Православие в лицах. Сергей Кравец: «Не только об Энциклопедии...»

Прот. Максим Козлов - Мы нашу сегодняшнюю встречу назвали, не скажу провокационно, но, немножко постаравшись оторвать Сергея Леонидовича от того, о чём он последнее время всегда рассказывает. Мы назвали нынешнюю встречу «Не только об энциклопедии», ибо замыслом было сделать не ещё одну презентацию Православной энциклопедии, хотя бы потому, что у нас на приходе не нужно делать такой презентации и потому что все о ней знают, и потому что она у нас всегда есть, и потому что некоторое количество клириков нашего храма непосредственно связано с этим крупнейшим научным центром нашей Церкви, а хотели, чтобы Сергей Леонидович рассказал, как он дошёл до такой жизни. Как так Господь вёл человека, что он оказался во главе этого наиболее значимого нашего церковно-научного церковно-богословского проекта, а ещё и во главе Большой Российской Энциклопедии, и прочая, и прочая, и прочая… Какие были вехи на этом пути? Журнал «Литературная учёба», название которого для нашей молодёжи почти ничего не скажет, а для тех, кто застал начало изменений в нашей стране в конце 80-х – начале 90-х годов скажет бесконечно много. Это был из тех журналов, который при таком парадоксальном названии в период пика своей деятельности достигал тиража в миллион экземпляров. И это был читаемый миллион экземпляров. Что там публиковалось? Не могу сказать, что знаю подробно, но знаю, что в последний период жизни Алексея Фёдоровича Лосева Сергей Леонидович был среди тех людей, которых принято называть секретарями Лосева, и это чрезвычайно значимо и интересно. Наверное, есть ещё много такого, о чём ни я не знаю, ни мы не знаем, но о чём Вы, может быть, сочтёте возможным с нами поделиться. Дальнейшее слово Сергею Леонидовичу, он рассказывает, а вы потом задаёте вопросы по сказанному или о чём хотите, лучше, конечно, присылая письменно, чтобы удобнее было их сортировать, а можно и устно.

Кравец С.Л. - Спасибо, отец Максим, ещё раз здравствуйте. В общем, отец Максим задал такую задачу непростую, но с другой стороны на самом деле достаточно простую. Действительно, можно сказать, что мою судьбу определили встречи с людьми, потому что до этих встреч всё было вполне обычно: родился в Москве, закончил недалеко, вот тут, на Пресне, спецшколу, поступил в университет. Учился очень легко, что такое вроде enfant terrible, многое позволялось: свободный график посещения, даже свободный график сдачи экзаменов. За это должен был ездить на всякие олимпиады. Вот, может быть, как раз такая первая встреча, значительная для меня, произошла, когда я был на третьем курсе в Ленинграде. Это была всесоюзная олимпиада студентов по литературе и русскому языку, тогда на ней я понял, что ничего не знаю, то есть я с треском провалился. Москву представляли кроме меня ещё несколько человек, был Саша Архангельский, который ведёт сейчас программу «Тем временем» на «Культуре», и была моя будущая жена, которая произвела на меня неизгладимое впечатление именно тем, что она что-то знала и получила на этой всесоюзной олимпиаде второе место, первое отдали тартувцам, тогда это было очень модно и естественно. Это была первая переломная для меня встреча, потому что с того момента я несколько лет просто не вылезал из исторической библиотеки, пытаясь самостоятельно наверстать то, что не получал в университете.

Историческая библиотека меня всегда привлекала больше, потому что в ленинской библиотеке в те времена было ограничение – выдавали 12 книг, а в историчке – до двадцати. И потом, третий зал ленинской библиотеки всегда напоминал такое полусонное царство - там люди набирали книги и спали рядом с ними. Историческая библиотека была как-то пободрее. Примерно в это же время, когда я был на третьем курсе, образовался небольшой спецсеминар у Игоря Ивановича Виноградова. Игорь Иванович – шестидесятник в полной мере, он был завотделом литературной критики в «Новом мире» Твардовского, работал с Солженицыным, но к тому времени, когда он стал вести наш спецкурс, он был погружён, собственно, в историю русской религиозной философии, был уже человеком верующим, церковным. Это случилось с ним, по его рассказам, в конце 60-х, и наш спецсеминар, в названии которого было что-то о литературной критике, на самом деле был курсом введения в историю русской религиозной философской мысли.

