Размышления о церковном пении

Удивительно богат и многообразен в своих проявлениях язык соборного Богообщения: слово Священного Писания, проповедь, священнодействие, икона и, наконец, пение призваны во взаимном дополнении и усилении неземной гармонией возносить верующую душу на молитвенную высоту церковного богослужения. Все вместе они образуют единое синтетическое церковное искусство.

Человек по своей природе призван, подражая Творцу, создавать прекрасное и наслаждаться красотой. В полной мере творческий дар личности раскрывается в Богопознании. Именно в нем человек получает мотивацию деятельности, которая освобождает искусство, наполняя произведения осмысленностью и глубиной. Когда я творю во славу Бога с целью прославления Его, то искусство мое чисто и духовно, а деятельность значима, ибо осуществляет неповторимый вклад в общечеловеческое дело Богопознания. Лишь бессодержательную, кричащую, претензионную индивидуальность не может допустить Церковь в свою таинственную жизнь. Это вовсе не означает отвержение авторства: Церковь знает и прославляет великих богословов, выдающихся иконописцев, гимнографов и псалмопевцев. Но главная особенность церковного искусства — соборность и верность Преданию. И поскольку церковное искусство — воплощенный опыт молитвенной жизни, то важнейшим условием выполнения главного закона творчества — соответствия содержания форме — заключается в преемственности многовекового богатства Предания. Если иконопись и иконопочитание стоят на твердом богословском основании, то представления о формах церковнопевческого творчества кажутся менее определенными, при том что роль его в богослужебной практике огромна. А что мы можем сказать о церковном пении, опираясь на свой личный опыт?

Спроси любого православного: «Каким должно быть церковное пение?» — получишь естественный ответ: «молитвенным!». А из чего складывается молитвенность? Результат в пении всецело зависит от используемого музыкального материала, мастерства регента и певцов. Нет причин сомневаться в духовности церковной богослужебной поэзии, богатейшая сокровищница которой в наши дни просто не раскрыта подавляющим большинством мирян. Следовательно, основные вопросы связаны с содержанием музыкального материала и характером исполнения.

Священнодействие по своей сути реализует иконный принцип обратной перспективы, сходящейся на живом образе Христа, и этим оно в корне отлично от театрального драматического действа: в скромном по форме действии заключено величайшее содержание — таинство Евхаристии, значимое для всей Вселенной. И, напротив, часто поражающее своей гениальной выразительностью драматическое действо что имеет содержанием?.. А величайшие творения литературы, живописи, кинематографа — путь к молитве, иконе, священнодействию. По этой причине совершенно недопустим в озвучивании Слова драматизм в прямой перспективе, ибо противоположность тому, что считается совершенным, естественно вызывает отвращение. Точным подтверждением этому служит исполнение гениальным оперным певцом Ф. И. Шаляпиным сольных партий в некоторых духовных песнопениях. Например, в сугубой ектенье А. Г. Гречанинова. Даже не рассматривая музыкальной формы этого произведения, можно сразу сказать, что просто недопустимо дьякону с таким внутренним посылом произносить на богослужении ектенью (такое исполнение, при всем уважении к таланту Шаляпина, находится на грани кощунства). Художнику, ищущему исполнения с чувством, в прямой перспективе просто не на что опереться в церковной поэзии и священнодействии. То же впечатления остается от исполнения Шаляпиным «Верую» А. Архангельского.

Как чудно сказал святой праведный Иоанн Кронштадтский о содержании богослужения: «Вы ищите зрелища! Вот в храме, в богослужении — беспримерное зрелище — зрелище всей земной жизни Богочеловека, с Его младенческими пеленами и ложем в яслях, с Его сокровенной жизнью, с Его открытым (полным любви, мудрости и чудес) служением миру, с Его страданиями, смертью, погребением, воскресением и вознесением на небо! Есть ли какое зрелище поразительнее, величественнее, поучительнее? Приходите хотя каждый день на это зрелище и питайте им зрение, и слух, и мысль, и чувство… ».

Действительно, чувствуешь, что самое достойное переживания собрано здесь, в богослужении. А это предъявляет высокие требования к регенту и певчим. К сожалению, часто музыкальный материал для богослужения подбирается бездумно. В результате, пение, изобилуя музыкой разных стилей, порой по характерам даже не допускающих совместного исполнения, вместо того, чтобы создавать единую молитвенную ткань, напротив, расчленяет богослужение на отдельные концертные исполнения неизменяемых песнопений и несравненно худшие по качеству части изменяемых песнопений, что создает впечатление неважности последних, хотя они содержательно образуют лицо праздника. Это прежде всего проблема регентского мастерства, которое подразумевает сочетание серьезного образования и развитого музыкального вкуса с сильной верой, благоговением и тонким чувствованием молитвенного духа богослужения, обширными знаниями устава и традиции. Нельзя допускать ремесленничества в служении регента и певца, бытового, приземленного отношения к делу. Что может быть губительнее для церковного пения, чем принцип «на клиросе работают, а не молятся». Это путь деградации искусства, что влечет за собой упадок духовной жизни. Работа подразумевает по своей сути наличие регламентированных обязанностей, за выполнение которых получаешь плату. Именно она в такой ситуации является основным побудителем к действию. При этом в отношения между людьми вкрадывается известный формализм, сковывающий свободу искреннего чувства. Поэтому считаю, что в Церкви можно только служить. Певец — глас молящегося народа. Пение должно собирать воздыхания всех предстоящих в единый призыв Богу. Для рассеявшегося и отпавшего от общей молитвы оно должно быть надежным средством возвращения в контекст богослужения. А в действительности жизни клирос часто становится соблазном для прихожан …

