Разговор после концерта

А.З.-мл.: Итак, мы слушали «Рождественскую ораторию» архиепископа Илариона (Алфеева) в атмосфере приходского концерта в Татьянинском храме Московского университета. Этот концерт был обновлением притвора - он же зал Татьянинского храма - после ремонта. Он возобновил традицию «Татьянинских вечеров» в этом просторном помещении. Будучи частью храмового комплекса, оно не является собственно храмом - именно поэтому там уместно проводить концерты. И эта оратория, которая уже получила достаточную известность благодаря исполнению большим хором и симфоническим оркестром в России и мире, сегодня прозвучала как бы в камерной версии, в приходской атмосфере, исполненная тремя хорами Татьянинского прихода - профессиональным хором, юношеским и детским хорами Школы духовного пения. Под фортепьяно, а не с симфоническим оркестром, как первоначально написал автор. Дирижировала - ярко, зажигательно - Варвара Волкова. Каково Ваше впечатление и от этой музыки, и от исполнения ее именно в этом контексте?

Проф. А.З.: Не всегда ты пребываешь на концерте и становишься участником концерта. Чаще под понятием слушателя предполагается, что тебе кто-то что-то играет, а ты это нечто и кого-то слушаешь. И только когда возникает некое художественное состояние, тогда ты становишься соучастником того, что в музыке происходит, и того, о чем, может быть, музыка достойного автора тебе хочет сказать. Сегодня я ощущал себя соучастником, к которому эта музыка обращена, в том состоянии, которым она сама по себе вдохновлена и которое она несет - и доносит.

профессор   Андрей Золотов-старший

Я думаю, что вообще одна из бед существования современного искусства и атмосферы вокруг искусства заключается в том, что мы нередко сосредотачиваемся - или нас сосредотачивают - не на том, что несет в себе конкретное произведение искусства конкретного автора, а на том, какое он занимает иерархическое положение в некой лестнице, в некой табели о рангах композиторов, художников. Однажды я писал об одном современном, на мой взгляд, замечательном художнике. Один многоуважаемый коллега-искусствовед, прочтя это, сказал: «Интересно, какие же слова ты найдешь для Рафаэля?». Я его понимаю: он хотел меня спросить, не переборщил ли я, нашел ли я точные слова. Но сама постановка вопроса? Для Рафаэля найду слова! То есть, дело не в том, что Рафаэль наверху, а кто-то ниже Рафаэля на некой лестнице. А в том, что для Рафаэля - свои слова, а для другого автора, в том числе современного автора - свои слова.

Я помню, как Святослав Теофилович Рихтер в одной нашей беседе говорил, что когда он размышляет об истории, он отдает себе отчет, где Бах, а где Рахманинов. Но когда он играет Рахманинова, никакого другого композитора для него не существует. Он весь в Рахманинове. Я в данном случае, опять же, не хочу устраивать никаких иерархий. Я очень рад, что я слушал эту музыку этого автора, архиепископа Илариона (Алфеева), в данный день, в данный момент в храме мученицы Татианы. Если бы это была музыка, которая бы меня не впечатлила, то мне бы не помогла никакая обстановка храма. Если бы она была плохо исполнена, я бы, наверное, тоже думал о том, как бы эта музыка могла бы прозвучать бы в другом исполнении. Но сегодня все сошлось. Со мною гармонировало это исполнение в этот миг в этих стенах. В «предхрамье», так сказать.

 Мне помогало присутствие автора, я иногда на него поглядывал. И не потому, что он - церковный иерарх, что само по себе достойно и внимания, и радости, и удивления в некоторой степени. Не всякий раз священнослужитель, тем более священнослужитель высокого ранга, является еще и композитором. Это редкость. Но не это меня, так сказать, грело. Я просто очень люблю, когда на концерте присутствует автор. Был ли это Дмитрий Дмитриевич Шостакович, который многократно присутствовал в концертах, - он просто любил присутствовать на исполнениях своей музыки, был ли это Георгий Васильевич Свиридов, который часто присутствовал на исполнении своей музыки, а часто и сам играл на рояле, изумительно аккомпанируя своим исполнителям, был ли это Борис Александрович Чайковский или Владимир Ильич Рубин - ныне здравствующий, слава Богу, замечательный композитор, - всегда присутствие автора как бы является доказательством того, что за эту музыку кто-то отвечает, что она рождена реальным человеческим созданием, что она вдохновлена Небом.

Вот сегодня все это сошлось. Сегодня я слушал музыку, которая рождена реальным человеческим созданием, реальным человеком, по-своему удивительным, уникальным. И при этом вдохновлена Небом. Не потому при этом, что автор - священнослужитель, а потому, что он так с Небом общается, будучи в данной своей ипостаси музыкантом. И в стенах храма эта музыка звучала для меня как мысли о Рождестве, как впечатления от Рождества, как пребывание в атмосфере тайны. Тайны чуда, которым является рождение Христа. Библейское чудо, Евангельское чудо. И вот это все сегодня сошлось - мне было очень хорошо. Мне было просто. Меня эта музыка освободила от иногда тяжеловатой мантии знатока, судьи. Я был человеком, который, слушая музыку, проникался тайной. Я даже себе записал на бумажку, что я нахожусь в атмосфере обитания чуда. Я также, записал, что нахожусь в атмосфере, которая меня возносит в разные исторические пласты времени существования искусства, и конечно, не могла не прийти на ум мысль о каких-то отдаленных надзвучаниях «Рождественской оратории» Баха.

