Анатолий Королев: «Игры гения»

«Загадки Анатолия Королева не менее интересны, чем литературные шарады Дэна Брауна!» — этот отрывок из рецензии одного западного издания помещен на обложке книги Анатолия Королева, куда вместе с уже издававшимися произведениями писателя вошел его новый роман «Игры гения». Наверно, автора рецензии можно понять — какие еще сравнения приходят в голову современному читателю, едва он узнает, что Королев взялся за биографию Леонардо да Винчи? Правда, при ближайшем рассмотрении параллели оказываются натяжкой. Роман Королева вряд ли станет модным бестселлером. Нет ни закрученного детективного сюжета, ни смелых исторических гипотез, ни популярных ныне, зачастую граничащих с кощунством фантазий на темы христианства...

А впрочем, рецензент отчасти прав: загадка есть и здесь. Книга о Леонардо продолжает ряд произведений Королева, затрагивающих тайну человеческого гения, — «Голова Гоголя» (1992), «Быть Босхом» (2004). Но загадка эта принципиально неразрешима — и в этом, как считает автор, ее красота и значительность.

Чтобы писать о Леонардо да Винчи, нужна определенная смелость. И не в Брауне, конечно, дело. Слишком великое дарование, слишком интригующая история жизни… Леонардо посвящены сотни монографий, научных и псевдонаучных статей, художественных произведений. В этом море текстов Королев обращается к тексту первоначальному. Это первая биография мастера и первая европейская история искусств, созданная в XVI веке Джорджо Вазари, — «Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих». В текст романа незаметно входит почти вся глава «Жизнеописаний», посвященная Леонардо. Есть здесь и подлинные отрывки из трактатов самого художника.

Как ни парадоксально, при таком большом объеме цитат из документальных источников, биография, созданная Королевым, не претендует на иллюзию достоверности. Это реальность вымышленная, мир, живущий по собственным законам, «вариант другой жизни гения», как пишет автор в предисловии к роману. Отрывки «Жизнеописаний» переплетаются с легендами о Леонардо да Винчи и других художниках Возрождения, сюжетами, заимствованными автором в «Декамероне» Боккаччо и просто вымышленными, реальные имена соседствуют с именами литературных героев или людей, живших до Леонардо… По определению автора, «Игры гения» — «коллаж», вполне в духе постмодернизма. Тем более интересно, что книга воспринимается как цельное повествование, в котором господствует ровный, суховатый даже стиль Вазари. Стилизация настолько тонка, что читатель, который не помнит во всех подробностях классический текст, может и ошибиться, приняв авторскую фантазию за отрывок из «Жизнеописаний» — и наоборот.

«Игры гения» — сплошь игра акцентов. Не эпизоды, придуманные Королевым, кажутся частью реальной биографии, но сам текст Вазари вдруг предстает фантасмагорией. Он ведь и правда причудлив и странен – стоит лишь приглядеться повнимательнее: «…В Милан прибыл французский король. Когда же в связи с этим попросили Леонардо сделать какую-нибудь диковинную вещь, он сделал льва, который мог пройти несколько шагов, а затем у него разверзалась грудь и он оказывался весь полон лилий». А вот пассаж об увлечении Леонардо алхимией: «К ящерице весьма диковинного вида, найденной садовником Бельведера, он прикрепил крылья из чешуек кожи, содранной им с других ящериц, наполнив их ртутным составом так, что они трепетали, когда ящерица начинала ползать, а затем, приделав к ней рога, глаза и бороду, он ее приручил и держал в коробке, а все друзья, которым он ее показывал, в ужасе разбегались». Чем же хуже история со спасением от пиратов, которой у Вазари нет: Леонардо рисует на случайном обрывке кусок древесины с вывалившимся сучком, листок чудесным образом приклеивается к днищу корабля — «мастерство художника обмануло морскую воду, которая устремилась в отверстие… с такой устрашающей силой, ревом и свистом, что захваченный корабль затонул в считанные минуты», а все пленники спаслись.

