Освобождение из плена. Православные священники в чеченском заключении спасались только молитвой

Сейчас освобожденные священники проходят реабилитационный курс лечения в 5-й Градской больнице. С ними удалось побеседовать нашему корреспонденту.

 

«БОЛЬ ЧУВСТВУЕТСЯ ТОЛЬКО В ПЕРВЫЙ РАЗ»

 

— Отец Сергий, как Вас захватили?

 

— Обыкновенный захват: я был тогда в станице Ассиновская — это на границе Чечни и Ингушетии. В ночь с 5 на 6 апреля в комнату ворвались с масками. «Быстро собирайся!» Вытащили, загрузили в машину. И вывезли. Буквально в течение 3-5 минут.

 

—  А Вам давали охрану?

 

—  Да, в Ассиновской мне дали охрану, так называемая «шариатская безопасность».

 

—  А в момент похищения охрана что делала?

 

—  Ничего не делала.

 

—  Но она была рядом?

 

— Да…

 

—  Каковы были условия в плену?

 

—  Это, в принципе, что — бетонированный колодец.

 

—  Сколько раз в день, или в неделю, давали еду?

 

—   Обычно раз в три дня — лепешка и литр воды.

 

—  Как к Вам относились чеченцы?

 

—  Не будем о грустном!..

 

—  То есть били, насколько я знаю?

 

— Да...

 

—  А то, что Вы священник — их это не останавливало?

 

—   Нет. Не останавливало.

 

—  За что Вас били?

 

—  Да, в принципе, ни за что. За выкуп: нужно было, чтобы я написал письмо митрополиту, губернатору края или чтобы произвести обмен на их человека, который находится в нашем плену.

 

—  А что самое тяжелое было в плену?

 

—   Неизвестность! Вот это самое тяжелое... То есть не знаешь, что произойдет дальше, через день, через два, через три. Вот это самое тяжелое... Чтоб потом в отчаяние не впасть — это молитва... Когда ты молишься, обращаешься к Богу — а что тебе тогда страшно? Ничего не страшно!... Ты понимаешь, что это пребывание тебе в пользу идет. Это еще какое-то испытание, которое Господь на тебя возлагает. Как ты переживешь вот этот промежуток, так Господь будет дальше на тебя смотреть. Если ты впадешь в отчаяние, уйдешь — значит нет в тебе веры. Если вера в тебе есть — значит ты в отчаяние никогда не впадешь. Господь рядом, Господь всегда поможет... Самое страшное — это разлука с Богом, а все остальное — это уже преходящее, уходящее...

 

—  Вы о семье вспоминали?

 

—   У меня мама. Отец больной. Конечно, вспоминал. У отца — рак легких... Он двадцать восемь лет проработал на урановой шахте. Это большой срок. А сейчас, вот я — здесь, а он — там болеет. Ему, конечно, тяжелее, боли эти — рак есть рак, что там говорить... Плюс неустроенность нашей жизни, пенсионеров-стариков. И тут еще я!...

 

—  Бывали ли периоды отчаяния?

 

—    В принципе, приехав в Чечню, уже готовишься, что может быть такой вариант. Отчаяния ни одной минуты не было, ни одной секунды.

 

—  Что помогло выжить и остаться человеком?

 

—    Молитва. Я уже говорил: молитва — больше ничего. В полной неизвестности, в полной тишине и темноте. А они как бы еще дополнительно травили душу, говорят — через десять дней, через неделю поедешь домой. И когда проходят эти десять дней и тебя не увозят... Понимаете, уже настроился на это, а десять дней проходят, одиннадцатый день пошел, и ты уже... Всё в руках Божиих!

 

—  Побои, избиения — как удавалось выдержать боль физическую?

 

—  А она не чувствуется, боль. Я всегда думал, как наши партизаны, бедные, терпели во время войны. Оказывается, она не чувствуется. В первый раз чувствуется, а потом нет.

 

—  А Вы помните тот день, когда Вас освободили?