Начал Игорь Иванович достаточно неспешно, прямо от Фалеса, поэтому мы от семинара к семинару жили по знаменитой «Истории философии» Куно Фишера, но добрались и до русской философии, и для нас это было замечательным открытием. Главное, что мы получили от Виноградова, это, наверное, привычку читать тексты. Мы читали очень много, никогда в жизни, даже будучи редактором двух энциклопедий, я не читал столько, сколько тогда, потому что просто вся жизнь была в этом чтении. Это отразилось даже на дипломе, у меня диплом был «Достоевский в русской религиозной философской критике», по большей части написанный на спецхрановских книгах, не знаю, знают ли сейчас люди, что такое спецхран.

Спецхран – это значительная часть книг, и те, которые вышли за границей, и те, которые считались недостаточно идеологически верными, например, «Вехи», или даже те сборники, которые были изданы до революции, хранились в спецхране ленинской библиотеки, и нужно было специальное разрешение, чтобы с ними работать. По моей теме диплома разрешение такое дали, но защита была закрытой, чтобы, не дай Бог, другие студенты не узнали, что там Бердяев или Розанов говорили о Достоевском. Мы с отцом Максимом вспоминали, что начало 80-х было таким удивительным временем, когда наше студенческое поколение уже не так боялось, но, в принципе, ещё многого было нельзя. Это было время существования чёткой границы между теми, кто по эту сторону, и теми, кто по ту. По ту были большевики, по эту – все остальные, и они все держались вместе. Примером тому может служить такой, достаточно странный, факт того, как меня крестили. Моим крёстным был Игорь Иванович Иванов, ныне лидер либерального крыла, а крестил меня у себя дома его друг, отец Александр Шергунов. Представить сегодня такую тесную дружбу сложно, но тогда все были вместе, потому что были те, кто был против всех нас.

Собственно, сразу после университета у меня произошла ещё одна важная встреча – с Алексеем Фёдоровичем Лосевым. К этому времени уже было очевидно, что я буду заниматься русской религиозно-философской мыслью, и попал я к Алексею Фёдоровичу как человек, который сможет подготовить к публикации его работу 19-го года о русской философии. Работа была написана в 1919 году для немецкого журнала и переведена на немецкий. Потом мы переводили снова с немецкого на русский и готовили её к публикации. Действительно, мне очень повезло, и последние годы жизни Алексея Фёдоровича я был рядом с ним, помогал, чем мог. Конечно, я был там самым младшим – «Серёжа-маленький», «Серёжа-средний» – это был Аверинцев, но это было только между нами, потому что для Алексея Фёдоровича разницы в возрасте между мной и Сергеем Сергеевичем практически не было, все мы были маленькие.

И вот там была удивительная атмосфера, которую сейчас Аза Алибековна Тахо-Годи пытается сохранить, атмосфера пиршества разума, пиршества духа притом, что Алексей Фёдорович почти никогда не говорил о Церкви, возможно, щадя наши ещё неофитские души. Дело в том, что он был абсолютно твёрдым сторонником непоминающей Церкви, его даже отпевали, не занося в Церковь, на могиле, потому что с 20-х годов Алексей Фёдорович очень жёстко придерживался этого принципа. В доме не говорилось, но как-то все вокруг него становились священниками, начиная от учеников, таких, как отец Валентин Асмус и заканчивая врачом, таким, как отец Алексей Бабурин. Все вокруг него начинали как-то связывать жизнь с Церковью, и, собственно, моя дальнейшая жизнь в эти послеуниверситетские годы, это 85-й – 86-й – 87-й, были как-то определены Алексеем Фёдоровичем и Азой Алибековной.

