Мой путь в храм

Новые православные. Что приводит успешных и состоятельных людей в церковь — вера, страх смерти, традиция или мода?

Это было так давно, что уже кажется нереальным, просто марсианские хроники какие-то. Я, шестилетняя, иду по Малаховке с бидоном в руке и обдумываю дедушкин ответ. Вопрос был задан простой: что такое умереть? Дед, недолго думая, ответил: «Ну это как-будто выключили телевизор». Ничего себе: раз — и меня выключат. Медленно, но верно мысли катили меня в туманную детскую депрессию. Нееееет, только не телевизор! Мама очень сердилась на деда, и дед смалодушничал и что-то путано объяснял: смерти-ее-как-бы-и-нет, то есть есть-но-нет, или нет-но-есть — мрак и ужас. И дед же первый опроверг свои рассуждения, когда однажды я вышла на кухню сказать: «Ба, дед просил яичницу», — а вернулась, и дед лежал на диване, и руки у него были белые-белые. Много лет мне снился этот выключенный телевизор. Потому так интересно сейчас слышать от младшего сына: «Не переживай, мам. Если я упаду с качелей, ангелы меня починят!».

В творениях ранних христианских подвижников часто повторяется мысль, что человек должен пройти три стадии — раба, наемника и сына (Митрополит Антоний Сурожский)

«Раб — это тот, кто повинуется из страха»

Покрестилась я в храме на Рижской, очень готовилась к первой исповеди и была поражена формальным подходом батюшки, испросившего из всей заготовленной душераздирающей истории моей жизни только то, занималась ли я астрологией, гадала ли на картах и вступала ли в комсомол. Получив положительные ответы на все вопросы, батюшка помолился за меня, и я даже не успела оправдательно сказать, что из комсомола меня выгнали за хроническую неуплату взносов. Однако я чувствовала, что получила поддержку свыше и теперь моя запутанная личная жизнь должна пойти на лад. Моя хорошая знакомая, детская писательница, выписала мне на бумажку три молитвы «Отче наш», «Богородице, Дево, радуйся» и «Ангеле Божий, Хранителю мой святый» и просила читать утром и вечером перед сном. Тактичная и набожная женщина, она понимала, что большего от меня на том этапе добиться было трудно. Я читала.

Много раз ангел-хранитель принимал разные образы для того, чтобы вытащить меня из совсем уж патовых ситуаций, и сейчас я думаю, что, может, у Бога были на меня другие планы, раз Он так часто освобождал меня из тех ям, которые я сама себе старательно рыла. Уверена, это чувство знакомо многим. Хотя есть такое мнение, что собственные, истинные желания понять так же трудно, как и намерения Господа Бога, — тем более что, если вдуматься, они во многом должны совпадать. Я имею в виду Истинные желания. Но вот была ли я ближе к Богу тогда, в туманной юности, когда, свесив ноги из окна двенадцатого этажа, курила ночь напролет «Беломор» и доверительно рассказывала Богу о своих сложных личных жизнях, — или сейчас, когда стою с детьми в молчаливой очереди исповедников? Тогда у меня было постоянное ощущение ответа. И до сих пор открыт для меня вопрос: от Бога ли он был?

Я шла к воцерковлению долго и пришла немного насильственным путем. Сначала была йога, где меня очень устраивало общее ощущение бодрости после долгого стояния на голове и неприятие звероубийства. В Москве со мною вместе скручивались в Маричиасаны и просветлялись девять человек женщин разных возрастов, а в Базеле, куда судьба забросила меня на полгода, я наткнулась на семейство презабавнейших многодетных йогов, и дети их завязывались просто узелочками. Легкие и растянутые после вечерних занятий, мы полночи потом пили чай с вином, сыром и интернациональными разговорами: со мною занимались похожие на меня девушки из разных уголков земли, задыхающиеся в легком швейцарском воздухе от отсутствия стрессов.

В йоге меня не устраивал только один момент: медитация. Как только мои сотоварищи погружались под протяжные оммммы, музыку и ароматные дымы в состояние нирваны, на душе у меня начинали скрести кошки. Вместо покоя я испытывала глубочайшую тревогу, казалось, что уносит меня совершенно не туда, где находится мой покой. Мне приходилось вставать из своей позы лотоса и на цыпочках выходить прочь.

