«Каждый день я пашу, как школьник». Владимир Маторин не останавливается на достигнутом

— Владимир Анатольевич, Вы согласились участвовать в благотворительном концерте при Университетском храме, скажите, пожалуйста, как Вы относитесь к духовной музыке?

 

—  Ну, как сказать, по роду деятельности я отношу ее к классической. Но вообще она стоит особняком. Из своих 50 лет я только последние несколько лет пою духовную музыку, до этого она мне была неизвестна. Не в том смысле, конечно, что я вообще не знал о ее существовании, просто внутренний глубокий смысл духовной музыки был от меня скрыт.

 

—  А как для Вас произошло открытие духовной музыки?

 

—   В колонном зале, был фестиваль духовной музыки, я в нем участвовал, пел одну молитву хормейстера  Соколова. И был потрясен красотой, мощью этого произведения, чем-то необычным, таким, чего в оперной музыке не встретишь. Это был 1988 год, тысячелетие крещения Руси. Я начал потихонечку собирать пластинки  Шаляпина и   Христова из  духовной музыки. Одну, вторую, третью — и так зацепилось. Более того. Дожил до  того, чтобы для меня писали композиторы. Мой ровесник Лебедев написал с моими поправками Литургию и всенощную.

 

—  Как это происходило?

 

—   Ну, вот так и так и так, (жестикулирует) пониже  мне, гармонию (улыбается). Мои студенты в храмах поют, я их приобщаю, в Загорск ездили. Один у меня верующий в церкви работает, в хоре. Духовная музыка — это обязательно, я уже говорил в одном интервью. Вот поешь спектакль — потом ночью маешься, не спишь, на следующий день просто как будто по тебе танки проехали, разламывает. Духовную музыку поешь — утром встаешь, как будто тебя зарядили, лук натянулся. То есть отдаешь, но и в то же время получаешь. И мои герои стали другими, как я больше окунулся в веру. Сусанин у меня молится перед смертью, а не просто как я раньше пел арию и радовался, что я герой.

 

—  Вы преподаете в консерватории, скажите, пожалуйста, в чем заключается особенность в отношениях между учеником и профессором, когда речь идет о передаче собственно искусства?

 

—  В первую очередь надо сказать, что никаких методических пособий, позволяющих сделать из молодого человека не только грамотного и техничного исполнителя, но артиста, творца, не существует. Для простоты я приведу такой пример: чтоб научиться управлять самолетом, сперва изучают теоретическую часть этого дела, но само умение летать приходит только после первого полета вместе с инструктором. Есть такие самолеты со спаренной системой управления. Инструктор показывает  ученику: делай как я, — также и искусство передается из рук в руки.

 

Вы знаете, само по себе искусство — это переменчивая, живая вещь, всякий раз оно требует к себе какого-то нового, творческого подхода. Нельзя войти в одну и ту же реку, она течет. И даже нельзя одно и то же произведение спеть одинаково. Мой оппонент главный — моя жена, она всегда замечает, если я не делаю этого творческого усилия, говорит, что хватит одно и то же петь. Почему классика называется классикой: потому что сколько не перечитываешь, всякий раз находишь в ней новый и современный смысл. Вот пушкинский «Пророк» — он все равно руководство к действию и для поэта, и для художника, и для журналиста: «Глаголом жги сердца людей». Сколько я ни исполняю Ивана Сусанина и Бориса Годунова — это все время сегодняшний день. Тем более, что и бояр крамолы, и козни Литвы опять окружают нас спустя 400 лет.

 

—   Какие, на  ваш  взгляд, перспективы развития российской культуры?

 

—    На  сегодняшний день, мне кажется, искусство, как и культура, вообще становится элитарным. Кому повезло, кто родился в Москве или Московской области, тот и смог приобщиться. А остальным это навряд ли удастся. Но отчаиваться, тем более опускать руки не стоит. Надо работать с молодежью. Надо готовить и студентов, и школьников к восприятию классического искусства. Сегодня человек, как говорится, с улицы приходит в Большой театр, а здесь выходит здоровый мужик — и вдруг поет: «Я Вас люблю, чего же боле». Надо ж приучить. Что это другой язык, певцы артикулируют четко: ау, оу (изображает эти звуки). Если человек с детства к этому не приобщился, для него это дикость. Глухонемые какие-то — не понятно: то ли поют, то ли разговаривают.

 

—  Ну и традиционный вопрос — о проблемах, какие у Вас в Большом трудности?

 

—  Традиционный ответ — денег не хватает. Только оркестр состоит из ста мастеров высшего класса. Потом солисты — самое дорогое удовольствие в мире. Ведь это императорский театр, никакому спонсору его не потянуть. Стране, конечно, убыток, но для культуры... Должны быть такие места, в которые люди должны стремиться, должны  быть  эталоны. Одни только старые костюмы чего стоят — парча, золото натуральное, царская ложа, богато декорированный зал со старинной мебелью. Для поддержания всего этого в порядке сколько требуется денег? Мы, конечно, получаем больше, чем другие, так и ответственность больше. Когда с парадного подъезда входишь: позолота, девочки, буфет, шампанское — это одно, а когда со служебного. — это, знаете, совсем другой подход. Каждый день, я, как школьник, пашу уже 25 лет в опере и до этого 7 лет в институте. Каждый день уроки. Если я сегодня не выучил урок, мне завтра не с чем приходить. Профессионализм, я думаю, заключается в том, прежде всего, чтоб выглядеть нормально. Вот сегодня мне хочется плакать с утра. Ну и что обо мне подумают? Надо быть таким веселым, а не таким задумчивым. Это раз, а во-вторых, — хочешь, не хочешь, а надо. В Большом театре — большие сложности.