С «Ночным дозором» по Арбату

Наверное, все согласятся, что небезразличная к кинематографу публика ждала выхода фильма «Ночной дозор» с любопытством. Возможно, дело в рекламе, правильно построенной на мотиве соревновательности. Наш отечественный блокбастер в практически национализированном американским кинематографом формате фэнтэзи… уже завлекательно.

Содержательная сторона волновала мало. Не смущало то, что в лобовой атаке сталкиваются «добро и зло», разгуливают ведьмы с вурдалаками. В конце концов, все хорошо знают, что хаживали демоны и по родным Патриаршим, да еще так печатали шаг, что разноязыкое глобализованное искусство почитай полвека в разных кино-сценических вариантах все продолжает изучать прославленные маршруты. Волновала проблема спецэффектов: погони, полеты, трансформации, — вообще кровавый «экшн».

И вот теперь, когда проект реализован, продукт подан, можно задать, пожалуй, самый интересный вопрос: как соотносится этот навороченный, дорогостоящий «проект-продукт» с русской культурой? Не вообще с культурой, а именно с русской. Отзывается ли художественная традиция в новых условиях?

Ведь понятно, что сама по себе идея образного выражения метафизической реальности совершенно законна и имеет серьезную историю, в европейской культуре столь значительную, что можно назвать не только стили и направления, но целые эпохи в развитии искусства, когда мир рассматривался в трансцендентном преломлении. Интерес к потустороннему до чрезвычайности обострен и в современном западном искусстве. (Ведь тот же Мураками при всем своем японском сознании и антураже, конечно, явление ну, скажем, атлантической культуры).

Мистическое здесь и сейчас — почти обязательный компонент. И дело не только в особых ресурсах зрелищности этой темы (хотя не без этого), но, видимо, современному миру не хватает рациональных гуманистических аргументов для объяснения бесконечных причудливых конфликтов. А общее основание этих конфликтов — естественно вечное столкновение «добра и зла», ну, конечно, в неисчерпаемом многообразии индивидуальных трактовок. Так что конца здесь не предвидится. И кинематограф освоился на территории «иных миров» с неторопливой основательностью полноправного владения. Диапазон подходов к теме огромен: от неисчислимых путешествий во времени в сопровождении глумливых ангелов до честных сверхусилий Терминатора и оптимистического трагизма путешествия Фродо к центру сосредоточения зла.

С русской культурой все несколько иначе. Иная природа понимания метафизики, иные магнитные линии культурного поля. Здесь все скупее и проще. Есть, конечно, и прямая демонология. Одоевский, Гоголь, немного у Пушкина, Белый, Сологуб, леоновская пульсация на грани миров, Булгаков, да оба Ерофеевых… А в кинематографе практически ничего. В силу разных причин, понятно.

И вот дождались. Этот фильм оказался просто подарком для культурологов. Лабораторная чистота эксперимента. Задача: стать вровень с американскими образцами фильмов данного класса. Методы достижения результата: технологически достойная реализация сюжетной схемы, отвечающей определенным условиям. Материал: художественное сознание, сформированное в центростремительном поле русской культуры, а значит, — ну, уж как тут не крути, — в поле, пусть и опосредованного в философии и искусстве, но все же православного мышления. Да, конечно, режиссер фильма Тимур Бекмамбетов прошел определенный путь в западном кино. Но тем интереснее, как же этот опыт отразился в звуках привычных имен и названий, в способах задавать вопросы.

Исходный сюжет в полной мере отвечает заявленным образцам. В некие мифологические времена некие силы некоего добра и некоего зла столкнулись между собой в последней смертельной схватке и поняли, что победить им друг друга не удастся, да и не нужно. «Добро» и «зло» должны зависнуть в гармоническом равновесии. А для соблюдения условий паритета устанавливается взаимный контроль. Интересующий авторов, а, следовательно, и нас «ночной дозор» и есть уполномоченные представители «добра», которые должны во исполнение заявленных договоренностей осуществлять что-то вроде прокурорского надзора за присутствием и поведением «зла» в реальности. Сотрудники «надзора» рекрутируются из людей, обладающих особой чувствительностью к присутствию метафизического мира. Они определяются как «иные». Такое вот вечное и неустранимое соперничество Ормузда и Аримана. Ничего нового. Вполне традиционная эзотерическая схема мироустройства, оправдывающая динамическую остроту столкновений героев.