В храме недостаточно просто петь по нотам. Часто мы забываем о значении, которое имеет исполнение. Исполнитель сотворит вместе с автором песнопения. Порой он может дать сочинению новую жизнь. В древнем же напеве, в свете принятой традиции, осмыслив, выделить слово, соединенное с музыкой, и сделать его понятным для всех, чтобы оно естественно и глубоко проникало в сердце. Для подтверждения хочется привести пример — творчество Ф. И. Шаляпина. Хорошо известно из воспоминаний и отзывов музыкальных критиков, какой убедительностью, какой властью над сердцами зрителей обладало его исполнение. Силой гения он раскрывал такую глубину содержания произведений, которая обычно лишь ощущается «общим впечатлением», предъявляя ее каждому понятной и осознанной. Порой это изумляло даже самих авторов! Конечно, такое творчество по природе — противоположность церковному, но тем сильнее звучит укор в нашу сторону, тем острее встает вопрос: «Если Ф. И. Шаляпину удавалось осознаваемую всеми условность сценической игры наполнить убедительностью правды, то почему же мы, обладатели бесценного дара живой веры во Христа, вдохновляемые не страстями людскими, а Словом Божиим, так равнодушны на богослужении, почему так формальна наша молитва?» Все мы знаем ответ — для каждого свой. Хочется лишь напомнить об удивительной молитве святого праведного Иоанна Кронштадтского: «Он молится Богу так, будто воочию Его перед собою видит; молится так, точно ухватился за ризу стоящего перед ним Христа и не отпустит её, пока не получит просимого …»

Вопрос о преемственности опыта церковного пения (в силу особенностей исполнительского искусства) стоит острее, чем для живописи или архитектуры. Где сейчас найдешь записи Синодального хора начала XX века или древние русские или византийские распевы в подлинном исполнении того времени (совсем уж невероятно)? Вопрос звучит нелепо, но, с другой стороны, иконописная школа или направление в архитектуре представляется не словесными описаниями, а прежде всего лучшими произведениями. Сохраняясь веками, они являются образцами и источником вдохновения для мастеров будущих поколений. При этом по каким крупицам восстанавливается церковнопевческая традиция, если в силу ряда исторических причин она была утрачена? Да, можно расшифровать способы древней нотации, понять общие принципы построения распевов, детально исследовать устав, но как возможно соприкоснуться с живой культурой озвучивания богатства церковной поэзии на соборном богослужении?

В конце XIX начале XX века заново произошло осмысление богатства и уникальной национальной самобытности русского искусства. В архитектуре, живописи, музыке появляется сознательный интерес к древнерусским шедеврам. В частности, открывается новый период развития духовной музыки. Осознается непревзойденная красота старинного русского церковнопевческого наследия. Начинается поиск новых путей совершенствования церковной музыки. В конце 1880-х гг. к управлению Синодальным училищем приходит педагог, ученый и композитор С. Смоленский. Одновременно во главу Синодальный хора встает лучший хоровой дирижер того времени В. Орлов. В результате за короткий срок скромная школа певчих превращается в Академию церковной музыки — высшее учебное заведение с курсом близким к консерваторскому, а Синодальный хор — в лучший хор России. С деятельностью академии и Синодального хора связано возникновение нового направления в духовной музыке, представленного творчеством таких известных мастеров, как А. Г. Гречанинов, А. Д. Кастальский, П. Г. Чесноков, А. В. Никольский, В. С. Калинников, Н. Н. Черепнин, С. В. Рахманинов, которое стали именовать «московской школой». У истоков ее стояли П. И. Чайковский, С. И. Танеев, М. А. Балакирев. Музыка сочинялась в расчете на практически безграничные художественные возможности Синодального хора. Особое внимание в композициях уделялось древним русским распевам: знаменному, киевскому, греческому. Главной задачей было создать методы, которые позволили бы поднять церковное пение на новую высоту музыкального совершенства, при этом не нарушали бы иконичности древних распевов, но, напротив, подчеркивали бы их молитвенный дух, давали бы им новую жизнь.