Опять очень много было работы, мы готовили к печати собрание сочинений Владимира Соловьёва, нужно было писать много комментариев, и тогда моим научным руководителем стал ныне покойный, человек, очень много сделавший и в смысле популяризации философии, и в смысле просто пробивания разрешений на публикацию, это Арсений Владимирович Гулыга. Он был моим научным руководителем в институте философии, куда я поступил в аспирантуру. Тут есть некая загадка. Мы с отцом Андроником Трубачёвым пытались восстановить, в какое время мы с ним стали дружить – до Лосевых или во время Лосевых, но до сих пор не можем этого понять, ясно, что где-то с середины 80-х. Была семья Флоренских, был архив отца Павла Флоренского, было много работы по подготовке рукописей отца Павла к публикации, к расшифровке этих многоязычных рукописей, даже какие-то очень смешные вещи иногда вспоминаются.

Для какого-то сборника, в котором должна была пройти впервые в 85-м году статья нашего философа Людвига Франка, собрали всё, что можно, чтобы апеллировать к тому, что тут вот и это, и то, и мне досталась для перевода с английского и публикации работа философа начала 19 века Иеремии Бентама, больше прославившегося тем, что именно он придумал до сих пор везде существующую систему тюремного заключения. Вот такой был деятель, у которого, тем не менее, был трактат под названием «К вечному миру» - как обустроить нашу землю так, чтобы все никогда друг с другом не воевали. Мне досталось переводить этот трактат, наверное, опять же, как самому юному дали самую неинтересную работу. До сих пор помню, что я в ленинке заказываю роскошное лондонское собрание Иеремии Бентама, 12 томов, по-моему, 1823-1827 г.г., мне его приносят, и вдруг я понимаю, что ни одна страница в этом собрании не разрезана, что я первый, кто вообще взял это в руки. Вот такими даже текстами приходилось заниматься. В конце 85-го года я пришёл в журнал «Литературная учёба». В то время это был такой маленький журнал тиражом 7 000 экземпляров, который занимался публикацией молодых авторов.

прот. Максим - Надо пояснить ещё, что в советское время 7 000 экземпляров – это отсутствующий тираж. 7 000 сейчас – это хорошо изданная книжка, а тогда – это тираж, которого не было.

Кравец С.Л. - Да, это тираж, которого не существовало. Пришёл я в отдел литературной критики без каких-либо грандиозных замыслов, но получилось так, что именно в это время в «Литучёбе» собралась очень интересная команда. Прежде всего, это молодой писатель Саша Сегень, спустя 2 года вышел его роман «Похоронный марш», который был очень хорошо воспринят. Миша Попов, Алексей Иванов – в общем, команда собралась достаточно хорошая. И пришёл новый главный редактор, из комсомольцев, но продвинутый. Начали мы очень осторожно, я привёл его к Алексею Фёдоровичу, и мы уговорили этого редактора начать с каких-то литературоведческих работ Лосева. Потом он вошёл во вкус, мы стали потихоньку продвигать Флоренского, потом «Сахарну» Розанова, потом «Опавшие листья», потом был проект, где мы публиковали и Франка, и Бердяева, и, в конечном итоге, дошли до программы, которая называлась «Новые переводы Евангелий». Мы публиковали Евангелие Победоносцева, Евангелие отца Леонида Лутковского, и в этот момент тираж журнала достиг миллиона. Мы всё пытались объяснить главному редактору, что хорошо бы пропорционально увеличить зарплату, но вот на это он как-то не пошёл. Тогда же мы подготовили «Записку о древней и новой России» Карамзина, которая раньше никогда не публиковалась по цензурным соображениям, и удалось опубликовать даже записку Флоренского 33-го года примерно на эту же тему – «Как нам обустроить Россию». Это было такое удивительное время, вот тогда уже ничего не боялись, какой-то перелом наступил где-то в 87-м году.

Я помню, в 88-м году меня решили назначить заведующим отделом классической литературы журнала «Литучёба», тогда все должности в общесоюзных журналах были номенклатурой ЦК, у меня были большие проблемы, потому что я не был ни комсомольцем, ни членом партии. И вот на 30 сентября 1988 года назначили мне аудиенцию у заведующего ЦК, чтобы он меня посмотрел. Но вот случилось так, что я в этот день венчался, поэтому в ЦК я не поехал, а поехал венчаться. У нас была такая простодушная секретарь редакции, Люда, поэтому, когда ей позвонили и сказали, что беспокоят из отдела пропаганды, спросили, где Кравец, который должен явиться, она и говорит: « А он венчается сегодня, он не придёт». Это произвело на заведующего отделом такое впечатление, что он взял и всё подписал. Спустя, наверное, 15 лет я встретился с этим человеком. Он уже был министром культуры, Егоров Владимир Константинович, человек сейчас очень глубоко преданный русской Церкви и очень много делающий для неё. Вспомнили мы этот случай, на что он и говорит: «Я даже не понял, почему я тебе подписал. Подумал, ну, если человек венчается, наверное, надо ему подписать как свадебный подарок».

