О сексе, пищеварении и большом городе. Религиозное пространство сериала «Sex & The City»

Сегодняшнюю повседневность отличает агрессия культуры. Трудно найти кусочек жизненного пространства, свободного от давления красок, форм и звуков, как бы гармонически организованных. Все телевизионные каналы в режиме нон-стоп поставляют сериалы, игровые зрелища, как бы сформированные некоей художественной логикой. Нам предлагают образцы, модели, схемы поведения, потребления, понимания.

Этот вал столь велик и столь нахально давит на нерв внимания, что любой относительно психически здоровый человек чувствует инстинктивную потребность защититься отключением сознания от этой атаки культ, поп, арт продукции. И если возникает отчетливо выраженный повсеместный интерес к произведению искусства, это означает, что оно задело глубинные структуры общественного сознания.

Ответ на вопрос, почему сериал с шокирующим для русского уха названием «Секс в большом городе» так полюбился зрителям, следует искать уже в области социальной психологии, даже, пожалуй, мифологии. Во всяком случае, его с вниманием и, можно сказать, нежностью смотрели люди всех возрастов и социальных групп, ну, и конечно, стран. В зону покрытия «большегородским сексом» не попали разве что последовательные фундаменталистские исламские регионы.

Такой интерес нельзя удовлетворительно объяснить ни режиссерской изобретательностью, ни актерской органикой, ни удачными сценарными прикольными шуточками. Хотя все это есть. Фильм сделан мастерски и динамично. Маленькие теленовеллы каждой серии построены вокруг упругого сюжетного стержня, прикосновение к которому заставляет героев совершать выразительные и забавные поступки.

Можно предположить, что интерес к фильму с таким названием был схож со стыдливым любопытством к неприличному анекдоту, который в русской традиции носит оттенок некоторой скабрезности. Обсуждение разного рода интимных подробностей в жизни четырех подруг действительно придает фильму определенную пикантность. Но анекдот лаконичен, а фильм весьма развернут. Значит, дело не в этом.

Собственно, «Секс в большом городе» — неточный перевод с английского «Sex and the city». То есть название в оригинале звучит тоньше – «Пол, в смысле гендер и деловой город». По-русски это можно передать тяжеловесной конструкцией «Женско-мужские вопросы и мегаполис». Грубая провокационность знакомого нам названия возникает потому, что в контексте русской культуры слово «секс» носит характер непреклонной физиологической конкретности. Для нас это слово — не из этикетного лексикона. Название не поддается адекватному переводу, и это не случайно.

Разумеется, фильм оказывается сложнее психоаналитических откровений его героев. За казарменной прямолинейностью названия открывается жизненное пространство, организованное дружбой и приязнью четырех женщин, в котором главное — утверждение мира в его полноценной телесности. Недаром все писавшие о фильме, а значит, и о литературном первоисточнике, романе Кэндес Бушнел, утверждали, что это — «Декамерон» нашего времени. Похоже. Ну чем не Боккаччо: «На днях семеро женщин встретились в Манхэттене за вином, сыром и сигаретами, дабы обсудить предмет, равно интересующий всех, — мужчин».

Похоже, но не исчерпывает. В этом зачине действительно сконцентрировано эмоционально чувственное ядро сериального действа – пол и пища. Достаточно вспомнить, как много экранного времени отдано процессу еды: встречи в кафе, обсуждение меню, радость или брезгливость при виде принесенных блюд, пиршества свадебные, торжественные и т. д, еда в постели, в поезде, в супермаркете… Пищи в фильме ничуть не меньше, чем секса.

И в этом нет ни малейшей натяжки, реальность узнается мгновенно. Даже мы, уже давно перестав радоваться добытой в очередях докторской колбасе, включились в увлекательную игру эстетизации питания. Какое количество шоу строится сейчас вокруг еды. Самые популярные деятели культуры стремятся на глазах у публики превратить продукт в натюрморт. Сегодня на ТV кухня заменила гостиную. Там теперь поют, пляшут и в меру умственных возможностей рассуждают об окружающей действительности. Еда вышла из разряда обычных жизненных потребностей, она обрела новый жанр – действо создания еды. Трудно себе представить, что зрители (между прочим, не только зрительницы!) сейчас же побегут на кухни для овеществления полученного визуального импульса. Нет. Здесь странное явление бескорыстного созерцания процесса превращения продуктового набора в блюдо. И все. Потенция самодостаточна. Смогу осуществить и приобщиться — и довольно.