А.З.-мл. : Там отсылка к Баху весьма откровенная, особенно в оркестровых, а в данном случае - фортепианных партиях. Автор и не скрывает этих баховских аллюзий!

Проф. А.З.: Но это не заимствование, это не цитаты. И я, и автор понимаем, что мы рождены не на пустом месте, что в этой сфере существования человеческого духа, человеческого мастерства, человеческого художественного высказывания есть наполнение. Бах - это первая ассоциация «Рождественской оратории».

Андрей Золотов-младший

Вторая мысль у меня была о том, что это совершенно естественно, что музыка, написанная русским православным священнослужителем, вообще существует в европейской традиции. Когда говорят «русская и мировая культура», именно это «и» меня всегда удивляет и утомляет. Русская культура и есть мировая культура, а не отдельно русская и отдельно мировая. Сегодня я тоже думал о том, что русская культура есть мировая культура. А Русская Православная Церковь- это есть мировая Церковь. Это не Церковь мира, но мировая Церковь, Церковь мирового значения, и потому ей ничто не чуждо. Мне кажется, что у этого композитора, архиепископа Илариона (Алфеева), есть открытость мировой традиции, есть естественность русской традиции и есть естественность существования в музыкальном мире. Он профессиональный композитор, но при этом я в нем не ощутил ограниченности профессионального композитора. Он написал то, чем он технически владеет в совершенстве. Здесь не было попытки или стремления показать образованность свою. Но в то же время это музыка весьма и весьма образованного человека.

А.З.-мл.: Сегодня это сочинение исполнялось под рояль, а вообще оно написано для хоров и солистов с симфоническим оркестром. Как Вам показалась фортепианная версия?

Проф. А.З.: Для меня это органично. Была камерная обстановка, но при этом внутренний масштаб был, я это ощутил. Вообще рояль - это изумительный инструмент, в том числе и потому, что он открывает и окрыляет фантазию. Когда звучит рояль, я могу себе представить и оркестр. И сегодня эта камерность у меня была в душе, потому что таинство рождения Иисуса Христа - это очень личная история, при том, что она всемирного значения.

А.З.-мл.: Для меня были неожиданно убедительны две вещи: это пронзительное звучание детского хора в начале и евангельские тексты, по-русски, читаемые протодиаконом в церковной манере. Музыкально, сопоставимо со звучащими до и после произведениями. И эти евангельские тексты, и тексты песнопений, которые звучали, - это те тексты, большинство которых мы сейчас неоднократно слышали во время рождественских богослужений. Здесь они звучат и так же, и иначе. Это музыка концертная, не богослужебная, хотя отдельные номера вполне могут, по крайней мере, в качестве запричастных концертов, исполняться. И вот эти евангельские тексты по-русски, которые читал протодиакон Александр Агейкин, обращались и к уму, и к сердцу.

Проф. А.З.: Да, слова воспринимались удивительно сопереживательно и музыкально, и в какой-то, я бы сказал, чудесной атмосфере.

А.З.-мл.: Среди критики музыки владыки Илариона, особенно его первых публично исполненных произведений, часто говорили, что это музыка вторичная, что он заимствует слишком много, что у нее нет своего собственного языка. Конечно, очень важно для композитора иметь собственный музыкальный язык, и далеко не каждый композитор этот язык вырабатывает. У Сергея Сергеевича Прокофьева, безусловно, был собственный музыкальный язык, но ведь были и другие композиторы, весьма крупные, не имевшие собственного музыкального языка. Как Вам кажется, есть ли проблема собственно музыкального языка в музыке архиепископа Илариона Алфеева?

Проф. А.З.: Я не берусь ответить на этот вопрос на основании данного исполнения. Хотя я слушал и его другое сочинение: «Страсти по Матфею».

Это проблема не надуманная, но она проблемой становится тогда, когда ты ощущаешь, что произведение, которое ты слушаешь, - искусственно. Когда ты ощущаешь определенный схематизм, желание за кем-то поспеть или быть не хуже кого-то, когда присутствует закомплексованность определенная. Эта проблема возникает тогда, когда ты испытываешь неудовлетворенность. А у меня здесь нет неудовлетворенности, нет этой проблемы. Это сочинение, которое вдохновлено состоянием религиозного переживания.

Это органичное сочинение человека, который так мыслит, так чувствует. Плач Рахили, замечательно спетый сопрано Ириной Комаровой, - просто проникновенная музыка. Еще целый ряд фрагментов я могу выделить.

Я так Вам скажу: это сочинение, которое написал не просто духовное лицо, а человек, который живет духовной жизнью и при этом - музыкант.

 А.З.-мл.: Представьте себе, что Вы попали на концерт или включили радио, где исполняется это произведение, автором которого является, скажем, Петр Петрович Петров, не архиерей никакой...

Проф.А.З.: Обратил ли бы я на это внимание? Я бы с удовольствием слушал эту музыку. Я бы тоже сказал этому автору спасибо.

Я вообще больше не люблю «великих композиторов» в каком-то смысле. Мне надоело, что меня все время заставляют встать перед кем-то на колени. Я не хочу! Я люблю Глинку не потому, что он назначен великим композитором, а потому, что он на меня так действует. Я люблю Свиридова и считаю его великим композитором, хотя он им и не «назначен». Скорее Церковь обретет новый тип обращения к новым массам людей, чем художественная среда откажется от своей системы назначения кого-то великим или не-назначения.

Я желаю композитору Илариону Алфееву и архиепископу Илариону того высокого состояния, в котором его музыка будет продолжением, а в какой то момент и началом его богослужебной деятельности. А его богослужебная деятельность будет продолжением, а может быть и началом, его творческой деятельности.