Богооставленность абсурдна. К столетию Эжена Ионеско

Так появилось искусство абсурдного, один из основателей которого, Эжен Ионеско, родился ровно сто лет назад, 26 ноября 1909 года. О нём и его творчестве «Татьянин день» поговорил с профессором филологического факультета МГУ Натальей Пахсарьян.

- Наталья Тиграновна, Эжен Ионеско прославился как один из создателей так называемого «театра абсурда». Но ведь нелепость человеческой жизни замечали еще античные авторы. Почему проблематика абсурдного вышла на первый план именно в ХХ веке?

- Одно дело - временная нелепость; иногда случаются какие-то неожиданные, непонятные, нелогичные вещи, но концепция человека как существа разумного остаётся непоколебленной. А другое дело, когда открывается и более сложная природа человеческой психологии, и иные представления о мире. Кроме того, многое было связано с тем, что разразилась Первая Мировая война. Это не просто «очередная война»: во-первых, она охватила огромное количество стран, во-вторых, впервые в грандиозных масштабах затронула не только самих военных, но и мирных жителей. А главное здесь - абсурдность смерти человеческой: это не поединок, когда ты смотришь глаза в глаза и убиваешь, а массовое уничтожение людей, когда даже не ощущаешь, кого уничтожаешь. Люди почувствовали свою богооставленность: «Бог умер», - незадолго до того сказал Ницше. Человеческая психология оказалась зависима от инстинктов и комплексов, совсем не связанных с разумом. Плюс к тому, человек стал беззащитен перед людской массой. Всё это вместе очень сильно обострило ощущение абсурдности бытия.

- Пьесы Ионеско с их запутанностью и нелепостью широкому читателю не очень понятны. Могли бы Вы кратко обозначить суть любой его драмы в расчёте на человека, который никогда Ионеско не читал?

- Можно взять «Носорога»: превращение человека в страшное животное, толстокожее и жуткое, но одновременно очень нелепое.

Вообще-то в двух-трёх словах рассказать суть произведения трудно, тем более что абсурдистская драма не строилась на последовательной фабуле. Могу только сказать, что постановки пьес Ионеско неизменно пользуются успехом, хотя, конечно, в театр Петра Фоменко ходит не всякий человек. Что здесь может привлечь широкого читателя и зрителя? Люди приходят смотреть пьесы, где есть очень смешные реплики, очень знакомые обыденные ситуации, которые поворачиваются неожиданной стороной. Сам Ионеско говорил, что он показывает не столько абсурдное, сколько странное. По его мнению, для того чтобы человеку было интересно, нужно показать странность обыкновенного, заставить людей засмеяться над тем, к чему они привыкли.

- Как он это технически делал на сцене?

- Например, в пьесе «Стулья» одна и та же героиня сначала является женой, потом мамой, потом становится отстраненной гостьей по отношению к одному и тому же человеку. Смешно становится от того, что когда Семирамида общается со стариком мужем, она объявляет, что она его мама, а он садится ей на колени и говорит: «Пожалей меня». И все это совершенно всерьёз! Это ситуации, которые абсурдны, но в то же время обыкновенны и очень смешны именно в силу того, что это одна и та же действительность, одно и то же театральное пространство, парадоксальным образом меняющееся.

Театр ведь далеко не всегда был психологическим и реалистическим. Был и народный, площадной театр, а он как раз состоит из разнообразного гротеска.

- Другими словами, абсурдисты возвращаются к площадному театру?

- Не то что бы возвращаются, но, безусловно, используют его опыт. Во-первых, это условность персонажей: допустим, кукла сейчас играет полицейского, а потом - Пульчинеллу, и вообще это кукла. Во-вторых, гротескность, преувеличенность того, что показывается. А в-третьих, абсурдисты соединяют глубокое размышление о жизни со стремительностью, легкостью, артистичностью, яркими внешними приемами превращения, неожиданными поворотами, языковыми каламбурами.