Удивительно, но чудесные плоды творчества С. И. Танеева как духовного композитора остаются практически неизвестными для большинства православных. К счастью, многолетний период забвения был прерван, когда камерный хор ПСТБИ впервые исполнил духовные песнопения С. И. Танеева под управлением Е. С. Тугаринова в день памяти композитора 19 июня 1999 г.
С. И. Танеев — музыкант огромного кругозора, область его творческих интересов чрезвычайно богата: виртуозный пианист, дирижер, композитор с богатым творческим наследием, педагог и ученый, чьи фундаментальные труды сыграли важнейшую роль в развитии теории музыки. В девятилетнем возрасте Танеев поступил в только что открывшуюся Московскую консерваторию, которую и закончил с большой золотой медалью. Главными его учителями были выдающиеся композиторы — классики Н. Г. Рубинштейн (по классу фортепиано) и П. И. Чайковский (по классу композиции). Став любимым учеником П. И. Чайковского, а впоследствии близким другом, Танеев часто исполнял его произведения, нередко был их редактором и аранжировщиком. В свою очередь П. И. Чайковский высоко ценил суждения своего ученика, всегда спокойного, рассудительного, обладавшего тонким музыкальным вкусом. Действительно, в отзывах современников Танеев предстает как человек высочайшей нравственной чистоты и ответственности, неподдельной доброты, сердечности, и, вместе с тем, — строго принципиальный и бескомпромиссный. Творческое наследие выдающегося музыканта весьма богато, в числе его многочисленных учеников можно назвать С. В. Рахманинова, А. Н. Скрябина, А. Г. Гречанинова. Он признанный глава московской школы. Результатом теоретических исследований стал масштабный труд «Подвижной контрапункт строгого письма», совершивший переворот в музыкальной теории, объединив разрозненные знания в единую стройную систему. Танеев считал, что освоение приемов и форм полифонии строгого стиля старых западных мастеров может существенно обогатить русскую музыку. Вместе с тем композитор на протяжении всей жизни сохранял живой интерес к народному творчеству, изучал русский музыкальный фольклор: он записал и обработал около тридцати украинских и русских песен. В своем творчестве композитор воплощал завет М. И. Глинки о соединении достижений западного контрапункта с удивительно богатым русским мелосом. В особенности желательным такой путь считал Танеев для русской духовной музыки: «Истинное искусство, богатство и бесконечное разнообразие форм, простор для художественной мысли открываются лишь в области контрапунктической обработки мелодии. Войдя в эту область, наша музыка, подобно западноевропейской, может дойти до высшей ступени развития и выработать ей принадлежащий в будущем стиль». Пожалуй, главным результатом этих поисков стали два неоконченных цикла духовной музыки: «Всенощное бдение» и «Причастные стихи», — песнопения удивительной красоты, в основу которых положены древнерусские церковные распевы в полифонической обработке.

Удивительное впечатление остается от прослушивания записи этих произведений в исполнении камерного хора ПСТБИ. На мой взгляд, С. И. Танееву удалось при насыщенности, богатстве музыкальной формы сохранить иконичность, неповторимый молитвенный строй древних русских церковных распевов. Но если это действительно так, то возникает естественный вопрос: допустимо ли использование полифонической техники для обработки богослужебных песнопений? Что это — путь к разрушению молитвенного содержания песнопения, жертва словом и смыслом во имя отвлеченной красоты или же это шаг к раскрытию глубины, новая форма, помогающая воспринять, осмыслить опыт молитвы? Задумаемся, что представляет собой Церковь в таинственном смысле: это единство свободных во Христе, когда каждый член ее, не теряя уникального богатства своей личности, осуществляет неповторимый вклад собою в единое Богочеловеческое Существо, в Тело Христово. Люди в свободном соподчинении Промыслу и предназначению по замыслу Творца обретают подлинный смысл своего существования. И в этой благодатной свободе гармонии неповторимого достигается высшая степень единения. Как можно представить соборную молитву всей Церкви? Это ангельское славословие Церкви Торжествующей и покаянный плач упования на милость и помощь Божию Церкви Воинствующей, сила и пламенность которых не ограничены. И, подобно букету, который переплетением стеблей, листвы, сочетанием живых красок, подчиненных одной цели, взаимно дополняющих друг друга, источает удивительный свет красоты, эта молитва, образованная ликованием и воздыханием душ человеческих, благоухает вечной радостью единения с Богом. Мне кажется, что полифония может служить достойным образом этой молитве. Она не разрушает Слово, и песнопения С. И. Танеева служат подтверждением этого, но, наоборот, повторяя с разными оттенками смысла, шире и ярче раскрывает их содержание. Песнопения «Всенощного бдения» напоминают о чувстве совершенной в Боге свободы первозданного человека, о чувстве восхищения от познания совершенства сотворенного Господом мира, о чистом вдохновении от осознания беспредельных возможностей совершенствования. Песнопения проникнуты духом древних христианских подвигов. Здесь и эхо молитвенной тишины монастырского храма, и глубина покаяния великих подвижников-пустынников, удивительное сочетание ощущения соборного единства и уединенной молитвы, созерцания Света Невечернего вдали от мирской суеты. Какой это замечательный пример сочетания мастерства воплощения музыкальной мысли и тонкого понимания характера церковной музыки! Хочется лишь пожелать, чтобы Господь научил нас ценить и выбирать прекрасное и видеть в красоте отблеск Его Величия и Славы.