В рамках этой сюжетной основы прекрасно располагаются коллизии детективного замеса: преследования, погони, напряженность перед, кажется, неизбежной катастрофой, которая в данных сюжетных рамках грозит обернуться концом мира и так далее. И надо отдать должное создателям фильма: напряжение и психологическое, и действенное не спадает ни на минуту. Пауз нет. Фильм стремительно несется на зрителя, вовлекая в эмоциональное соучастие.

При этом надо учитывать, что «дозору», или следственной группе в привычной детективно-сериальной терминологии, приходится сражаться с вампирами и ведьмами — натуральной нежитью, которой — по убедительным уверениям создателей фильма — совсем не мало в современном мегаполисе. Режиссер прекрасно чувствует эмоциональную и смысловую нагрузку детали. Психологические портреты «нежити» убедительны. Колдунья или народная целительница (Р. Маркова) в короткое экранное время совершает стремительное превращение. Из неопрятной, склочной, всегда готовой на мелкую пакость ближнему и вполне узнаваемой тети из толпы она вначале становится грузной из-за недоброй внутренней силы, еще непонятно почему опасной, тревожащей, но все же зачем-то конфиденткой, и, наконец, поглощает все неотступной роковой властью, от которой нет другого выхода, кроме как в пропасть. Наверное, так и бывает на сеансах «белой магии», когда сквозь облик заурядной обыденности медиума как на полароидной пленке проступают подлинные черты того, к кому и обратились как за спасением от разного рода проблем люди. Или старый вампир (В. Золотухин), брезгливо и устало рассматривающий поток недоброкачественного человеческого стада. Или небрежно расслабленный куафер-вампир, в руках которого трудно представить что-то, кроме ножниц и глянцевых дамских журналов, становящийся точным и стремительным от запаха приближающейся жертвы. Словом, в умении режиссера увидеть за социально-психологическим обликом метафизическое зерно есть, безусловно, позитивный момент. Как предупреждающий сигнал о реальной и близкой опасности.

В рамках традиционно арифметического подхода американского кинематографа к противостоянию «добра» и «зла» развиваются детективные темы сюжета. Демаркационная линия между двумя мирами проведена подчеркнуто грубо — по принципу «зло там, где кушают человечинку». И то, если это делается без патента. А если в рамках предварительных договоренностей и при наличии соответствующих бумаг, то ничего, дозволяется. А если конвенция нарушена, тогда — смертный бой. Дозорные ведут себя по установленным правилам поведения рыцарей-шерифов: бросаются на помощь по первому зову, выворачиваются из-под колес, совершают немыслимые пируэты, демонстрируя безупречную технику рукопашного боя, и восстают из кровавого хаоса собственной поверженной в сражении плоти. Все точно, динамично, грамотно, в общем, здоровски…

Но юридическая прямолинейность американского мышления не может быть удовлетворительна для отечественного понимания вышеозначенных проблем. Традиция не позволяет удовлетвориться решением вопросов нравственности «без морщин на лбу». И, конечно, графическая четкость сюжета размывается изнутри.

Одна из основных коллизий фильма заключается в борьбе за спасение мальчика, который особенно приглянулся вампирам: нервный, совестливый, думающий, естественно, относящийся к избранному племени «иных», и потому интересующий тех, «кто во мраке», да к тому же, как выясняется, — еще и сын самого обаятельного и привлекательного дозорного Антона Городецкого (К. Хабенский), перед которым тот очень виноват.

Оказывается, что для мальчика совсем не очевиден выбор между тем, что герои фильма (но совсем не его авторы!) понимают как «добро» и «зло». Юридизм для него даже не начальная стадия размышлений по этому поводу. Хотя, надо все же признать, что даже борьба с прямым людоедством в современном мире важна и заслуживает всяческого поощрения. Но мальчик родился в Москве, воспитывался под определенным культурным влиянием, и потому, как водится, обладает парадоксальным умом. Конформистскому «добру», опирающемуся на букву сомнительного договора он предпочитает прямолинейное «зло», которое ничем не притворяется, а позиционирует себя буквально и потому бескомпромиссно. И честно. А правда — уже добро. Ну и так далее.

Конечно, в таком неожиданном для данной сюжетной схемы повороте, есть некоторая хитрость: мостик для дальнейшего развития сюжета в следующей серии. Сын против отца — вполне родная модель гражданского противостояния. Но дело, конечно, не только в этом. Авторы фильма делегируют мальчику право суда над этим миром. Устами младенца… Причем суда цивилизационного. Потому схема договора и паритета сторон разбивается болью сердца одного маленького человека. Напрасными были погони, кувырки и ковыряния в потрохах. Мальчика «дозор» проиграл. Усилия такого «добра», в сущности, пошли прахом.

