Первого апреля 1999 года вся просвещенная Россия празднует 190-летие со дня рождения Николая Васильевича Гоголя. В преддверии этой даты мы обратились к великому писателю с просьбой ответить на несколько вопросов. Несмотря ни на что, Николай Васильевич согласился дать специальное интервью для «Татьяниного Дня».
— Николай Васильевич, в этом году мы празднуем 200-летие со дня рождения Пушкина. Вы всегда были большим почитателем его таланта. Изменилось ли Ваше отношение к Пушкину по прошествии стольких лет?
— Конечно, Пушкин есть явление чрезвычайное. Помнится, я говорил, что это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет. Теперь всякий сам может убедиться, насколько сбылось это пророчество.
— Ваша стилистическая программа во многом походила на пушкинскую: в стремлении к органичному соединению церковнославянской и разговорной стихий языка. С этой точки зрения Ваши «Выбранные места из переписки с друзьями» до сих пор не прочитаны. С чем это связано?
— Это вообще моя единственная дельная книга. Она выпелась сама собою из души, которую воспитал Сам Бог испытаниями и горем, а звуки ее взялись из сокровенных сил нашей русской породы нам общей, по которой я близкий родственник вам всем. Вообще, в лиризме наших поэтов есть что-то такое, чего нет у поэтов других наций, именно — что-то близкое к библейскому. А для многих, к сожалению, этот лиризм продолжает оставаться тайной.
— В XIX веке основная литературная жизнь протекала в журналах. Какова, по Вашему мнению, роль прессы сейчас?
— Люди темные, никому не известные, не имеющие мыслей и чистосердечных убеждений, правят мненьями и мыслями умных людей. Газетный листок, признаваемый лживым всеми, становится нечувствительным законодателем его не уважающего человека. Что, спрошу Вас, значат все незаконные эти законы, которые видимо, в виду всех, чертит исходящая снизу нечистая сила, — и мир это видит весь и, как очарованный, не смеет шевельнуться? Что за страшная насмешка над человечеством!
— Двести лет назад США были мятежной колонией, никто не поручился бы тогда за их будущее. Однако можно сказать, что теперь, в военном и экономическом смысле это мощнейшее государство мира. Что Вы скажете о такой метаморфозе?
— А что такое Соединенные Штаты? Мертвечина; человек в них выветрился до того, что и выеденного яйца не стоит. Однако лучше ли мы других народов? «Хуже мы всех прочих» — вот что мы должны всегда говорить о себе. Но есть в нашей природе то, что пророчит нам воскресение. Уже самое неустройство наше нам это пророчит. Мы еще растопленный металл, не отлившийся в национальную форму; еще нам возможно выбросить, оттолкнуть от себя нам неприличное и внести в себя все, что уже невозможно другим народам, получившим форму и закалившимся в ней. Есть у нас отвага, никому не сродная, и если предстанет нам всем какое-нибудь дело, решительно невозможное ни для какого другого народа, хотя бы даже, например, сбросить с себя вдруг и разом все недостатки наши, все позорящее высокую природу человека, то с болью собственного тела, не пожалев самих себя, как в двенадцатом году, не пожалев имуществ, жгли дома свои и земные достатки, так рванется у нас все сбрасывать с себя позорящее и пятнающее нас, ни одна душа не отстанет от другой, и в такие минуты всякие ссоры, ненависти, вражды — все бывает позабыто, брат повиснет на груди у брата, и вся Россия — один человек.
— А как Вы относитесь к отделению от России Вашей родины, Украины?
— Я, как Вам известно, соединил в себе две природы: хохлика и русского. Но никак бы не дал преимущества ни малороссиянину перед русским, ни русскому перед малороссиянином. Обе природы слишком щедро одарены Богом, и как нарочно каждая из них порознь заключает в себе то, чего нет в другой — явный знак, что они должны пополнить одна другую. Для этого самые истории их прошедшего быта даны им непохожие одна на другую, дабы порознь воспитались различные силы их характеров, чтобы потом, слившись воедино, составить собою нечто совершеннейшее в человечестве.
— Мы видим, что Ваши мысли и самый язык не изменились за прошедшие полтора века. Как Вы думаете, что ждет Россию в ближайшем будущем?
— Не умрет из нашей старины ни зерно того, что есть в ней истинно русского и что освящено Самим Христом. Разнесется звонкими струнами поэтов, развозвестится благоухающими устами святителей, вспыхнет померкнувшее — и праздник Светлого Воскресенья воспразднуется, как следует, прежде у нас, чем у других народов! И твердо говорит мне это душа моя; и это не мысль, выдуманная в голове. Такие мысли не выдумываются. Внушеньем Божиим порождаются они разом в сердцах людей, друг друга не видавших, живущих на разных концах земли, и в одно время, как бы из одних уст, изглашаются.
