История одного превращения. Как жизнь становится литературой

Комплексный обед

«Рассказы и проповеди архимандрита Павла (Груздева). Родные мои». Ярославль: «Китеж», 2004.

Отец Павел очень любил смешить людей. «Добрый смех — не грех,» — приговаривал он. И, конечно, ни одно слово не было праздным в этих рассказах. После службы соберется народ в батюшкиной сторожке — человек двадцать-тридцать за столом, а то и больше.

«А комнатушка-то — видели? — сидим, не повернуться, — вспоминает ярославский священник. — А у него как: ставит трехлитровую банку икры на стол и черпаем ложками. А она ещё даже от пленок не очищенная, свежая. Или я всё смеялся: достает шланг. Т. е. это мне так показалось, а он говорит: «Вот, рыба угорь». Ее тоже на стол, порезали ломтиками, вкусная оказалась. Ему же везут кто чего: кто-то в ресторане работает, кто-то в магазине. Он всё в таком виде на стол и ставит — а кому сервиз делать? Такая толпа! У кого есть тарелка, у кого нет, у кого ложка, у кого вилка».

Или, как шутил отец Павел:

Господь велел ученикам:

коль вилки нет, хватать рукам.

И еду готовил руками.

— Ребята, сейчас расскажу! — призывает внимание отец Павел. — Как я ел обед – какой же обед…

— Архиерейский? — подсказывают собравшиеся.

— Нет, не архиерейский… Какой же?..

— Комплексный? (одинаковый набор блюд по одинаковой цене – прим. изд.)

— Комплексный! — подтверждает батюшка.

А дело было в Питере, тогдашнем Ленинграде, где в то время служил владыка Никодим.

— Никодим мне говорит: «Отец Павел, я уезжаю по важному делу. Вот тебе 25 руб

лей денег, зайдешь в столовую и поешь».

— Взял я 25 рублей, — рассказывает батюшка. — Иду, написано: «Столовая». Зашел. В валенках не пускают, надо в ботинках. У меня не бывало. В другую столовую зашел. Нет, говорят, галстук не так, зараза. Ходил-ходил, а жрать охота, как соловецкой чайке. Пришел в какую-то — без галстука, без ботинок. «Садись, дедушка». А у меня чемоданишко был. В чемоданишке подрясник, скуфейка, чётки, книжки. Сел, а чемодан под стол поставил. Мне говорят:

— А у нас только комплексный обед.

— Да наплевать, давай комплексный! Заплатил. Принесла — похлебки, того-

другого, а ложки-то и нет.

— Знаете что, дедуля, подойдите к стойке в буфет. Там Вам выдадут прибор.

Ну что же, пойду. А чемодан под сто лом. Господи!

Прихожу, взял эти — ну, сто грамм-то, побулькал. Иду обратно, а за моим столом мужик сидит какой-то и ест. Я думаю про себя: «Зараза, старый дурак! Не надо было комплексный брать, взял бы простой!»

А мужик хлебаёт. Он первое хлебаёт, а я второе-то взял, половину себе, половину ому отделил. Он на меня глядит. Я ем. Компоту стакан поставлен. Я ему в другой стакан половину отлил, половину себе. Он всё на меня глядит… Думаю, дак… Он первое-то съел и всё на меня глядит и ни слова не говорит. Ладно. Он ушел, я это всё доел, перекрестился. Пошел стороной, гляжу — стол, и моя еда стоит, и чемодан под столом. Я перепутал!

Потихоньку, потихоньку чемодан-то взял… Вот тебе и комплексный обед!»

Комплексный обед

Кучерская М. А. Современный патерик. М.: Время, 2004.

Однажды отец Павел, уже старенький и полуслепой, попал в большой город. Вместе с одним митрополитом он отслужил там службу. Митрополит дал отцу Павлу денег на обратную дорогу, и они расстались. До поезда оставалось время, и отец Павел решил пообедать.

Заходит он в кафе, а девушка за стойкой говори т ему:

— А вы, дедушка, лучше уходите, вы плохо одеты.