И похоже не в первый раз. Вторая важная коллизия фильма — ликвидация «воронки зла».. Это как бы метафизическая громадная концентрация зла такой силы и уровня, что грозит окончательной победой зла в мире, и значит — всеобщей гибелью. Мера опасности понятна. Это заставляет всех «дозорных» действовать в чрезвычайном режиме. Все бегом, кувырком, криком, гонкой. Все очень зрелищно. Опасность, волнение, хорошие лица, готовность пожертвовать всем и быстро, работа хитрой электроники. Выясняется, что «воронка» связана с женщиной, уже на исходе молодости, тихой, скромной, и что присутствует здесь некое проклятье, ни причину, ни источник которого установить не удается.

А «воронка» ширится, в нее уже вот-вот попадет самолет, что грозит авиакатастрофой. Над домом этой женщины кружит стая не то воронья, не то бесов, тревога разлита в воздухе и ожидание тайфуна. Вполне впечатляюще выражено ожидание грозового конца.

Для того, чтоб выяснить обстановку и как-то понять источник проклятия, принесшего такую беду, в дом к женщине приходит Антон Городецкий. Ему удается разговорить женщину и выяснить, что причина ее тяжелейшего состояния, оказавшего такое роковое влияние на мир, — чувство вины перед матерью, вины, за которую она себя же клянет. Этим признанием, а по сути, исповедью, ликвидируется «воронка зла». Вот так. Как говорится, «дозор» свободен.

Церковному человеку этот расклад внятен совершенно. Источник зла — грех, фиксирумый совестью как чувство вины. Грех коренится в человеческой душе. А искореняется — покаянием. Что тут возразишь? Это вполне соответствует православному пониманию домостроительства мира.
Так же как ничего не возразишь против идеи о взаимоответственности всех на земле. Причем ответственности не на уровне решений «большой восьмерки», даже не на уровне поступков, а на уровне помыслов, движения души. Нравственное сотояние души каждого — фактор метафизического состояния мира.

Здесь авторская мысль совпадает с видением православного философа В. Лосского, который в «Очерках мистического богословия Восточной Церкви» достаточно отчетливо сформулировал, что «люди обладают общей природой во многих человеческих личностях». А архм. Софроний Сахаров в книге «Рождение в Царство Непоколебимое» так видел перспективу развития этого важного свойства: «Человечество должно явиться единым естеством во множестве ипостасей: такова творческая идея Бога, сотворившего человека по образу Своему и подобию».

А старец Силуан говорил о практической реализации метафизического всеединства человечества в пораженном грехом мире. «Что есть грех в понимании христианина, — спрашивает старец. — Грех, прежде всего, явление духовное, метафизическое… Не только грех праотца Адама имел последствия космического значения, но и всякий грех, явный ли, тайный ли, каждого из нас отражается на судьбе мира».

Так что «воронка зла» от неисповеданного греха — пластически ярко выраженная реальность, с которой трудно не согласиться, как и с мыслью о ее расширении.

Все верно. В типологической киношной американской схеме, помещенной в намагниченное православным мировидением культурное поле, энергетические линии сюжета распределились сообразно законам этого мира. Борьба добра и зла, как известно, совершается в душе человеческой. А последствия этой борьбы, да, опрокидываются на голову всему человечеству. С этим не поспоришь.

Но тогда получается, что авторы фильма чуть-чуть не договорили свою верную мысль. «Воронка зла» снялась покаянием. Правильно. Ну, и кто тогда призван помогать решать эту задачу?.. От зла развернуться к Добру. Ну… ну… Конечно, священник. Ведь «ночной дозор» с кровавым питьем, тренированными бойцовскими пятками, навороченной электроникой не справился ни с одной поставленной перед ним задачей. Мальчика упустил в стан «зла», другой конфликт разрешился покаянным словом, а не кулаками, скоростью и информационными мегабайтами. Вложите ваши метлы в чехлы. Другие люди идут в «ночном дозоре», охраняя мир от последнего распада.
Таким образом, вольно или невольно, ведением или неведением была сказана истина про борьбу добра со злом. А это уже возможный путь к Добру. А то, что рассказано в увлекательной форме, так это ведь хорошо…