«В окопах не бывает атеистов»

Известно, что многие люди на войне обращаются к вере. Было бы очень пошло и неумно объяснять это простым страхом: на грани жизни и смерти в человеке открывается, действительно, что-то самое важное и существенное. В этом номере мы публикуем отрывок из рассказа иеромонаха Саввы (Молчанова), заместителя председателя Синодального отдела по связям с Вооруженными силами и правоохранительными органами, долгое время занимающегося духовным окормлением военнослужащих в Чечне. Встреча с ним состоялась в притворе храма св. мц. Татианы.

Недавно мне довелось увидеть пленку, снятую корреспондентами одного из российских телеканалов: на бронемашину грузят нашего раненого солдата, а высокий офицер стоит рядом и крестит его. Возникло чувство, что все это происходит до революции: Кавказ, офицер крестит раненого солдата, которого увозят в госпиталь, — только лишь другая форма, другая техника. Этим офицером был мой знакомый подполковник Антоний.

Когда Антоний приезжал в Москву и лежал в Федоровской глазной больнице, мне довелось довольно долго с ним беседовать. В больницу Антоний попал следующим образом: во время боя ему обожгло лицо, и он перестал видеть. Взрывной волной Антония контузило и отбросило на камни, и там он чудесным образом на какое-то время прозрел. Из горящего БМП (боевая машина пехоты) он успел вытащить механика-водителя, и снова перестал видеть. И дальше целый час Антоний вел бой вместе с другими. «А как же ты, — спрашиваю, — стрелял?» А он совершенно серьезно, попросту мне говорит: «Я на слух определял, где огневые точки противника».

Антоний рассказывал мне об удивительных вещах, которые происходят с людьми, обладающими глубокой верой. Я думаю, Спаситель, сказавший, что если мы будем иметь веру даже с зерно горчичного дерева, то сможем заставить гору сдвинуться в море, привел еще не самый поразительный пример того, что может сделать искренняя, деятельная вера человека.

Антоний носит на войне только один головной убор — повязку из пояса с молитвой «Живый в помощи… » (90-й псалом). Все его подчиненные стараются ему подражать и делают это, видимо, не формально, что подтверждает случай, описанный далее.

Это было в первую чеченскую кампанию (а он участвовал в обеих). Его солдаты зачищали какое-то помещение. Зачищают обычно вдвоем: один смотрит вперед, другой глядит назад, и так они страхуют друг друга. Обычно в помещение бросается граната, после взрыва делаются контрольные выстрелы и т. д. Случилось так, что первый человек увлекся. А гранаты у него закончились. Он открывает дверь в кухню, а у окна стоит боевик уже с оружием наизготовку и стреляет в него в упор с трех шагов. Солдат падает. Тут же подбегают люди, которые укладывают этого боевика. А парень встает и не понимает, что с ним произошло. Снимает повязку, и на ней, там, где крест и лучи славы Господни отходят от креста, видит три царапинки, какие бывают, когда коснешься материала чем-то острым. Оказывается, была выпущена короткая очередь прямо в упор, в лоб, пуля попала в крест и отрикошетила в стену.

Еще случай. Антоний однажды построил отделение на перекличку, чтобы выяснить, все ли живы-здоровы. Одного нет: механика-водителя. Куда же он мог деться? Вдруг слышит из-за машины какие-то стоны. Антоний подходит туда и видит: водитель сидит на корточках, прижав голову к груди. Так обычно бывает, когда человеку попадает пуля в живот. А механику-водителю по должности не положено носить бронежилет, потому что он сидит в бронированной машине. Поэтому, вылезая из машины, он мог получить снайперскую пулю в живот. Этого и испугался Антоний. Он знает: чтобы пуля немножко поднялась из брюшной полости, нужно этого человека положить на спину. Тогда ее даже в боевых условиях можно вынуть, чтобы она не ушла вглубь. И вот он хочет солдата на землю положить, на себя тянет осторожно, а тот скорчился и смотрит на крест, который носил. Крест у него был плоский, широкий, из меди. И в нем, там, где плечо Спасителя, торчит пуля от СВД. Это снайперская винтовка, которая пробивает рельсу. И даже на излете ей ничего не стоит пробить бронежилет. А здесь — просто медь. Как Антоний очень хорошо сказал, пулю остановил Тот, Кто был на кресте. Это понял солдат и, осмысляя это, всхлипывал и стонал, переживая это чудо. И потом, когда он демобилизовался, то стал послушником в монастыре одной из ближайших к Москве епархий. Это чудо перевернуло всю его жизнь.

Военные психологи говорят, что на войне, в экстремальных условиях, в человеке пробуждаются высшие чувства: любовь, стремление к развитию, творчеству, религиозные чувства. Кроме того, не случайно существует поговорка, что в окопах атеистов не бывает. И по ошибке многие люди, неверующие, разумеется, говорят об этом приблизительно так: в страшных условиях человек хватается за любую соломинку, за идею Бога, например. Это глубоко заблуждающиеся люди. Где угодно человек схватится за блестящие, ничего не значащие вещи. Мы с вами в миру именно так и живем. Но на войне человек никогда не будет опираться на поверхностное, на то, что построено на песке. Он будет обязательно опираться на краеугольный камень — и его не отвергнет, потому что ему надо выжить — он это четко чувствует.