На седьмом месяце беременности я все еще совмещала стояние на голове в Ширшасане с утренним чтением «Отче наш» и «Богородицы», а потом по Москве прошлась тоненькая брошюрка «Диагностика кармы». Смысл был в том, что все мы в прошлых реинкарнациях довольно сильно подпортили себе и потомкам будущее и потому можем остановить геометрически возрастающую прогрессию наших долгов только одним способом — очищением кармы. Излагались также довольно сложные способы сделать это, однако сейчас могу припомнить лишь один, вполне евангельский: когда кто-то не желает тебе добра, сказать врагу словами восходящего на крест Иисуса Христа: «Прости, ибо не ведает, что творит». Обращен этот призыв был, разумеется, не к конкретному Богу, а к некоей высшей небесной силе — то есть именно к тому, во что верит девяносто девять процентов абсолютно атеистично настроенных людей. И благодаря этому книга, неся в себе сей евангельский призыв, не могла вызвать протеста у различным образом религиозно настроенной интеллигенции, а потому перепахала многие умы, в том числе и мой — беременный.

Много раз ангел-хранитель принимал разные образы для того, чтобы вытащить меня из совсем уж патовых ситуаций, и сейчас я думаю, что, может, у Бога были на меня другие планы, раз Он так часто освобождал меня из тех ям, которые я сама себе старательно рыла.

Важный в моей жизни эпизод. Гуляя по огромному парку в «прекрасный солнечный день», я углубилась в чащу в поисках уединения — и, как в дурном сне, из чащи вышло Чудище Поганое. Нервно порывшись в карманах, достало ладненький складной финский ножик и, открывая лезвие, прошипело на меня: «Одна гуляете, девушка?». Такого непосредственного опыта общения с чудищами у меня не было, однако я много читала о нем в книгах, в том числе о том, как психологически перестроить чудище, немного сбив его с агрессивных планов. Помня смутно, что главное — не бояться, не кричать и не остаться жертвой инкогнито, я, крепко вцепившись чудищу в запястья (у страха силы велики), басила «мужик-да-ты-что-не-знаешь -какой-грех-беременных-женщин-трогать -да-знаешь-что-я-сейчас-рожать-начну -да-знаешь-как-тебя-на-том-свете-накажут» и проч. В тот момент, когда я поняла, что инструкции из журналов по обращению с чудищами на практике не работают, а рожать я сейчас действительно начну, мне вспомнился евангельский ход из «Диагностики кармы»: «Господи, прости мужику, потому что он не ведает, что творит». Я так и сказала. Эффект произнесенные слова имели магический. Чудище возымело вид человека, разбуженного среди ночи посредством обливания ведром холодной воды. Оно как будто увидело, где оно находится, и, опуская лапы, вдруг спросило: «Если беременная — почему не видно? А зовут тебя как?». Не могу сказать, что мой случай — стопроцентная инструкция поведения в подобных экстремальных ситуациях, однако в тот момент я точно видела, что победа на стороне «светлых сил», и лихорадочно закрепляла результат: «Полина меня зовут — а тебя? А жена есть? А дети? А крест носишь? А выйти поможешь, а то правда рожу?». Дальше началась вторая часть, уже комическая. Чудище по имени Миша, одной рукой подхватив меня за беременную талию, второй доставало с волосатой груди крест, и из него лился поток речи не хуже, чем на сеансе у психоаналитика: «Жена давно не дает, ребенок умер в утробе, может, Полин, это за мои грехи — я ведь давно этим занимаюсь, я в церковь точно пойду, ты только слышь, Полин, ты не кричи, я тебе ведь не сделал ничего, правда? Мы выйдем когда на дорогу, ты не кричи». Так мы — пузатая барышня с каменным от страха животом и раскаивающееся чудище — дошли до ворот парка. «Дальше не пойду с тобой, ладно, Полин? Какая ты молодец, что не кричала, а то многие так кричат». На этой леденящей душу ноте я рассталась с Чудищем и села на трамвай.

Под сильным впечатлением от этого эпизода, намаявшись с нереальными методами очищения кармы себе и окружающим, я зацепилась за сам евангельский призыв и перешла к изучению Евангелия. Эта книга так заворожила меня, что путь наметился евангельски прямой — воцерковление.