И смотрит на его ноги. А на ногах у отца Павла — валенки, когда он уезжал из своей деревни, стояли морозы, а приехал в город, наступила оттепель, и с валенок на пол натекли лужи грязи. Пальто у батюшки тоже старое, ношеное, и чемоданчик в руке — вытертый, со священническим облачением внутри. Девушка, видимо, решила, что это какой-то бродяга. Отец Павел ушел.

Приходит в другое кафе, больше похожее на столовую, ему говорят:

— У нас тут комплексные обеды!

— Что ж, — отвечает отец Павел, — это хорошо.

Поставил у ножки столика чемоданчик, взял поднос, получил на него комплексный обед — первое, второе и компот. Поставил обед на свой столик, только собрался поесть — забыл ложку с вилкой. Пошел за ложкой с вилкой, возвращается — а за его столиком сидит какой-то мужчина и ест его первое. Вот тебе и комплексный обед. Сел отец Павел напротив и ни слова не говоря начал есть свое второе. Съел второе, хлеб по карманам разложил, а компот с тем мужчиной поделили поровну.

Тут мужчина встает и идет к выходу. Отец Павел глянул невзначай под стол — а чемоданчика-то и нет! Тот жадина украл. Съел половину его обеда, да еще и чемоданчик унес. Встал отец Павел из-за стола, побежал за вором, вдруг смотрит — стоит его чемоданчик. Только у другого столика. И обед на нем нетронутый. Перепутал! А мужчины того и след простыл. Тут у отца Павла даже голова заболела — вот ведь какой человек смиренный оказался, ни слова не сказал, когда отец Павел половину его обеда съел!

Батюшка с чемоданчиком

Священник Артемий Владимиров. Опубликовано в газете «Татьянин День»(№ 2 за 1995 г.)

Некий батюшка, строгой жизни пастырь, уже в преклонных летах, приехал в стольный град Москву. Было это незадолго до перестроечного нашего времени. Приехал не один, но с чемоданчиком. В чемоданчике у батюшек каких только священных предметов и ценностей не встречается! Нужно было священнику, посетившему Москву, приехавшему из глубинки, где среди дол и просторов русской земли стоял его замечательный храм, запастись святым миром для свершения таинства крещения, а значит, чемоданчик скрывал в себе сосуд для мира.

Привез батюшка и добровольно-принудительные взносы в фонд мира — была такая организация, страшная для всех церковнослужителей младшего и старшего звена. Были у батюшки и прошения в Московскую Патриархию, лично Святейшему адресованные, чтобы тот благословил проводить отопительную систему — батареи — в храме. Ведь храм-то был памятником XIX века и охранялся государством, а по застойному времени все, что охранялось государством, не должно быть отапливаемо. Лишь только ветер, тучи, дождь и снег имели право прикасаться к этому храму; но с тем, чтобы оштукатурить или провести отопление, нужно было ехать в верха.

Итак, священник первую половину дня обходил все церковные и государственные инстанции и учреждения: здесь пришлось подождать, там не взяли прошения, а здесь, напротив, имел успех… За этой суетою, впрочем, необходимой для свершения батюшкиных дел, прошла первая половина дня. Было два с небольшим часа пополудни. Батюшка, хоть и летал, как на крыльях, однако же захотел кушать. Немощны есмы (немощны мы – Ред.). А в Москве, до перестроечного времени, как известно, трудно было найти столовую. Вечером — другое дело: улица Горького расцвечивалась огнями, фонарями: иллюминация, кафе «Мороженое», «Адриатика», «Хачапури» — чего там только не было. Так говорят люди, заставшие еще время застоя.