Мы же в цирке не ищем каких-то психологических оснований поведения клоуна! Мы смотрим, наслаждаемся, смеемся, как дети, каким-то его трюкам. Но ведь мы знаем, что среди клоунов есть не только «смехачи», но и такие персонажи, которые сообщают - может быть, не всякому зрителю, не детям, а взрослым, - ощущение драматизма бытия. В театре Ионеско это тоже есть.

- В чём Ионеско видит выход из тупика абсурда, кроме смеха?

- Понимаете, мне кажется, что это вообще другой тип искусства. Не то что бы писатель ставит перед собой задачу: я должен людям внушить надежду или показать добро. Здесь он скорее считает: мир абсурден, мир странен, вокруг человека пустота, и это я и должен показать.

- Получается, что само по себе его это устраивало?

- Если человек видит, что кто-то умирает, и обнаруживает, что это несчастье ещё никто не описал, - это устраивает его? Нет, дело не в этом. Вот, например, почему Ионеско считал, что Бог есть? Потому что в мире есть зло - не потому, что это его устраивало! Такова была парадоксальная абсурдная логика его размышления. Это не значит, что он стремился внушить: «Люди, не верьте в Бога!», - или, наоборот: «Верьте в Бога!», - нет, не это. Он не предполагал, что его литература изменит мир. Он просто испытывал потребность показать мир таким, каким он его видит. Увиденное могло ему не нравиться (не случайно его первое, написанное еще в Румынии, эстетико-философское эссе называлось «Нет!»), но при этом он не доказывал, что мир переменить нельзя - или что можно. Он просто не ставил перед собой такой задачи.

- А бунтарства в Ионеско не было?

- Вообще, Ионеско был человеком, сознательно сторонившимся всякого рода идеологии. Дело не в том, что в нём нет бунтарства: бунтарство есть, но это бунтарство эстетическое. Он считает, что человеком нельзя управлять, поэтому ему не нравится всё, что связано с тоталитаризмом и фашизмом. Но если человеком нельзя управлять, то он тоже не может управлять человеком как писатель. Поэтому он творит не для того, чтобы человек стал лучше, и не для того, чтобы человек стал хуже. Он всё это создаёт из внутренней потребности, которая связана с тем, чтобы пробудить в человеке желание видеть непривычное в привычном.

«Носорог» - единственная пьеса, которую можно соотнести с определённым идеологическим типом мышления: автор явно против фашизма. А все остальные пьесы можно истолковать многообразно, потому что там нет конкретного времени, конкретной истории, конкретной страны: ему нужно другое. Те вопросы, которые Вы задаёте, он сам себе не задавал.

- Есть ли в наше время авторы, которые продолжают линию Ионеско и Беккета, или это уже история?

- Не могу сказать, что это история: во-первых, ощущение мира, присущее этим авторам, далеко не изжито, хотя тут нет прямой линии. А плюс к тому - мы все живём в постмодернистскую эпоху, а она, так или иначе, всё приемлет и всё актуализирует, со всем играет.

 В современной литературе отчётливо видна дискретность опыта: что-то прерывается, что-то переосмысливается, трансформируется, соединяется неожиданным образом. Одно дело, когда мы можем сказать, иронически используя стилистику Библии, что «Пушкин родил Лермонтова, Лермонтов родил Гоголя» - то есть, что развивается некая последовательность, восприятие традиций идет линейно и непрерывно, а сейчас этого нет. Сейчас такое многообразие, что сказать «он взял и продолжил» мы можем только о плохом писателе, о вторичном, пишущем похоже на кого-то. А писатели интересные, которые работают творчески, конечно же, впитывают в себя многое, но потом это деконструируют.

Существуют очень разные традиции, но то, что в этом спектре находится место Ионеско, Беккету, вообще абсурдистской традиции литературы, это бесспорно. Если назвать только наших отечественных авторов, широко известные многим читателям имена, то это будут Людмила Петрушевская (вспомните ее «Сказки для всей семьи» или вполне абсурдистские пьесы «Анданте», «Квартира Коломбины») и Виктор Пелевин, особенно его последний роман под названием «t».

Продолжение темы следует...