«Литучёба», публикация книг – этот период был для меня на самом деле периодом занятия наукой, наверное, один из самых счастливых периодов жизни, потому что всё, чем я занимался – своими книгами, подготовкой к публикации, много публиковал. Но вот наступил 90-й год, всё стало гораздо хуже, уже трое детей, на что-то надо жить, зарплата выросла, но купить на неё уже было ничего нельзя, сначала жили на накопления от гонораров, потом они стали заканчиваться, жизнь превращалась во всё более тяжёлую, надо было определяться что делать. И в этот момент Арсений Гулыга вместе с Азой Алибековной сказали, что могут решить мои проблемы, что мне дают гумбольтовскую стипендию. Это была в те времена колоссальная для меня сумма – 8 000 марок в месяц плюс преподавание, и я должен был сидеть и заниматься разбором хранящегося в Мюнхене архива Людвига Франка, то есть, собственно, заниматься своим прямым делом. Жена моя должна была там преподавать церковно-славянский в местном университете и тоже заниматься своими схолиями Максима Грека на церковно-славянских рукописях. Всё было готово, я даже брал для вхождения уроки немецкого языка, чтобы легко войти в это преподавание в Мюнхене.

Мы собирались выезжать, и нам оставалось только одно – поехать в Троице-Сергиеву Лавру к отцу Андронику и сказать: давай, благословляй нас на решение нашей проблемы. Поехали, и получили кукиш вместо благословения. Он сказал, что никуда ехать нам не надо, будете здесь заниматься организацией издательства Валаамского монастыря, наместником которого он только что назначен. Мы приехали в Москву, и было очевидно, что уже никуда не едем. Был грандиозный скандал, Гулыга на меня жутко обиделся, профессор Мюллер, который в Германии готовился к нашему приезду, тоже жутко обиделся, конечно, они затратили огромные труды на то, чтобы всё это как-то устроить. А у меня в кабинете, правда, он был большой, так вот, в одной из его комнат вдруг образовалось издательство Спасо-Преображенского Валаамского монастыря.
И с самого начала было очевидно, что мы собрались для того, чтобы издавать какие-то учёные книги. Первая наша редакция была, наверное, человек 5, из них 1 скончался, а остальные до сих пор работают у нас в «Православной энциклопедии».

Мы начали издавать книги, книги были учёные, но из серьёзных вещей мы заново переиздали просветителя Иосифа Волоцкого, мы издали тогда церковную историю Евсевия Панфила, переиздали лекции Болотова, сделали тогда двухтомник о преподобном Серафиме Саровском, были какие-то более удачные издания, менее удачные, но это пока было такое небольшое издательство. Так мы просуществовали до 93-го года, я был главным редактором этого издательства, а вот главный редактор «Литературной учёбы» был там директором, потому что больше всего в жизни я боялся заниматься организационно-финансовыми вопросами.

В 92-м году мы переехали из «Литучёбы» на подворье Валаамского монастыря в Москве, у нас был маленький двухэтажный домик внутри подворья. Когда мы туда въехали, всё было в кафеле, дело в том, что на втором этаже сдавали кровь, а на первом мочу. Мы остались без всего, директор ушёл. А Святейший интересовался нами с самого начала, будучи человеком интеллектуально-учёного склада, он действительно хороший историк с хорошим историческим чутьём. Ему издательство было близко, поэтому, когда ушёл наш директор, я поехал к Патриарху и сказал: директор ушёл, благословите искать нового. Он предложил временно назначить меня и директором тоже, с тех пор это временное распоряжение так и действует.