 

—   Перед этим мне сказали, что освободят на Троицу. Ну, я сижу, думаю: слава Богу. Утром в пятницу. Опускаются в подвал: всё, быстро собирайся, поехали — тебя передают... Поехали, в машину погрузили. Глаза закрыты — шапка одета, маска… Куда едешь — непонятно. Смена экипажа и пошел новый экипаж на машине. Потом меня привезли, кинули в какую-то комнату, говорят, что обмен произойдет в девять часов. Но девять подошло — нету. В двенадцать. В двенадцать — нету. Я у них спрашиваю, а они говорят: еще самолет не пришел с Москвы за тобою. Поздно вечером освободили. Также в машину посадили — поехали. Где-то с час катались. Потом машина останавливается — бегом вылезать, бегом выходи! — вытолкнули, в другую машину втолкнули. И уже когда сняли с меня маску, тогда я понял, что всё! Освобождение уже произошло. И мне те, кто освобождал — спаси их, Господи, этих ребят, которые там были — они ведь очень сильно рискуют, когда выходят на такие операции. А мне говорит: «Ну, всё, батюшка... Уже у своих...» Ну, у своих, так у своих. Вечером мы встретились с представителями МВД  Ингушетии, России, генералом Козловым.   Где-то  в  час  ночи  была встреча с президентом Ингушетии Аушевым. И после встречи — сразу на самолет.

 

—  А что-нибудь известно о третьем священнике, протоиерее Петре Сухоносове?

 

—   Мне ничего неизвестно. Мы там не встречались друг с другом — там каждый сидит, так сказать, в своей клетке. Даже отца Петра Макарова я увидел только в резиденции МВД. Нас привезли на разных машинах. Вот она, наша встреча.

 

«В унижении приходишь к истине»

 

 — Отец Петр, а Вас как захватили?

 

—   Я уже спал. Открываю глаза — предо мной три человека, в масках, хотел крикнуть, но сторожей загнали под койку: «Не выходите». Когда я начал кричать, они сразу рот закрыли... А потом я начал взывать: «Господи, помилуй!»... Меня закрутили во что-то плотное, надели ботинки, сняли крест и свитер. И всё. В таком состоянии перебросили через ограду, погрузили в машину и начинают пугать: «Боишься смерти?! Вот ты будешь нас проклинать!...» А потом, как бы в оправдание, они говорят: «Мы не сами, мы люди военные, нам дали приказание, и мы выполнили». Ну, а потом привезли, с машины в коридор завели, там матрац постлали и — наручники к трубе привязали. И лежал целый день. Потом вечером в машину погрузили и в другой дом повезли, в том доме начали спрашивать, один говорит: «Вот видишь, у нас здесь такое состояние, мы должны жить чем-то. Поэтому у нас, мол, это и есть профессия. Мы, говорит, в нищете не хочем жить! А чтоб именно в достатке было». Ну, а я ему говорю: «Понимаешь, блаженны нищие духом...» А потом в машине спрашивают: «Кто у тебя есть?» Я говорю — у меня никого нету. Потом и в доме говорит: «Вот у тебя и священники, и близкие люди, они заплатят выкуп, они тебе помогут». А я им говорю: «Нет, у меня никого нету, я одинокий. Ни с кем связи не имею... Я, говорю, всю жизнь мучился». Ну, он мне тогда и говорит: «Вот и еще будешь мучиться!...» А так, меня бить — не били, ничего.

 

—  Как Вы провели Пасху?

 

—  На Пасху я просто читал молитвы, как на службе: вечерню, повечерие, все, что знал, полуночницу, часы — что относится к Литургии, потом взял шнурок навязал и прочитывал: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий...» две тысячи четыреста раз. И в этом находил утешение.

 

—  Что самое тяжелое в плену?

 

—  Тяжело то, чтобы не удалиться от Бога. Чтоб всегда была молитва на устах... И чтоб исправная была. Самое страшное, когда забываешь Бога: приходят мысли какие-то, хочешь вырваться из этого тяжелого положения. А как вырваться? Если, например, убегать — да они поймают тебя!  И...  Остается только: «Как Ты, Господи, устроишь». Но надеялся, что все будет хорошо. А перед освобождением вижу сон: где-то вроде в церкви, беспорядок какой-то, вещи забрали, перенесли куда-то, обратно возвращаюсь, а там все видно, словно дверь в комнату. Зашел туда, в это помещение, как церковь, на амвоне там что-то говорят, вроде как о трудной жизни, а потом я понял: дверь — это путь, путь — это не освобождение, а посещение Божие. В унижении человек к истине приходит.