Что Афины — Иерусалиму?

Университет и Церковь — не близнецы-братья

Что Афины — Иерусалиму?

Что Академия — Церкви?

Тертуллиан

О «распластанных лягушках»

Университет не обитель чернецов, а место научных занятий. В противном случае, его существование лишилось бы всякого смысла: для христианского общества хватило бы монастырей и духовных академий. Поэтому, говоря об университете, мы неизбежно будем говорить и о науке в целом.

Однако наука не вечна. Наши самые бесспорные и гениальные идеи когда-нибудь безнадежно устареют. В преображенной вселенной бессмысленными окажутся физика и астрономия, ибо будут «новое небо и новая земля « (Откр. 21:1), ненужной станет биология, ибо «упразднится смерть» (Кор. 15:26), забудется перед лицом Божественной любви вся история человечества с ее суетой и страстями. Впрочем, большая часть человеческих знаний устареет значительно раньше.

За последние столетия представления людей об окружающем мире несколько раз выворачивались наизнанку: достаточно вспомнить имена Коперника, Ньютона и Эйнштейна. Каждое новое открытие не столько разрешает старые вопросы, сколько ставит новые. Мир для современного человека стал еще более загадочным, чем для человека античности или средневековья.

Что же говорить о сфере гуманитарного знания с ее множеством школ и направлений? Миф эпох Возрождения и Просвещения о всесилии человеческого разума, пожалуй, полностью опровергнут современной наукой. Если наука не может до конца познать этот ограниченный тварный мир, уж тем более безрассудно с ее стороны влезать со своими приборами и методами (историческим                                                                                                                                 критицизмом и «распластанными лягушками») в сферу духовного. Мы помним печальный путь европейской культуры — от рассудочной схоластики через пантеизм Возрождения и деизм Просвещения к материализму и секуляризму.

Чего не увидел Юрий Гагарин

Одно время атеисты выдвигали весьма своеобразное доказательство «Божия небытия». «Юрий Гагарин, — говорили они, — летал в космос и никакого Бога там не видел: значит, Его нет вовсе». Конечно, здесь имеет место классический пропагандистский прием: придумать какую-нибудь глупость, выдать ее за мнение своего противника и затем опровергнуть. Однако в этом утверждении есть и своя неоспоримая правда.

Бога невозможно увидеть ни в микроскоп, ни в телескоп: только Он Сам, бесконечно превышающий, по словам св. Дионисия Ареопагита, «всякую сущность и познание», может открыть Себя людям, и только «чистые сердцем Бога узрят « (Мф. 5:8). Именно к такому служению Господу, просвещающему ум и сердце, призвано «монашеское гражданствование», которое, по словам святого Григория Паламы, бесконечно «выше научных занятий».

В свою очередь, сакрализация науки неизбежно оборачивается либо профессорским протестантским богословствованием, либо прямым оккультизмом. Известно, что первыми серьезными идейными противниками христианства были именно гностики, пытавшиеся мифологизировать свои философские, то есть научные, в античном понимании этого слова, представления о мире.

Кроме того, не надо забывать, что Христос спас людей не от незнания, а от вечной смерти. В Библии, в отличие от священных книг других религий, нет столь увлекательных космогонии и мифологических объяснений явлений этого мира — а значит, для нее это не на первом месте. Внешние знания сами по себе нисколько не приближают человека к Богу. В Царствии Небесном не будут спрашивать диплом о высшем образовании. «Познания внешней науки, даже примененные для блага, суть дары не благодатные, а природные», — пишет св. Григорий Палама и вовсе запрещает «ожидать от них каких-либо точных знаний о Божественных предметах».

Соблазн «интеллектуального сектантства»