Было очень тяжёлое время в 92-м году, когда мы вылезали. Нужны были деньги, чтобы что-то издавать, чтобы кормить сотрудников, были примеры, что мы даже какие-то брошюры издавали бартером, допустим, за ящик консервов, которые мы раздавали сотрудникам. Вообще, Москва начала 90-х – это такая деревня… Нам отец Андроник с Валаама присылал посылки на всю редакцию. Их почему-то привозили к нам домой, а мы живём на пятом этаже сталинского дома без лифта, и мешки с крупой сначала поднимались на пятый этаж, потом приходили сотрудники, и им раздавалась эта крупа, сахар, то, чем монастырь мог нам помочь. И тогда было жуткое правило, я думаю, оно и сейчас действует, но вот тогда церковным организациям нельзя было брать в банке кредиты, были огромные проценты, кредитов брать было нельзя. Можно было брать только беспроцентные кредиты, и я помню, что мы даже брали якобы беспроцентный кредит, а он на самом деле оказался процентным, и залогом отдавали свою квартиру. Слава Богу, мы издали две книги, на которые мы брали эти деньги, продали их, отдали проценты.

Так было до 93-го года, в 93-м году родилась эта идея, нам поручили делать историю русской Церкви митрополита Макария, и тогда, я считаю, что именно в это время, родилась «Православная энциклопедия», потому что стало очевидно, что надо делать полную историю русской Церкви, потому что у митрополита Макария, во-первых, она доведена до начала 17 века, а, во-вторых, очень многое устарело, поэтому надо было делать научные комментарии и дописывать её до конца 20 века. Мы взялись за решение этой задачи, и многие хорошие академические историки нас поддержали. Я помню первое заседание нашего научно-редакционного совета, по одну сторону стола сидят Щапов Ярослав Николаевич, Борис Николаевич Флори, Нина Васильевна Синицына, Турилов Анатолий Аркадьевич – в общем, звучные имена в изучении русской истории, а по другую – архимандрит Макарий (Веретенников), отец Андроник, отец Дамаскин и отец Владислав (Цыпин), с одной стороны стола сижу я, с другой – Владыка Арсений, всё это происходит на подворье Валаамского монастыря. Все смотрят друг на друга с недоверием, потому что церковные были уверены, что сейчас их начнут ловить на незнании архивов и первоисточников, а историки были уверены, что им сейчас начнут втирать в мозги предания, говоря, что всё было так, потому что у нас так в акафисте.

На самом деле потихоньку всё это как-то размягчалось, но окончательно размягчилось, как ни странно, на обеде благодаря Владыке Арсению. Начало 90-х годов, вот отец Максим помнит, было очень неофитски жёстким временем, иногда в дрожь бросало от того, что говорили в храмах: вот мы здесь собрались такие верующие, хорошие, выйдите на улицу, посмотрите, какой там кошмар, какие люди ходят, все неправославные. Монастырские правила и того строже, и вот мы спускаемся в братскую трапезную, Владыка Арсений смотрит на нас, готовится читать молитву, потом говорит: «А где же Нина Васильевна?» Начальник подворья ему: «Женщина – вон в рабочую, в братскую ей нельзя». И тут Владыка Арсений высказал своё отношение, мол, как это так, работать можно, а есть нельзя. И мне кажется, что вот этот маленький случай сломал весь лёд, все вдруг поверили, что можно всё делать вместе. И работа пошла.

Работа была тяжёлой, именно с тех пор у нас в «Православной энциклопедии» появилось такое понятие под названием «режим сдачи». Это режим, при котором ты не можешь уйти с работы, пока тебя не отпустит выпускающая редакция. Во время режима сдачи у нас ночуют во всех комнатах люди, нам пришлось завести там душ и даже тренажёрный зал для того, чтобы люди могли хоть немножко прийти в себя. Вот это всё началось с Макария, потому что нам нужно было сделать 12 томов за 3 года. Мы их сделали, это была действительно интересная работа, и где-то в 96-м году стало очевидно, что хорошо, вот мы закончим скоро эту работу – и что делать? Или обратно скукоживаться в маленькое издательство, или замахиваться на что-то большое. И тогда, в 96-м году Патриарх и Лужков решили – давайте делать православную энциклопедию, тем более что полторы сотни лет о ней только мечтают, давайте мы её сделаем.