«Наемник — тот, кто оказывает послушание за плату»

Моя воцерковленная жизнь началась с тотальной несвободы по всем направлениям. На половине оборвав карьеру в крупной компании по религиозным соображениям (в моем тогдашнем представлении, жена и мать — это такая женщина с тарелкой горячего супа, молитвой на устах и непременным младенцем на руках, а что сверх того — то от лукавого), я очутилась в непривычной среде. Друзья отпадали от меня один за другим по мере возрастания моей потребности донести до них свет нового евангельского знания, которое распирало меня изнутри. На светской вечеринке я могла с бокалом шампанского в руке, окружив себя кучей иронически любопытствующих, на полном серьезе просвещать незнакомых мне ближних на предмет поведения в храме. Подружка по Переделкину до сих пор мстительно припоминает мне, как я изучала у нее в гостях печенье, принесенное к чаю, на предмет непостных в нем элементов. На мои призывы, обращенные к подрастающему (бедненький мой) сыну: «А ну смирись»! — друзья сочувственно советовали мальчику: «А ну-ка возлюби!». Ну и в конце концов, я непрерывно пребывала то в беременном, то в кормящем состоянии — в течение семи с небольшим лет. Меня утешает сегодня не только то, что ряды друзей и соратников расширились и окрепли, но и то, что многие люди моего круга прошли через все эти экстремизмы и, оглянувшись назад, говорят: «Вера — это мир опыта». Впрочем, фраза эта принадлежит известному своим точным красноречием диакону Андрею Кураеву. Мир нашего опыта очень «впотьмах».
Дмитрий Петровский, сотрудник Синодального отдела Московской Патриархии: «Мы вряд ли можем сказать сегодня, что хорошо представляем себе, что такое 'покаяльная семья', как раньше говорили, то есть духовный отец и его чада, их взаимоотношения, что могло бы служить нам ориентиром в усложняющейся духовной жизни».

По прошествии некоторого отрезка пути, начинавшегося под девизом «легкое бремя Христа», приходит осознание: то, куда мы вошли, — это не то место, где мы найдем ответы на все вопросы. Это даже не новое измерение жизни, которое обогатит наш опыт. Это также не отрезок на прямой с началом в точке A и концом в точке В, помеченный как «здесь ты православный». А дальше другие участки: «здесь ты бизнесмен», «светский человек», «отличный парень». То, куда мы вошли, если не останавливаться, требует всего целиком. С негарантированной отдачей. Если устроить здесь привал, он может затянуться на всю жизнь. Тогда мы остаемся при всех правилах, соблюдая посты как диеты и каноны как запреты. Дальнейшее путешествие — для тех, кто взялся за плуг и пытается не оглядываться назад. Об этом пишет диакон Кураев: на дверях храма нужно повесить табличку «Осторожно! Куда вы?»
Митрополит Антоний: «Нередко можно услышать: 'Учитесь молиться! Молиться так интересно, так увлекательно, это открытие нового мира, вы встретитесь с Богом, вы найдете путь к духовной жизни'. При этом забывается, что молитва — это путешествие опасное и мы не можем пуститься в него без риска. Апостол Павел говорит, что страшно впасть в руки Бога Живаго! (Евр., 10, 31)».
Дмитрий Петровский: «Знаешь, что такое американские горки: страшно, но ты пристегнут и точно доедешь до конечной точки целым и невредимым. А православие не дает никакой страховки. И не гарантирует достижение конечного результата».

Часто сегодняшнее православие растворяется в так называемом возвращении к национальной традиции. То есть полученное нами из рук Христа и переданное через руки апостолов Предание замещается в сознании обычаями, ритуалами. И это может оказаться неблагоприятным фактором для церкви именно в силу того, что из внешней обрядовости уходит содержание. Следуя всем проявлениям православной реальности, мы с удовольствием вращаемся в кругу праздников, чередующихся с диетами (постами), и выглядит это примерно так.

По прошествии некоторого отрезка пути, начинавшегося под девизом «легкое бремя Христа», приходит осознание: то, куда мы вошли, — это не то место, где мы найдем ответы на все вопросы. Это также не отрезок на прямой с началом в точке A и концом в точке В.

