«В реальной жизни нужно бороться за свои идеалы»

Михаил Викторович Славинский, сын морского офицера, покинувшего Россию с армией генерала Врангеля в ноябре 1920 года, родился во Франции, окончил Сорбонну, стал инженером-геологом. Работал на шахтах на юге Франции, переводил на французский язык русскую художественную литературу. Еще в студенческие годы вступил в Народно-трудовой союз (НТС) — известную русскую организацию по борьбе с коммунистической диктатурой в России. В настоящее время — член Совета НТС. Редакция журнала «Мы в России и Зарубежье» обратилась к Михаилу Викторовичу с вопросом о его жизненном пути служения родине на чужбине.

— Михаил Викторович, Вы родились в эмиграции и сами уже не видели России. Вы могли узнавать о ней только со слов старших, из книг, и тем не менее Вы, без сомнения, ощущали себя ее частью. Чем это можно объяснить?

— Это можно объяснить тем, что в период между двумя мировыми войнами в главных местах своего рассеяния русское зарубежье жило собственной, довольно замкнутой жизнью. Днем, работая на предприятиях, эмигранты нормально общались с французами, но все остальное время они проводили с семьей, ходили в церковь, посещали различные собрания. Мне лично повезло. Я родился в Ницце, где мой отец был заведующим русским старческим домом. Во дворе стояла простенькая русская православная церковь, которую почему-то посещали различные знаменитости. Так, буквально мимолетно я запомнил композитора Стравинского, знаменитого Станиславского, семья которого проживала тогда в Ницце, генерала Юденича.

Я сам стал говорить по-французски лишь после поступления в начальную школу. Таким образом, моя семья и я чувствовали себя стопроцентно русскими. В аналогичных условиях проживало тогда множество эмигрантов.

— А что значило для Вас быть русским: чувствовать русскую культуру, традиции, просто любить Россию или же что-то еще?

— Конечно, было еще что-то. Находясь постоянно в среде довольно влиятельных в России беженцев, я часто слышал разговоры о былом положении в стране, подробности о гражданской войне, о большевизме. Когда мне исполнилось шесть лет, я вступил в отряд юношеской организации «Витязи». Там мы изучали русскую историю, литературу, батюшка занимался с нами Законом Божьим, проводились строевые занятия наподобие сегодняшних кадет, устраивались походы в горы, окружающие город. Географическим и духовным центром был русский православный собор святого Александра Невского. В моем тогдашнем возрасте все эти занятия рассматривались как служение России.

— То есть с детства Вас воспитывали в духе служения?

— Чувство необходимости служения Родине появилось у многих представителей российского зарубежья моего поколения с детских лет. Одни состояли в организации «Витязи», другие были «разведчиками», скаутами, соколами. У меня лично это понятие стало крепнуть, в частности, во время летних каникул, когда русских детей посылали в юношеские лагеря. Витязи устраивали ежегодно один лагерь на Лазурном берегу поблизости знаменитого города Кан, где проводятся сейчас кинематографические фестивали. Второй лагерь располагался в Альпах, на высоте тысяча метров, неподалеку от живописного озера Лафрей. Дети жили в палатках. В центре каждого лагеря всегда стояла мачта, и каждое утро, после молитвы, проходил торжественный подъем русского трехцветного флага. С ребятами занимались специально подготовленные инструктора. Проводились занятия, устраивались походы, вечерние костры. В каждом лагере всегда размещалась походная церковь, в которой служил специально приглашаемый русский священник. Особое внимание уделялось русскому языку, который дети часто забывали.

Так зарождалось для нас понятие Зарубежной России, и постепенно кристаллизовалось твердое стремление ей служить.

— Какой смысл вкладывали молодежные движения в понятие служения?]

— Вот в этом-то и заключалась причина моего некоторого расхождения с витязями. Как и в других аналогичных организациях, деятельность и служение Родине ограничивались всесторонним изучением России, чтением докладов, в частности на исторические темы, но избегая советский период. Это считалось «уходом в политику». Устраивались спектакли, балы, строевые занятия, не пропускалась ни одна панихида по царской семье или по белым воинам. Все это очень хорошо, но для детей.