Но днем отобедать было положительно трудно, тем паче, что батюшка находился не в центре. Однако ж Бог подает молящемуся. Видит священник небольшое двухэтажное зданьице, рядом с дверью вывеска: столовая № 13. Батюшка был несуеверным: 13 или 12 — лишь бы покормили. Входит в залу. Народу было очень мало. Осмотрел внимательно своим метким, острым взором. Блестели столы с жирными разводами и пятнами на них, стояли колченогие стулья, ожидая посетителей, грозя уронить их на пол кафельный…

У кассы сидела кассирша в синем мятом халате. «Пудов этак на семь», — отметил про себя батюшка, кивнув вежливо сей даме. Берет он поднос и подходит к прилавку. День был скоромный, и хотя батюшка строго постничал, но ныне мог себе позволить вкусить от московских брашен (блюд – Ред.). Ага — вот и салат: «Московский», 16 коп. старыми деньгами. Что же это за «Московский салат», может быть, кто-то помнит: кожура редиски, толстым слоем лежащая на тарелочке, а в серединке — колпачок из застывшего майонеза трехнедельной давности, вот вам и «'Московский салат». С птичьего полета так примерно выглядит высотное здание Московского Университета. На первое батюшка взял малороссийский борщ, сдобренный обильно постным маслом. На второе выбрал себе макароны, которые имели название «рожков» с яичницей. Особенность столовой № 13 заключалась в том, что яичница была без желтка: из одного белка; желток, наверное, тоже был сдан в фонд мира. На третье можно было взять баночку кефира или компот из яблок. Самих яблок не было в стакане, но если поднять стакан на свет Божий, то определить содержимое можно научным словом «коагулирующий раствор». Так химики называют суспензию, то есть взвесь какой-то мякоти в жидкой среде. Впрочем, деревенский батюшка не был привередой; все он прошел — и сталинские застенки, и голод в деревне — за все умел благодарить Создателя, как апостол Павел, умел и насыщаться, умел и терпеть алчбу с жаждой.

Кассирша, ни слова не говоря, выбила чеки на заказанные блюда, и священник относит поднос за одинокий столик. Выдвигает стул, ставит на него чемоданчик и возвращается снова к прилавку, чтобы побольше взять себе черного хлеба. Тогда кусок черного хлеба стоил 1 коп. Батюшка взял семь кусков хлеба. Что это за русский батюшка, который не любит быстрой езды и ржаного хлеба!

Возвращается священник и — искушение, к которому он совершенно не был приготовлен: сидит на его месте какой-то простой советский гражданин в пиджаке, с небольшой залысиной, уже засучил он рукава, взял ложку и намеревается почать батюшкин малороссийский борщ. Остановился в недоумении иерей Божий: как поступить? спасовать или бороться за свои права? Длилось это не более секунды, но священник, человек духовный и молитвенный, успел уже испросить у Господа вразумления. Будь бы на его месте какой горячий да молодой, схватил бы за остатки волос сего интервента и захватчика и прямо носом в суп! Куда ж это годится — поперек батьки в пекло. Священник же не спешил предпринимать боевых действий. Уйти, «стушеваться», по выражению Ф. М. Достоевского, подчиниться учению Толстого — непротивлению злу насилием? Но не будет ли это способствовать развращению незнакомца? Сначала у батюшки отнимет суп, потом у депутата икру из-под носа возьмет… Так можно кончить уже и организованным бандитизмом, так можно превратиться в мафиози при всеобщем демократическом попустительстве. С другой стороны, схватить его за грудки, трясти его над супом, выбросить вон из столовой несообразно со званием и саном. Что же делает священник? Принимает Соломоново решение: берет с соседнего стола пустые две тарелки и, прежде чем первая ложка супа отправилась в рот к похитителю, отливает себе от малороссийского борща, отполовинивает рожков вместе с яичницей, лишенной желтка по неизвестным причинам, коагулирующего раствора наливает себе чуть меньше половины, два кусочка хлеба предлагает неизвестному и, помолясь Богу, садится рядом с ним за трапезу.

Полное молчание. Самое удивительное, что наглый захватчик не проявлял ни внешне, ни внутренне никаких признаков раскаяния, ни угрызений совести. Спокойствие просто олимпийское. И ел он даже несколько быстрее самого священника, но, впрочем, это понятно: ведь присутствие такого ангела пустыни, такого смиренника русской земли было невмоготу свершавшему явное беззаконие. Допил яблочный компот, утер уста рукавом (ведь столовая № 13 была где-то в рабочем районе) и вышел вон, как князь Гвидон. Ни «до свидания», ни «простите, больше так не буду» — ничего этого он не сказал. Тих и невозмутим, как море, когда царствует штиль и безветрие. Священник же неспеша подобрал последние крохи, съел весь хлеб, который он купил, распушил усы, помолился «Достойно есть яко воистину блажити Тя Богородицу» (молитва, которая читается после еды – Ред.), осенил себя крестом, поклонился кассирше, которая мирно дремала за пультом и вышел на свежий воздух.