Рождество — семейная елово-подарочная уютность, и церковь не возбраняет еще за семь дней до него провести скромный Новый год по новому календарю, желательно «без объядения, без сытости и опивства». Сходите на новогодний молебен, скромно советуют батюшки, а потом — за стол, чтобы сохранять мир в семье и детей не дезориентировать в пространстве раздваивающихся рождеств и новых годов. Утром первого, если нет сильного похмелья, можно сходить в храм почтить память преподобного Ильи Муромца, который, будучи национальным героем русского эпоса, не перестает при этом оставаться настоящим русским святым, мощи которого почиют в Киево-Печерской лавре.

Масленица — сжигание зимнего чучела, блины кто с чем может себе позволить и подготовка к «очистительному периоду поста». Среда и пятница — разгрузочные дни. Храм — место для молитвы за себя, детей, во здравие и за усопших. Родительская суббота — повод навестить могилки родственников и вычесать с них весенний мусор.

Пасха — день Воскресения Христова, когда нужно пойти в храм и в веселой весенней свежести окропить разноцветные яички, пасхи и куличи святой водой. Можно разговеться, сойти с вегетарианской диеты, хотя в послании Иоанна Златоуста в прямой трансляции из храма Христа Спасителя мы каждую пасхальную ночь слышим: «Воздержанные и нерадивые, почтите этот день; постившиеся и непостившиеся, веселитесь ныне. Трапеза обильна — насыщайтесь все; телец велик — никто пусть не уходит голодным; все наслаждайтесь пиршеством веры; все пользуйтесь богатством благости. Никто пусть не жалуется на бедность, ибо открылось Общее Царство. Никто пусть не плачет о грехах; ибо из гроба воссияло прощение. Никто пусть не боится смерти; ибо освободила нас смерть Спасителя».
Люди продвинутые могут рассказать больше тонкостей, начиная с того, в какие дни уместны земные поклоны, а в какие — поясные, как ставить кому свечку и что такое коленопреклоненные молитвы, — и заканчивая тем, почему монахам исповедовали не только деяния, но и помыслы, и как это делается сейчас. То есть, как говорит Александр (работник московского Свято-Даниловского монастыря, восемь детей), на этом этапе начинается церковная «жизнь по понятиям». Из детского «православного» разговора: «Твоя мама тебе что, покупает жевачку?! Она вообще-то в Бога верит?»

Как и многие мои друзья-неофиты, я тоже надевала юбки до полу, осваивала православный «жаргон», кушала постом кашки без масла, строила детей на молитвы в раннюю рань, паломничала бездумно, но с удовольствием, по монастырям. Была удивлена, например, когда в Питере услышала проповедь известного батюшки о том, что миряне должны работать, радоваться жизни и воспитывать детишек, а не бегать от одного святого места к другому. Но, во-первых, необычайная сила почти физически ощущаемой, авансом зачастую даваемой благодати, за которую мы, вполне возможно, принимали душевный подъем этого начального этапа «жизни во Христе», покрывала наши ошибки и нелепости, не давая скатываться в пошлость и позерство. А во-вторых, у нас не было никаких ориентиров, кроме горячего желания вести новый, с нуля, образ жизни — и житий святых. В-третьих, пусть мы и не монахи, в посещении таких мест, как монастыри, можно почувствовать переход из одного времени в другое: из быстрого и нервного — в медленное.
Ирина (дизайнер, пятеро детей, Петербург): «Православие учит нестяжательству, и кто захотел, увидел эту сторону сразу. „Брось все, иди за Мной, раздай все, не заботься о завтрашнем дне, будьте как птицы небесные, которые не сеют, не жнут“. В первую очередь эту сторону восприняли люди мечтательные, романтичные. Мы как художники и до воцерковления так жили: нарисовал картину, взял денежку, поехал путешествовать. Поэтому именно нестяжательство легло на нашу семью очень органично. Мы не всегда давали себе отчет в том, что нестяжательство есть хорошее оправдание элементарной лени. Жить как птицы небесные в нашей ситуации означало полную десоциализацию. Как просто — надеть длинную юбку, сжечь свои картины как „слишком плотские“ и запереться в своей келье.

У всех этот процесс проходит по-разному — но нас, например, вытащили из этой пропасти дети. Когда родилась первая дочка, розовенькая, красивая, здоровенькая — проблем не было. Со вторым, третьим ребенком мы начали приходить в чувство. Потому что дети — существа изначально правильно ориентированные, живые, общительные, социальные. Неравнодушные, внимательные родители типа нас, к счастью, могут это разглядеть, главное — не вырывать детей из общества, не погружать с головой в мистическую, нереальную среду православного гетто.

