богослужения как духовного упражнения.
– Какими ты увидел русских людей?
– Кажется, сегодняшняя Москва похожа на Нью-Йорк 20 лет назад: здесь укоренилась весьма агрессивная форма американского капитализма. Очень много агрессивных людей, которые делают деньги и не заботятся о том, как они это делают, очень много алчности. Думаю, в русском характере есть такая особая интенсивность, которую можно увидеть и в религии, и в капитализме…
Но, с другой стороны, русские осознают, что есть внутренняя жизнь. Не все, конечно… Но за теми, кто не пытается «делать деньги», можно увидеть другую Россию – духовно сознательную, обладающую чуткостью и большой красотой. И вся русская культура – свидетельство жизненности этого измерения, духовного, творческого принципа, который, как я верю, укоренен в русской душе. Возьмите необычайное русское мышление в XIX веке. Достоевский. Один из величайших умов человечества! Русская музыка – Шостакович, Рахманинов – гении! Долгое время Запад находился в упадке, а Россия могла стать основой для новой цивилизации – если бы не революция. Но тот необычайный расцвет интеллектуальной мысли, который начался с Достоевского, потом приведет к таким личностям, как Булгаков и Флоренский, – философам, научная деятельность которых определялась их православным мировоззрением.
– Ты проделал уже большую часть своего путешествия – изменило ли оно тебя?
– Я стал совершенно другим внутренне – а это и есть самое важное.
Вставить в блог
Поддержите нас!