Мне этого казалось мало. Положение в Советском Союзе и на Западе требовало активной борьбы, но в какой форме, я себе не представлял. Еще несколько человек из молодых испытывали то же самое стремление к какой-то активности в окружающем нас мире, где распоясывались коммунисты и ходили самые нелестные высказывания в адрес русских. Различия между русскими и советскими не делалось.

— Михаил Викторович, Вы говорите о «борьбе». Но что это было для таких как Вы, юных русских эмигрантов? Расскажите, пожалуйста, за что Вы боролись, или, может быть, Вы боролись против? Неужели Вы могли на что-то надеяться?

— У витязей был и остается девиз: «За Русь, за Веру!». Для многих молодых людей сам этот девиз подсказывал необходимость активного участия в борьбе за новую Россию и за православную веру. К сожалению, неизбежное участие в политической борьбе за Россию и веру считалось чем-то a priori предосудительным. Политика — это «грязное дело».

Целый ряд молодых людей, достигших 16–17-летнего возраста (а ведь это было уже после смерти Сталина, в пятидесятые годы), нашли, что недостаточно маршировать на парадах и заниматься Петром Великим и Екатериной II. Все это, конечно, важно, но мало. Нужно в реальной жизни бороться за свои идеалы. Тогда я и несколько моих друзей, не покидая ряды витязей, решили создать организацию «Молодая Россия», которая ставила себе целью открыто защищать идеалы исконной России.

В те годы в Советском Союзе ни о каком свободомыслии речи не было, но одиночные советские граждане стали появляться в Париже в виде участников спортивных команд, научных работников, участников молодежных конгрессов. С ними и захотелось нам встречаться, но что им говорить конкретно мы не знали. Кроме того, одной из важнейших наших задач стала защита русского имени перед иностранцами. Ведь уже тогда совмещались понятия «советский» и «русский». Преступления советской власти приписывались русским вообще. И наша маленькая группа, при поддержке парижского еженедельника «Русская мысль», стала обращаться к французским журналистам и общественным деятелям, передавать им различные документы; удавалось устраивать открытые собрания, на которых выступали даже отдельные французские ораторы. На нас стали обращать внимание. Мы выдвинули лозунг «Наше дело бороться, наш фронт — окружающая нас среда». Однако вставал конкретный вопрос: к чему же практически призывать людей? Как вести разговоры с советскими гражданами?

— И что же Вы решили предпринять?

— В Париже существовала достаточно сплоченная группа членов Национально-трудового союза, который ставил себе, среди прочего, те же самые задачи, что и «Молодая Россия». О нашем существовании они узнали через газету «Русская мысль» и с нами связались. Из разговоров, в частности, с одним из лидеров НТС Аркадием Петровичем Столыпиным — сыном знаменитого премьер-министра — мы выяснили, что НТС имел как раз ответы на беспокоящий нас вопрос: «К чему призывать людей?». Мы стали сотрудничать. Члены НТС объясняли нам, как общаться с советскими гражданами, мы же усилили работу с французами.

Конечно, появлялись всевозможные трудности, но нас, молодых, они не пугали. Сотрудничество с НТС вселило веру в будущее. Несмотря на беженское положение, мы начали чувствовать почву под ногами и как могли, своими силами стали бороться за освобождение России.

— Михаил Викторович, то, что Вы говорите, кажется почти невероятным! Наверное, Вы и сами это понимали. Как же Вы надеялись освободить свою родину?

— Сотрудничество с НТС открывало нам удивительные пути борьбы. Председатель Союза В. Д. Поремский разработал так называемую «молекулярную теорию», которая утверждала, что при наличии даже скрытого недовольства в СССР реальная борьба возможна. Нужно было, в первую очередь, найти способы информирования российского населения.

Одним из способов стали воздушные шары. Работники НТС принялись изготовлять баллоны, продолжительность полета которых постепенно увеличивалась. Самые большие из них достигали 20 метров высоты и могли поднимать до 100 килограммов литературы. Один из таких шаров приземлился в Южной Корее. По пути они сбрасывали каждые 400–500 километров часть своего груза.