Однако вернемся к «Сексу». Ну, конечно, никто не станет говорить о романе Бушнел как о литературе, но нельзя не признать, что ей удалось коснуться важного узла в самоощущении современного человека, который выявлен через истории подружек, скажем так, зрелого возраста горожанок. Писательница их определила: «В результате Нью-Йорк вывел новую породу одиноких женщин – умных, привлекательных, преуспевающих – и вечно незамужних, и, если эмпирические утверждения чего-то стоят, они никогда и не выйдут замуж». Эта важная социальная типология отчасти объясняет все перехлесты в подходе к теме плотской любви – поезд уходит, темп ускоряется, не догнать, так согреться. Мегаполисы действительно выбросили на поверхность культуры новый тип, тех самых зрелых и социализованных женщин, решать разнообразные проблемы которых бросилась легкая промышленность всего мира. Мегаполисы же организовали и новое социологическое звено, дотоле неведомое общественности: маленькая, закрытая группа, объединенная типом потребления и мироощущения. Такой новый тип семьи.

Но фильм — не про образцы потребления для дам бальзаковского возраста. Про это был снят наш фильм «Все мужики сво». Создатели этой примитивно раскрашенной кальки наивно поверили, что американский первоисточник – про секс в большом городе. И своей сокрушительной неудачей прекрасно доказали, что интерес к фильму определялся не солдатским юмором и адюльтерными прелестями актрис. Ведь ни одну из американских подружек нельзя назвать красивыми, но напряженный нерв натуры Сары Джессики Паркер — сухое лицо с чуть воспаленными глазами, мгновенность реакций, сочетание детской наивности и женской усталости — конечно, это именно то, что называется эротичным. Именно это, а не силиконовые подробности наших примадонн.

Вот в этом-то и есть объяснение особого интереса к фильму. Все актрисы в большей или меньшей степени способны излучать ту самую эротическую энергию, которая только и может оправдать сосредоточенность на заявленной теме. Попутно одно замечание. При всех индивидуальных особенностях четыре подруги – лишь вариации на тему одного и того же образа, при этом не только социального или психологического, но и, вот теперь скажем, метафизического.

Ведь для того, чтобы понять явление культуры, а особенно с точки зрения его воздействия на массовое сознание, нужно разглядеть его миросозерцательное ядро, которое и будет определять все остальные компоненты фильма – и атмосферу, и актерские оценки. Это – религиозная санкция на то или иное видение мира. Она, порой и помимо воли его создателей, будет управлять пространством произведения. И эта религиозная санкция есть непременно, и надо только захотеть согласиться с этой очевидностью.

Какого же качества религиозный нерв пронизывает рассматриваемый фильм? Это просто. Стоит только вспомнить вечно звучащую мольбу Песни Песней: «Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви». Тоска по возможности радостно воспевать гармонию мира, заложенную Творцом и утерянную.

Но затем неизбежно возникает вопрос, а как же понимается гармония, что есть идеал? И ответ на него может стать водоразделом между культурами. Ведь российский сериал про озабоченных подружек был обречен на провал не только потому, что был не талантлив. В русской традиции, а только в ней формируется художественное сознание на нашей территории, свое, особое отношение к проблемам плоти, а шире, к проблемам материальности мира. Ведь совершенно очевидно, что у нас сколько угодно темпераментных и эротичных женщин. Но вот религиозная традиция, определившая в свою очередь культурную, санкционировала определенный ракурс подхода к ней. Вследствие огромности темы не будем сейчас уточнять, какое (вовсе не отрицательное и не запретительное). Против этой санкции можно протестовать сколько угодно, Розанов тому — ярчайший пример. Изменить ничего нельзя.

А в культурной традиции иудаизма эта сфера отношений в иерархии ценностей имеет совсем другое значение. В книге Зогар написано: «Где нет союза между мужчинами и женщинами, недостойны мужчины того, чтобы узреть Шкину, Божественное присутствие». Потому возможно и внутренне оправдано столь напряженное искание, ожидание этих отношений; оно может быть предметом и художественного переживания.

И вот тут изначальный миросозерцательный импульс, который так ощутим у носителей культуры иудаизма, сталкивается с монстром мегаполисной цивилизации и разбивается об него, как о каменный идол. Еда утратила свой бытийственный смысл причастия материальному миру, но и не стала служебным к нему дополнением. А стала прочным, неотменимым, потребительски доступным стержнем, организующим жизненное (а затем уже и виртуальное пространство). А секс? Весь пар в свисток вышел. Секс рассыпался в бесконечных пробах и бесконечных ошибках, остротах «про это», вылился в бесконечную же возбужденную готовность войти в реку полноценного радостного бытия, как входят в микву (бассейн для ритуальных омовений женщин в иудаизме – ред.). Но это не потребовалось от жаждущих этого героинь. Что-то у них там, на Манхэттене, не заладилось. Может быть, забыли дорогу к микве? Но скрепа между душей и сакральностью бытия разжалась. Секс тоже стал виртуальным, он выбалтывается в прикольных шуточках.

Мечутся в поисках былой полноты и освященности «привлекательные и преуспевающие» горожанки. Отказ от мира в его сакральной полноте достаточно быстро привел к опустошенности. И что-то в этом есть непоправимое.