У каждого были при этом свои мысли. У меня была мысль о том, что вот есть греческая православная энциклопедия, есть православная энциклопедия Глубоковского-Лопухина, вот сейчас мы на них обопрёмся. У Патриарха была мысль, что, наверное, трудно представить более неподходящее время для такой работы, но он боялся, что другого времени не будет, потому что пока есть хоть какая-то связь с профессурой, а в 97-м году все молодые уезжали, и мы за этих, уже пожилых, исследователей держались двумя руками, понимая, что без них ничего не сделаем. Не знаю, какие были мысли у Юрия Михайловича, думаю, что были мысли, что, может быть, это всё и не получится. Дальше переименовали нас в «Православную энциклопедию», в церковно-научный центр в 96-м году, в 97-м к празднику Москвы мы закончили издание истории русской Церкви, и нужно было принимать решение: или мы надеемся на лучшее, резко расширяем редакцию, начинаем заниматься словниками, то есть составлять будущую энциклопедию, консультироваться с учёными, или мы всё-таки скукоживаемся обратно до маленького издательства. Какие-то средства у нас были от «Истории русской Церкви» митрополита Макария, и мы решили рискнуть, тем более что был один очень важный банк, который обещал нам поддержку.

Проходит октябрь – ничего нет, ноябрь – ничего нет, декабрь, январь – снова ничего нет. В феврале походит ко мне наш главбух и говорит: «Серёж, остались деньги на одну зарплату. Давай уж людям как-то говорить о том, что сейчас мы вам заплатим, и будем закрываться». Я попросил оттянуть это ещё на несколько дней. Но мы уже готовились к закрытию, составляли все необходимые документы, и в этот момент 3 марта 1998 года вышел указ Президента о начале работ над православной энциклопедией и о том, что нам выделяется 3 миллиарда рублей, это как сейчас 3 миллиона, тогда это было полмиллиона долларов. После указа Президента как-то всё закрутилось, нам только потом рассказали, какая была драка в администрации Президента по поводу того, поддерживать наш проект или нет. Там образовалось 2 партии, одна была во главе с начальником контрольного управления, таким Путиным Владимиром Владимировичем, она была «за», а другая была с начальником правового управления во главе, Русланом Ореховым, и была она «против». Всё это время они боролись друг с другом, мне потом Путин передал в архив «Православной энциклопедии» эту переписку, там доходило до таких слов, вроде «только бессердечный человек может не поддержать этот проект», была уже такая переписка на личностях.

А решил всё человек, который у нас где-то иногда сейчас появляется в газетах, тогда был очень большой человек по фамилии Лифшиц, он был сначала помощником Президента по экономике, соответственно, к нему попало очередное письмо Патриарха о православной энциклопедии. Он его расписал в министерство финансов, пока оно шло – он стал министром финансов. Получил своё письмо, написал на него отрицательный ответ, прошло месяца три или полгода, он снова вернулся в администрацию Президента и получил свой отрицательный ответ. Как он говорил, он понял, что это будет его преследовать всю жизнь, и он написал согласие, тогда чаша весов перевесила, и вышел этот указ.

На самом деле это был 98-й год и ещё не конец наших приключений, мы, соответственно, стали проводить всевозможные совещания, стали готовиться к переезду в новое здание и, конечно, к смене всей нашей компьютерной аппаратуры. У нас аппаратура была старая, а нам нужна была новая, много, с сервером, по-моему, отец Павел, вы уже тогда появились и всем этим занялись. В общем, деньги за аппаратуру мы перечислили ровно 18 августа, точно в день дефолта. И наши партнёры, по-моему, так их и не получили. Я до сих пор благодарен этой фирме «Диалог», которая нам всё поставила тем не менее, не получив денег. Мы им отплатили тем, что с тех пор брали технику у них и как-то компенсировали им эти потери. Это было такое серьёзное искушение, но, тем не менее, слава Богу, мы через него прошли и дальше уже готовили православную энциклопедию, в 2000-м году выпустили первый том «Русская православная Церковь» и потом выпускали по 2 тома в год до прошлого года, в прошлом году перешли на 3 тома.

ref did=3629