Между прочим, в примечаниях к «Жизнеописаниям» Вазари часто указывается, что рассказ биографа неточен или недостоверен. Да и из многочисленных картин Леонардо, описанных Вазари, сохранились лишь единицы. Большинство из них существуют только на страницах «Жизнеописаний», как часть текста. Так почему бы не расширить этот текст и не включить в призрачное наследие еще несколько «неведомых шедевров»? В реальности текста все они равны — подлинные и воображаемые. Иногда тянет обвинить Королева в том, что он неверно описывает сохранившиеся картины. Например, первую работу Леонардо, фигуру ангела, которую молодой художник изобразил на полотне своего учителя, Андреа Вероккио — второстепенными деталями в средневековых художественных мастерских часто занимались ученики. По легенде, пораженный красотой ангела, Вероккио навсегда оставил живопись. Этот эпизод есть у Вазари, Королев лишь дополняет его описанием прекрасной фигуры: «…Коленопреклоненный ангел… изумлял знатоков мастерским разворотом крыл, где перья прилипали друг к другу и занозисто цеплялись друг за друга зазубринами оперения». «Крещение» Вероккио сохранилось, ученые находят подтверждения тому, что над частью картины действительно работал другой мастер, возможно даже Леонардо, вот только… крыльев у чудесного ангела нет вовсе! Впрочем, у Моны Лизы на знаменитом портрете тоже нет ресниц, как справедливо замечает Вазари-Королев, хотя их столь любовно описывает Вазари подлинный: «Ресницы же благодаря тому, что было показано, как волоски их вырастают на теле где гуще, а где реже и как они располагаются вокруг глаза в соответствии с порами кожи, не могли быть изображены более натурально». Да и какая, в сущности, разница, как оно там, в реальности…

«Первоначальный текст играет… роль затравки, фермента», — пишет автор в предисловии к «Играм гения». Однако есть и еще одна, очень важная роль: текстом становится само существование художника. Именно книга Вазари попадает чудесным образом в руки Леонардо «из небесной библиотеки» — еще не будучи созданной в человеческом мире. Дальнейшая жизнь Леонардо – попытка преодолеть притяжение и власть текста, обмануть судьбу. Но все написанное неумолимо сбывается, ошибке или случайности здесь места нет.

Борьба Леонардо с текстом собственной жизни, по мысли автора, отражает причудливое переплетение свободы и необходимости в судьбе человека. «Книга вовсе не мертвое скопище букв, а живое существо… судьбы и, записанное на скрижалях, мгновенно меняется вместе с Леонардо, и все, что бы он ни сделал на земле, еще раньше будет угадано Там и точь-в-точь записано в книге», — объясняет Леонардо старый философ. И приводит сравнение, которое становится сквозным символом романа: «Каждый брошенный в воду камень попадет точно в центр круга от камня на той воде».

Леонардо — гений, потому что в своем творчестве он интуитивно подтверждает все тот же закон свободы и необходимости. Он всегда попадает «в центр круга». Королев не случайно изменяет знаменитую легенду о круге, которую приводит все тот же Вазари в жизнеописании Джотто. Папский посол, явившийся к Джотто, попросил художника что-нибудь нарисовать для Папы в подтверждение своего высокого мастерства. В ответ Джотто быстро начертил на чистом листе бумаги идеальную окружность. Папа с первого взгляда оценил талант художника, не воспользовавшегося циркулем, а глупый посол был посрамлен. Подобный эпизод есть и у Королева, но Леонардо ничего не рисует, а лишь с зажмуренными глазами ставит точку точно в центре уже готовой окружности. Тот же мотив точки, оказавшейся на своем месте, возникает и тогда, когда речь идет о портрете Моны Лизы: «Легко представить портрет в виде нависшего дождя из миллиарда разноцветных точек, каждая из которых может упасть куда угодно… Так вот, весь миллиард этих точек, упав свыше, на этом портрете Леонардо занимает единственно возможное место».

Отдельные, как бы вскользь брошенные замечания Вазари становятся основой, на которой Королев выстраивает характер своего Леонардо. В «Жизнеописаниях» несколько раз упоминается о том, что мастер часто оставлял свои произведения незаконченными. В романе Королева эта привычка вырастает в целую жизненную философию, миропонимание. Великое творение, в котором все точки занимают единственно возможное место, должно содержать маленькую частицу свободы. Только тогда оно сможет жить в истории, дышать, изменяться с каждым поколением. Именно эта частица превращается в точку соприкосновения человека с Богом. Леонардо оставляет голову Христа в «Тайной вечере» неоконченной, объясняя это тем, что он не в силах «создать образ той чистой красоты и небесной прелести, какая должна быть свойственна воплотившемуся Божеству». В романе Королева загадки Леонардо неразрешимы, как неразрешима загадка мира. Задача человека не в том, чтобы попытаться проникнуть в Божественный замысел, вычислить все причины и следствия, но чтобы постичь свободу творения, ту область, где все лежит в сфере возможности. «Но будем разгадывать свои секреты, а не тайны Господни… Мир появился на свет не для разгадки, это было бы слишком мелко». Таков итог «другой жизни гения».

Что же остается? Как и полагается в конце жизнеописания, — кончина мастера? Ее в тексте нет. Заканчивая главу о Леонардо, Вазари неожиданно получает письмо из прошлого: «Брось перо, до того как поставить точку, вспомни, ведь именно этим способом я достиг в искусстве всего, о чем ты написал с таким почтением. Остаюсь с надеждой на вечную жизнь того, что не кончено. Леонардо до Винчи». Из этой надежды и вырастает роман Королева. Мы снова в начале пути.