Вторым способом проникновения в СССР было радио. Своими силами удалось построить коротковолновый передатчик — «Свободная Россия». Его, конечно, глушили, но в процессе передачи он слегка менял длину волны. КГБ гонялось и за самим передатчиком, и дважды его пытались взорвать. К счастью, удалось договориться с мощными радиостанциями на Тайване и в Южной Корее, которые стали транслировать передачи «Свободной России». В 1974 году немецкий канцлер Вилли Брандт под давлением СССР потребовал прекращения передач.

Но мы не падали духом. После ХХ съезда КПСС открылись новые возможности передачи наших идей в Россию. Благодаря «оттепели» стали появляться большие группы советских туристов, с которыми нам удавалось встречаться и передавать литературу. Кроме того, мы наладили массовую отправку по почте специально изготовляемых обращений, внешне оформленных в виде частных писем. Разумеется, это делалось не только из Парижа. Выписывали из советских газет адреса отдельных граждан, например желающих переписываться, или поменять квартиру, или сообщающих о бракоразводе. Иногда удавалось даже вывозить из СССР целые телефонные справочники. Для отправки таких обращений в СССР мы обращались за помощью к эмигрантам, например, к одиноким старушкам или старичкам, не скрывающим свою неприязнь к советской власти, но заявляющим, что ничего реального делать они не могут. Вот им мы и предлагали рассылать наши послания, но с просьбой самостоятельно платить за почтовые марки. Разумеется, что десять или пятнадцать таких писем не решали ровным счетом ничего. Но когда их пошли тысячи, причем со всех концов света, то КГБ забеспокоилось. Советская пресса стала вскоре возмущаться, что доказывало, что какой-то процент таких писем доходил до назначения.

— Сколько Вам тогда было лет?

— Когда мы начинали работу с «Молодой Россией», мне было 24 года.

— И в этой борьбе вы были не одиноки?

— В те годы понятие коммунизма пользовалось достаточно значительной популярностью во Франции и в других европейских странах. Но были и антикоммунистические движения, с которыми у нас наладились ценные контакты. Для нас главным было не сворачивать с пути идеологической борьбы.

Многие в среде российской эмиграции нас не понимали и даже осуждали. Им казалось, что вполне достаточно проведения «Дней русской культуры», литературных вечеров и посещения панихид по царской семье в июле месяце. Но мы особенно не обижались, так как наш солидаризм все равно зовет к терпимости и к нахождению общих точек соприкосновения. К счастью, всегда находились одиночки из русской эмиграции, присоединявшиеся к нашей борьбе. Наши ряды постепенно пополнялись, и, в конце концов, «Молодая Россия» просто влилась в НТС.

Начиная с середины 50-х годов, с особым трепетом ожидались нами приезды в Париж крупных групп советских туристов, а во французских портовых городах — отрядов советских военных кораблей. По таким случаям удавалось «мобилизовать» до 70 человек молодежи из самых различных эмигрантских кругов для проведения встреч с гостями из России. Хотя все они, казалось бы, были тщательно проверены, многие из них высказывались совершенно откровенно. Особенно удачно проходили встречи с военными моряками, которые с жадностью брали у нас литературу. После окончания встреч участники добросовестно отчитывались. Кроме нас никто таких «операций» не проводил. Таким образом, чисто детское восприятие понятия служения Вере и России превращалось в выполнение патриотического долга.

— Оправдались ли Ваши надежды?

— Конечно, оправдались, хотя все мы прекрасно сознаем, что осталось еще очень много работы. Самое важное — это способствовать возрождению духовности в народной душе, изувеченной семидесятью годами коммунистического владычества и подвергающейся сейчас массовому духовному опустошению со стороны Запада.

Мы должны использовать все свои возможности для поиска в душе окружающих нас людей того зерна, которое заложено во всех нас и которое может вернуть наш народ на путь к Церкви.

Читайте также:
Бавария: оплот христианской демократии
«Мы на самом деле больше любим Россию, чем те страны, в которых мы живем»
Неоправданный пессимизм: о судьбе РПЦЗ после воссоединения