Война посылается нам как промыслительное испытание, когда народ перестает жить высокими чувствами, когда ему нужно крепкое вразумление. И вот Господь попускает людям проходить через это страшное испытание для того, чтобы человек обновился. И человек, который правильно, по совести выполняет ту задачу, которая поставлена перед ним на войне, становится лучше.

Мне доводилось спрашивать на передовой солдат: «Ребята, где вы больше грешите? Здесь, на войне, или там, на гражданке?» И, особенно не думая, секунд через пять-шесть мне ответили: «Вы знаете, батюшка, мы здесь меньше грешим». Люди чувствуют, что на войне они живут совершенно иной жизнью, совершенно иное чувство наполняет их. Именно поэтому у многих военнослужащих, вернувшихся домой, появляется желание возвратиться назад, не потому, что у них, как говорят, поехала крыша, не потому, что им хочется крови. Совсем нет. Они видят, что здесь общество не живет ни любовью такой, ни братством, ни самопожертвованием, каким почти каждое человеческое сердце наделено там. И от этого всего, кстати, многие офицеры начинают пить.

Вопрос, который я задал солдатам, был не случаен. Я чувствовал, что и я, приезжая туда, становлюсь лучше. Святые Отцы говорят, что основа добродетельной жизни — это память смерти. Но чтобы сохранить эту память и носить в себе, нужно, пройти такой длительный путь подвижничества и аскетизма! А на войне Господь это чувство дает даром, тут же.

Война — это особое состояние и души, и общества. Корни этого состояния глубоко духовны, и целый ряд философов, мыслителей, историков, общественных деятелей положительно смотрели на войну. И вовсе не потому, что они любили, когда льется кровь, когда гибнут люди. Война может принести духовное обновление человеку. Счастье духовного обновления человека — это уже чудо. Ты приезжаешь туда — и ты меньше грешишь. Вы можете себе представить, чтобы мы с вами уехали в какую-нибудь командировку, на десять дней, скажем, и там грешили меньше, чем обычно? Такого быть не может, мы будем вести себя точно так же. Но не на войне! Вот на войне ты только попадаешь в самолет — у тебя Господь тут же, моментально поворачивает способность грешить на несколько ступеней ниже. Действительно, очень глубокий духовный смысл несет война. Но кому несет? Тому человеку, который просвещен религиозно. Это же не просто так солдат носил повязку «Живый в помощи», и пули не пробили материю, отскочили. Это сделала вера человека. Господь действительно посылает верующему человеку на войне особые чудеса, и таким исключительно верующим человеком является подполковник Антоний. Об этих чудесах я и расскажу.

Первое. Антония ранили в руку. Это уже вторая чеченская кампания, снайперы действуют изощреннее. Они вынимают пулю из патрона, кладут в мышьяк. Потом вставляют отравленную пулю назад в патрон. И вот такой отравленной пулей Антоний был ранен.

За раненым прилетает вертолет, но при посадке его подбивают. Летчики выключают зажигание, вертолет падает, но все остаются живы. Понятно, что на таком вертолете лететь никуда невозможно, и они начинают ждать завтрашнего дня. А мышьяк в пуле начал действовать. Началось нагноение, гангрена. Когда он прилетел в госпиталь, рука выше локтя уже начала чернеть и перестала сгибаться. Посмотрели врачи на его чернеющую руку и определили, что через несколько дней ему сделают ампутацию. А он все эти дни уходил из госпиталя, молился. Кроме того, у него сохранились просфоры сухие и крещенская вода. Он размачивал просфоры в крещенской воде, накладывал на чернеющую, пораженную гангреной руку и завязывал. И так прошло два дня. Я не знаю, почему два дня ждали эти хирурги, но слава Богу! Потому что на третий день пришел хирург, чтобы делать операцию, сняли бинты — и Антоний сказал: «Я в первый раз в жизни увидел, как у человека волосы встают дыбом». У хирурга волосы встали дыбом, настолько он был поражен. Такого не может быть, потому что рука была обычного телесного цвета, она была здорова. Все прошло.

Другой случай. Это было в 2000 году. На горной дороге полк Антония начали обстреливать и подорвали машину. Машина свернула с дороги и начала съезжать в пропасть. Точнее, это была даже не пропасть, а крутой откос. Что делает Антоний? Все спрыгнули, а у него одна мысль: у него там икона, которой его духовный отец благословил. Он хватает бортмеханика, выбрасывает его из машины и хочет достать оттуда икону. И тут снайпер ему попадает как раз в область сердца. Он был в бронежилете, и это немного остановило пулю, которая застряла в пяти миллиметрах от сердца. Его нашли на дне этой пропасти внутри кабины в обнимку с иконой. Пуля тоже была отравлена, и он находился в коме долгое время. У него опять началась гангрена, почернела спина. Его друг подполковник Константин Васильев начал ездить по монастырям и просто вымаливать Антония. Ну, и сам он, как мог, тоже молился. И опять гангрена прошла.