Не успел он сделать три шага, как вдруг его пронзила некая мысль; а затем по спине поднялся леденящий холодок. «Чемоданчика нет! чемоданчик мой — где он, что он?» — бросился священник назад в столовую. Все там спало. Лишь одна жирная муха вилась вокруг плафона, гудя мерно под треск вентилятора. Священник — к столу: чемоданчика не видно, ни под столом, ни на столе, ни на стуле, ни рядом с ним — нет его. От растерянности он даже подымал стул, стоявший не слишком уверенно на четырех алюминиевых ножках, как будто бы под ножками сокрыт был тайник. Нет, чемоданчика простыл и след. Покрывшись испариной, каплями пота, батюшка стоял, словно остолбенев. Действительно, ведь там уже было святое миро, которое надлежало привезти в храм Божий, там — подписанные Святейшим Патриархом бумаги, перед которыми должны были спасовать районные, несгибаемые, пуленепробиваемые власти, там квиточек, что сдана повинность, оброк баскаку — фонд мира приял в свои неисчерпаемые глубины батюшкину лепту. Что делать? Оставалось только одно: молиться. На Бога надейся, а сам не плошай, куй железо, пока горячо, не отходя от кассы, спрашивай, батюшка, не теряй ни секунды, — так говорила совесть несчастному иерею Божию, которому и обед в столовой № 13 был не в сладость.

Он — к кассирше. Кассирша медленно открыла правый глаз, внимательно созерцая священника, как «древнее индийское божество». «Вы не видели, матушка,» — обратился попросту деревенский батюшка, — «только что мы вдвоем обедали с…» Наверное, многие бы из нас сказали: «с наглецом», «с захватчиком», «с негодяем», «с тем обжорою», а священник лишь скромно: «с гражданином». Какое смирение! Какая чистота помыслов! Какая возвышенная душа! Я сам удивляюсь сердечным добродетелям сего раба Божия, иерея Христова, когда о нем воспоминаю. «Вы видели? Он взял мой чемоданчик? Скажите! Скажите!» Кассирша приоткрыла второй глаз. Ничего не выражал ее взор, там — тайна. Говорят, чужая душа — потемки, но Спаситель указывает: не судите, да не будете осуждены, не судите судом грешным, внешним, не судите по плоти, Единый Бог весть сердца человеческие. Итак, кассирша вдруг выпростала руку из-под кассы и большим указательным пальцем, который напоминал кисть среднего ребенка, обозначила направление.

Батюшка обернулся и двинулся туда, где стоял столик с жирными пятнами, на нем, поднос и на подносе остывший малороссийский борщ, уже округлившиеся и завянувшие рожки и невозмутимый, равный себе самому коагулирующий яблочный раствор. Рядом же на стуле виднелся чемоданчик, целехонький, никем не тронутый. Священник вновь замер: «Что это? Господи! Скажи мне путь Твой, в онь же пойду!» (скажи мне путь Твой, которым пойду – Ред.) — в его сердце смешалась радость обретения чемоданчика и еще никогда не ведомые отчаяние, тоска, раскаяние. Оказалось, что, заказывая семь кусков черного хлеба, батюшка по усталости и рассеянности пошел в другую залу – не туда, где ждал его готовый дымящийся обед, а где сидел ни в чем не повинный безымянный советский гражданин. Или это был ангел? Во всяком случае, он явил миру и всей Вселенной и нам с вами, дорогие друзья, ангельское смирение, на высоты которого, как кажется, не взойдет никто — ни поведавший вам эту историю, ни слушающий ее к своему назиданию и спасению. Аминь.