Православие ведь имеет мистическую, таинственную сторону, противоположную колдовству. И многие люди зацикливаются на этом. Начинают воспринимать не в целом живые, доверительные, трезвые отношения с Богом, окружающим социумом, не здоровые человеческие отношения (а сказано, что узнавать христиан в миру будут именно по тому, как они будут относиться друг к другу) — а уходят от реальности, спасаются от мира, потому что каждый шаг влечет за собой какие-то последствия. Очень крепко едет у народа от этого крыша.

Но часто после периода погружения в себя начинается „всплытие“ — возвращение к жизни, Господь лечит душу от последствий наших перегибов, подсказывает. Если изначально человек пытался действительно „бросить все“, в том числе и свою профессию, призвание, то есть именно то, для чего Бог и дал ему талант, и пристроиться поближе к храму, — то в какой-то момент он прислушивается к мнению образованных, внимательных священников: „Товарищи, на просфорне и так хватает рабочих рук, православных людей не хватает в бизнесе, политике, в искусстве, литературе — в общем, во всех областях“. Конечно, многие избежали таких трудностей, спокойно делают свое дело. И ходят в храм.
Александр: „Я нашел Бога просто потому, что Его искал. А когда мы с женой пришли в церковь, то сразу с головой окунулись в подвиг. Потому что все к этому подталкивает: пришел — даешь подвиг! Это сейчас я думаю, что начинать надо с малого. Был такой эпизод в жизни жены, когда день ее построился так: утром — утреннее правило, потом — подъем детишек, потом Евангелие, прогулка, завтрак, чтение Апостола и так далее — до вечернего правила. Она была очень удивлена, когда духовный отец запретил ей читать что-либо из молитв. Так и сказал: 'Молись — но своими словами'. В этот момент пришло осознание того, что она выпала из реальной духовной жизни, ушла в такое молитвенно-медитативное состояние“.

„Я нашел Бога просто потому, что Его искал. А когда мы с женой пришли в церковь, то сразу с головой окунулись в подвиг. Потому что все к этому подталкивает: пришел — даешь подвиг! Это сейчас я думаю, что начинать надо с малого“.

„Жизнь по понятиям“ логично приводит к недоумению: так что же мы приобрели — гнет или свободу? Дмитрий Петровский: „За каждым каноном церковной жизни стоит очень обоснованная традиция, о которой мы можем не знать. Пример. В прошлом воина после участия в справедливой войне — то есть войне освободительной — на пять (!) лет отлучали от Причастия Святых Тайн. Не от жизни церкви, а именно от Причастия. Может вызвать недоумение, однако, видимо, именно такой срок требовался воину, убивавшему врагов за отечество, для того чтобы перестроиться на мирную жизнь, в том числе и духовную. Это ответ тем, кто сетует на обилие правил и строгостей в церковной жизни. На мой взгляд, основной проблемой современного человека является неспособность долго делать простые вещи. Чаще всего он стремится или усложнить эту простоту до неузнаваемости, или не может делать ее долго. Сложно понять именно простую вещь: есть традиции, а есть Традиция — ведь ценности, раз и навсегда установленные не нами, не могут меняться“.

„А сын — тот, кто действует по любви“

Путей к Богу великое множество. Мой друг музыкант, будучи человеком отнюдь не сентиментальным, приняв третьи домашние роды у своей жены, рассказывал мне, что видел, как ванная комната осветилась „светом несиянным“ в момент появления на свет их младенца.

Сергей и Анастасия (трое детей, студия компьютерного дизайна) рассказывают, как первый раз поехали на экскурсию в Оптину Пустынь и были столь же поражены красотой богослужения, сколь и чувством собственного одиночества от непричастности.
Наталия (владелица риэлтерской фирмы, четверо детей) в тринадцать лет почувствовала романтическое желание стать монахиней и, как за все в своей жизни, взялась за дело серьезно: начала переписку с известным (недавно почившим) отцом Иоанном Крестьянкиным. Встретившись со старцем, получила категоричный отказ в благословении на монашество, к тому же о. Иоанн направил девушку к замечательному московскому батюшке, ныне благочинному, о. Феофилакту. Сейчас у Наталии четверо детей — какое там монашество.