Недавно мы с ним говорили про Женю Родионова. Антоний вспоминал про его маму. Оказывается, в первую чеченскую кампанию Женя стоял на блокпосту, а Антоний по служебной необходимости все время переезжал через этот блокпост. И, переезжая, можно было остановиться, выйти, поговорить. А Антоний — глубоко верующий человек, он остановится, что-то раздаст, что-то скажет, благословит обязательно, и он запомнил этого Женю Родионова. И вот, когда Женю уже убили, мама бешеные деньги заплатила за то, чтобы возвратить тело сына. Она приходит в населенный пункт, который ей указали, а он уже занят нашими войсками. Она спрашивает: «А как же я найду тело сына, если тут нет ни проводника, никого?» Антоний расспросил тех боевиков, которых взяли в плен, и они показали: «А вон там он, под деревом, на минном поле лежит». Маме его сказали, что он вон под тем дубком лежит на минном поле. И она бежит к этому дубу прямо через минное поле. За ней идет офицер и говорит: «Подождите, сейчас придут саперы, снимут мины», — но это все бесполезно, она не слышит. Этот офицер подорвался на мине, и ему оторвало пятку. Она дошла до того дуба, где было тело сына. Потом саперы начали разминировать ту дорожку, по которой она прошла. Она восемь раз наступила на мины. И ни одна мина не взорвалась. Они нашли шестнадцать мин на той дорожке, по которой она шла. В каком же духовном состоянии мать шла к телу убитого и замученного сына?

Ученые говорят, что, когда Спаситель шел по воде, ее структура изменилась настолько, что по ней действительно можно было пройти. Так и маме Жени в ее духовном состоянии оказалось возможно пройти по минам, как Спасителю по воде.

Антоний мне потом рассказал, что видел кассету, на которой Женю мучили и отрезали ему голову. Жене боевики говорили: сними крест, и мы не будем тебя мучить. Но он не снял.

Вы знаете, что сегодня против нашей армии проводится достаточно мощная идеологическая кампания. Распространяется миф о том, что человек, который побывал в горячих точках, должен быть зачислен в группу риска. Хотя это неверно. По статистике психологов, которые занимаются реабилитацией и проблемой синдрома войны, лишь один человек из пяти страдает от этого синдрома. То есть четверо нормальны, здоровы психически. Более того, они возвращаются в лучшем духовном состоянии, чем они уходили. И вот люди, которые готовы пожертвовать собой ради близких, приходят в общество, а оно им говорит: вы кровожадные, вы теперь можете только стрелять, вы можете жить только кровью.

Я считаю, что проблема синдрома войны существует. И те, кто ранены, синдром войны испытывают в большей степени. Но сегодня во многом эта проблема поднимается для того, чтобы наступить на горло тем людям, которые действительно могут принести в общество веру. «Стяжи мир внутри себя, и тысячи вокруг тебя спасутся». И как же Врагу нашему не нужно, чтобы все это распространял вокруг себя человек, который обрел такой мир! Поэтому сатанинская сила клевещет на человека, обманывает нас.

Конечно, не во всех людях на войне просыпается совесть. Человек может и покупать у чеченцев спирт за патроны, которыми они в нас потом будут стрелять. Но абсолютно до всех на войне рука Господня доходит. А человек или откликается, или идет патроны продавать за водку.

Антоний рассказывал мне по этому поводу следующий случай. В первую чеченскую кампанию солдаты установили в Грозном на перекрестке БТР (а от них оторвались обозы, и они больше суток ничего не ели) и сидели, наслаждаясь тишиной, какая редко на войне бывает. Механик-водитель внутри машины нашел кусок хлеба, совершенно превратившийся в кирпич, помахал им и говорит: «Хавка есть». Все обрадовались, и вдруг к машине подбегает чеченский мальчик лет двенадцати и протягивает руку к хлебу. Солдат отдает ему этот хлеб. В это время мальчик другой рукой кидает в люк бронемашины гранату и убегает. Граната взрывается, в машине срабатывает боекомплект, который разносит БТР на кусочки, а от парня вообще ничего не остается. Снайпер, который стоит вместе с Антонием, берет убегающего мальчика на прицел. Он имеет полное право выстрелить. Но он опускает винтовку и говорит: «Товарищ капитан, я не могу стрелять». И мальчик убегает.

Вот такие люди, что бы ни говорило о них общество, никогда не будут вынашивать в себе жажду крови.

Русский солдат всегда шел на войну не убивать, а умирать за Отечество. Это издавна было духовной традицией нашего народа. И когда сегодня на войну отправляется молодой человек, пусть он и оторван от этой традиции, в нем все равно говорит то, что заложено веками. Какие бы сложные интриги ни плели политики, все равно человек туда идет со знанием того, что он идет на правое дело: защищать от бандитов Россию.