Русская трагедия, а не русское безобразие

- Александр Николаевич, насколько существующие учебники адекватно представляют роль декабристов в истории?

- Вообще-то давать оценки – это не задача учебников. Для начала нужно просто знать факты. Ужас начинается, не когда события излагаются в учебнике, а когда факты изымаются ради того, чтобы подогнать изложение под ту или иную концепцию.

Что касается декабристов, мы должны знать и про то, что разговоры о возможности цареубийства начались очень рано, и про то, что у Пестеля хватало мужества признавать, что придется убивать не только самого государя, но и его семью. И также необходимо знание о том, что в подполье, декабристов загнала сама царская власть. Александр I не лукавил, когда говорил «не мне подобает их карать». То, что он воздерживался от каких-либо действий, зная о существовании тайных обществ, свидетельствовало не только о его уклончивости, но и о том, что он понимал, что сам их породил.

Он создал иллюзию, будто молодые активные люди будут востребованы для дела государственного преобразования, и он же, не предложив ничего взамен, обрубил концы, когда началась череда революционных потрясений в Европе. Он призвал людей к активности и перекрыл все каналы выхода этой активности. А дальше начинаются драмы, и эти драмы были разного свойства у разных людей.

В движении, например, был Пестель, которого сами декабристы боялись. А с другой стороны, членом тайного общества был и Николай Иванович Тургенев, который не случайно уехал заграницу до того, как все события начались. Он не мог ни принять существующую реальность, ни пойти до конца в своем участии в тайных обществах. Он считал главной задачей освобождение крестьянства, и эта задача действительно была для России главной. Когда он увидел, что ни власть не собирается этим заниматься, ни тайные общества, он сам себя вытеснил на обочину. И это была трагедия. Он всю жизнь прождал освобождения. Один из самых трогательных эпизодов русской истории 19-го века, когда Николай Иванович стоит на коленях в одной из парижских русских православных церквей, слушает манифест об объявлении воли 1861 года и плачет.

- Героизация декабристов, которую начал Герцен и впоследствии подхватили советские идеологи, поставив декабристов в череду будивших друг друга революционеров – это упрощение?

- Конечно, это упрощение. Потому что бралась только одна часть этого исторического сюжета. Героического было много, начиная с того, что они были готовы жизнью пожертвовать ради своей идеи. Потом, кстати, началась столь же упрощенная дегероизация, когда декабристы неожиданно все скопом превратились в террористов. И в том, и в другом случае была утрачена разнородность декабристов как людей с разными судьбами, разными взглядами, разным выбором. Эта разнородность полностью нивелировалась.
Ведь необходимо понимать, что не было декабризма, а были декабристы. Там были мерзавцы, а были люди чистые и искреннее, были умные и глупые, всех вместе оценить невозможно.

Работа по усложнению и углублению декабристского мифа началась еще при поздней советской власти. Очень многое сделал Натан Яковлевич Эйдельман, который начинал с героического, а потом не дегероизировал их, но усложнял. В каждой следующей его книге образы сложнее, чем в предыдущей.
И пик этой сложности приходится на тему «декабристы и Пушкин». Тут он сделал то, что человеку его поколения было сделать очень сложно: он понял, в чем Пушкин с декабристами расходился. Вообще, у нас есть смысловой ключ к пониманию декабристов. Его нам дал Пушкин, как и во многих других вещах. В послании в Сибирь «Во глубине сибирских руд», есть очень четкое разделение на «вы» и «я». Там нет «мы». И в «Арионе» то же самое: певец делает то, чего не делают остальные гребцы, и поэтому они гибнут, а он остается.

Но сочувствие, личная человеческая симпатия выше, чем идеологическое неприятие. У Эйдельмана есть замечательное рассуждение о том, что ставить – запятую или двоеточие, когда Пушкин отвечает на вопрос Государя, где он был бы, если бы оказался 14-го декабря в Петербурге. Он отвечает: «Я был бы на Сенатской площади: там были мои друзья» или «Я был бы на Сенатской площади, там были мои друзья». Ведь это запись устной речи, что сам Пушкин бы поставил? Эйдельман предполагает, что там следует ставить двоеточие - «Я был бы на Сенатской площади, потому что там были мои друзья». И это значит, что дружба не отменяется разногласиями, и что единства мнений может не быть, даже если есть дружба.

- Если предположить, что им все удалось – и цареубийство, и захват власти – как могла бы развиваться российская история дальше?

- Цареубийство было возможно, а полноценное взятие власти - только в том случае, если бы Пестель сумел захватить единоличную власть внутри декабристского движения. Тогда была бы диктатура по сценарию французской революции в ее худшей последней фазе. Но думаю, что не случайно восстание провалилось. Они же шли умереть, а не победить. Восклицание «ах, как славно мы завтра умрем» о многом говорит. Они же знали, что Ростовцев пошел доносить, и им в голову не пришло его убить, как это сделали бы настоящие революционеры. И Ростовцев не думал скрывать своих намерений. Это все-таки русская трагедия, а не русское безобразие.