Ирина (дизайнер из Петербурга) вспоминает яркий эпизод воцерковления. „Представляешь, у меня была подруга, ужасно увлекающаяся каждым своим любовным приключением. Все ничего, но я помню ощущение ужасной тяжести в душе после каждого ее посещения с подробнейшим и не всегда целомудренным рассказом об очередном. Однако, будучи подругой-плюралисткой, я не могла пресечь эти тягостные для меня посиделки, и только воцерковление открыло глаза на очевидную несуразность моей терпимости. И я наконец призналась подруге в том, что я думаю по этому поводу, и жизнь наша с ней значительно облегчилась“.

Необычайная сила почти физически ощущаемой, авансом зачастую даваемой благодати, за которую мы, вполне возможно, принимали душевный подъем этого начального этапа „жизни во Христе“, покрывала наши ошибки и нелепости, не давая скатываться в пошлость и позерство.

Матушка Нина (Асмус) (девять детей, Москва): „Я была обычным советским ребенком: поскольку мне сказали, что Бога нет, я так и считала. Моя прабабушка была попадьей, баба Фима ее звали. Вот я пришла как-то домой и заявила: 'А Бога нет!'. Ну она мне не ответила вообще, я помню очень хорошо, как я взглянула в окно, была зима, темно, мое заявление как будто ушло в эту тьму — вот это я хорошо запомнила.

Началось с того, что мне понравилось богослужение. Раньше я из богослужения ничего не слышала, кроме 'Господи, помилуй' и 'Аллилуйя'. Однажды пришли на Пасху, и было так хорошо, так захотелось петь вместе со всеми 'Христос воскресе из мертвых' — и я запела и была счастлива. Потом я стала ходить в церковь каждую субботу, каждую всенощную — без преувеличения могу сказать, что как на свидание с возлюбленным, я влюбилась в богослужение!“

Я так и знала, что эта глава должна получиться у меня самой несодержательной. А ведь есть такие люди — ну пусть не в моем окружении, но в пределах моей досягаемости, — про которых можно сказать: „Приятно даже рядом постоять“. Не все они священники, но вот матушка Нина (Асмус) — жена известного о. Валентина, преподавателя Троице-Сергиевой Лавры. Как ни странно, именно от таких людей сложнее всего добиться ответа на, казалось бы, простые вопросы. Чаще всего вместо ожидаемого „идите в Храм, бегите, спасайтесь!“ слышишь вещи настолько простые, что и написать не о чем.
Матушка Нина: „Что я приобрела с верой? Стала более внимательно относиться к людям. Если раньше мне было неприятно жалеть кого-то — это доставляло сильную сердечную боль, — то потом я поняла, что это и есть настоящая любовь. Раньше было такое мнение, я от своей бабушки слышала даже: жалость унижает человека, не надо меня жалеть. Но жалость — это и есть любовь. Жалость не в смысле, что кто-то хуже, чем я, а просто — сердце щемит…“
Так же не удается выяснить у попадьи образец искомой „правильной православной семьи“, потому что таким пиаром матушка не занимается.
„Я как-то вычитала из литературы образ такой семьи, где каждый день все садились и читали. Вслух книги. И я завела такой обычай. Днем я укладывала спать маленьких, а старшие садились, я им читала. И еще на ночь читала“.
Я — с надеждой: „Библию?“ — „Все, что считала интересным — и для себя, и для них, ориентировалась на старших, не знаю, что поняли младшие… Жюль Верна, Купера и мировую литературу. Если это делать каждый день, по часу-два, есть где развернуться“.
В процессе своего социологического опроса на тему „Что вы нашли в Храме“ я вспомнила героя Лескова, отшельника Ермия, посланного Голосом Свыше искать праведника в лице скомороха Памфалона. Ни одного пафосного изречения не услышим мы в повести от доброго Памфалона, лишь когда скоморох помогает праведнику возноситься на небо, удивляется Ермий:
— Как ты мог стереть грех моей жизни?
А Памфалон ему отвечал:
— Я не знаю, как это сделал: я только видел, что ты затруднялся, а я захотел тебе пособить, как умел. Я всегда так делал, пока был на земле, и с этим иду я теперь в другую обитель.

Материал подготовлен www.expert.ru