— Николай Васильевич, в этом году мы празднуем 200-летие со дня рождения Пушкина. Вы всегда были большим почитателем его таланта. Изменилось ли Ваше отношение к Пушкину по прошествии стольких лет?
— Конечно, Пушкин есть явление чрезвычайное. Помнится, я говорил, что это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет. Теперь всякий сам может убедиться, насколько сбылось это пророчество.
— Ваша стилистическая программа во многом походила на пушкинскую: в стремлении к органичному соединению церковнославянской и разговорной стихий языка. С этой точки зрения Ваши «Выбранные места из переписки с друзьями» до сих пор не прочитаны. С чем это связано?
— Это вообще моя единственная дельная книга. Она выпелась сама собою из души, которую воспитал Сам Бог испытаниями и горем, а звуки ее взялись из сокровенных сил нашей русской породы нам общей, по которой я близкий родственник вам всем. Вообще, в лиризме наших поэтов есть что-то такое, чего нет у поэтов других наций, именно — что-то близкое к библейскому. А для многих, к сожалению, этот лиризм продолжает оставаться тайной.
— В XIX веке основная литературная жизнь протекала в журналах. Какова, по Вашему мнению, роль прессы сейчас?
— Люди темные, никому не известные, не имеющие мыслей и чистосердечных убеждений, правят мненьями и мыслями умных людей. Газетный листок, признаваемый лживым всеми, становится нечувствительным законодателем его не уважающего человека. Что, спрошу Вас, значат все незаконные эти законы, которые видимо, в виду всех, чертит исходящая снизу нечистая сила, — и мир это видит весь и, как очарованный, не смеет шевельнуться? Что за страшная насмешка над человечеством!
— Двести лет назад США были мятежной колонией, никто не поручился бы тогда за их будущее. Однако можно сказать, что теперь, в военном и экономическом смысле это мощнейшее государство мира. Что Вы скажете о такой метаморфозе?
— А что такое Соединенные Штаты? Мертвечина; человек в них выветрился до того, что и выеденного яйца не стоит. Однако лучше ли мы других народов? «Хуже мы всех прочих» — вот что мы должны всегда говорить о себе. Но есть в нашей природе то, что пророчит нам воскресение. Уже самое неустройство наше нам это пророчит. Мы еще растопленный металл, не отлившийся в национальную форму; еще нам возможно выбросить, оттолкнуть от себя нам неприличное и внести в себя все, что уже невозможно другим народам, получившим форму и закалившимся в ней. Есть у нас отвага, никому не сродная, и если предстанет нам всем какое-нибудь дело, решительно невозможное ни для какого другого народа, хотя бы даже, например, сбросить с себя вдруг и разом все недостатки наши, все позорящее высокую природу человека, то с болью собственного тела, не пожалев самих себя, как в двенадцатом году, не пожалев имуществ, жгли дома свои и земные достатки, так рванется у нас все сбрасывать с себя позорящее и пятнающее нас, ни одна душа не отстанет от другой, и в такие минуты всякие ссоры, ненависти, вражды — все бывает позабыто, брат повиснет на груди у брата, и вся Россия — один человек
— А как Вы относитесь к отделению от России Вашей родины, Украины?
— Я, как Вам известно, соединил в себе две природы: хохлика и русского. Но никак бы не дал преимущества ни малороссиянину перед русским, ни русскому перед малороссиянином. Обе природы слишком щедро одарены Богом, и как нарочно каждая из них порознь заключает в себе то, чего нет в другой — явный знак, что они должны пополнить одна другую. Для этого самые истории их прошедшего быта даны им непохожие одна на другую, дабы порознь воспитались различные силы их характеров, чтобы потом, слившись воедино, составить собою нечто совершеннейшее в человечестве.
— Мы видим, что Ваши мысли и самый язык не изменились за прошедшие полтора века. Как Вы думаете, что ждет Россию в ближайшем будущем?
— Не умрет из нашей старины ни зерно того, что есть в ней истинно русского и что освящено Самим Христом. Разнесется звонкими струнами поэтов, развозвестится благоухающими устами святителей, вспыхнет померкнувшее — и праздник Светлого Воскресенья воспразднуется, как следует, прежде у нас, чем у других народов! И твердо говорит мне это душа моя; и это не мысль, выдуманная в голове. Такие мысли не выдумываются. Внушеньем Божиим порождаются они разом в сердцах людей, друг друга не видавших, живущих на разных концах земли, и в одно время, как бы из одних уст, изглашаются.