В «Алфавитном патерике» есть замечательный рассказ о том, как авву Арсения, в прошлом образованнейшего человека, учителя детей императора, спросили, как он, будучи столь искушенным в науках, может спрашивать совета у неученого, а, возможно, и просто неграмотного старца. На это святой ответил: «Хотя я и выучен науке римской и эллинской, но из науки невежды сего не вытвердил еще и азбуки». Многие ли современные «высоколобые интеллектуалы» обладают подобным смирением, притом в столь важных вопросах, от которых зависит собственное спасение в вечности? К сожалению, кроме соблазна самообожествления, наука несет в себе еще и очень сильное искушение гордыни. «Знание надмевает « и лишь «любовь назидает « (1 Кор. 8:1), и поэтому снобизм «немногих, но пылких одиночек», вдруг ощутивших себя единственными борцами против «князя мира сего», таит в себе огромную опасность своеобразного интеллектуального сектантства. Страшно, если очередное «воспарение ума» к какому-нибудь новому «гармоническому единству» заслонит от человека Христа. К тому же эти «пылкие одиночки», скорее всего, будут и плохими «монахами», и посредственными учеными. К несчастью, современная церковная жизнь, за обновление которой многие ратуют, подтверждает эти опасения.

Воплощением «замысла Христа о человеке» и человеческом обществе является не какая-то группка людей и даже не университет (как считает Георгий Давыдов), а Церковь. В Церкви же есть место и для ученейших академиков, и для малограмотных старушек. (Куда нам до духовной высоты многих из этих бабушек, едва стоящих на ногах, но все-таки упорно идущих в храм, — в деревнях часто за многие километры, — несмотря на свои немощи и болезни!)

Ученый христианин

Как ни банально это звучит, университет должен именно «готовить специалистов». В наше время, когда самые дремучие и безумные суеверия претендуют на звание абсолютной истины, а то и подлинного христианства, когда демонические силы выдают себя за посланцев внеземных цивилизаций, а книги А. Фоменко, отрицающего реальность большей части всемирной, в том числе библейской и евангельской, истории, издаются многотысячными тиражами, — самые элементарные знания по истории, религиоведению, филологии, лингвистике, физике, астрономии и т.д. могли бы пресечь значительную часть невежественной проповеди сектантства и оккультизма.

Верующий ученый должен просто смотреть на мир глазами христианина и честно делать свое дело. И тогда ум, по словам преп. Максима Исповедника, «постигая Божественную беспредельность, прежде всего удивится (курсив — М. Б), а затем и поразится, каким образом Бог из небытия привел в бытие все существующее». Христианин не может смотреть на мир без удивления. Так, знаменитый «Шестоднев» Василия Великого — это не только глубочайшее богословское произведение, но и захватывающий научный трактат. Безусловно, живи святой в наше время, его труд был бы еще интереснее для нас «в свете последних достижений науки». За века человеческой истории после св. Василия Великого хотя и развеялись мифы о драконах и муравьиных львах, зато стали известными кенгуру и утконосы, амебы и вирусы — существа во много раз более удивительные, чем любые порождения человеческой фантазии. Что уж тут говорить, даже процесс биосинтеза белка — целая поэма, прославляющая премудрость Создателя. (Кто хочет в этом убедиться, пусть прочтет хотя бы школьный учебник биологии и попытается наглядно представить, что скрывается за сухими «изотерическими» фразами автора). А сколько еще таких поэм может предложить современная наука!

В гуманитарной сфере таким, почти недосягаемым идеалом христианского видения мира, является для меня А. Ч. Козаржевский. Я представитель последнего курса истфака, которому посчастливилось слушать его лекции и видеть его действительно удивленные, добрые и радостные глаза. Если взгляд православного ученого на мир будет таким же просветленным, как у Андрея Чеславовича, то история не покажется ему лишь бесконечной борьбой обезличенных классов, филология — нагромождением семиотических пластов и лингвистических конструкций, а психология — высшей нервной деятельностью коры больших полушарий головного мозга. (Это, конечно, не значит, что нужно пренебрегать законами социальной и экономической истории, лингвистики или физиологии.) Во всем верующий человек увидит прежде всего великую драму человеческой свободы и Божией любви.

Подобный христианский взгляд на Вселенную и человеческое общество, конечно, нельзя навязывать неверующим людям. Но в глубине души даже самого убежденного атеиста таится бессознательный страх перед холодом мира, в котором, по выражению Ф. Ницше, «человек убил Бога». Кто знает, не зажжется ли в ней огонек веры просто от взгляда вокруг более теплыми и светлыми глазами. В течение семестра, пусть раз в неделю и на одной паре, наш курс смотрел на мир глазами Андрея Чеславовича, и, может быть, те мои однокурсники, которые пришли к вере, пришли к ней и благодаря этим ненавязчивым лекциям, никак не претендовавшим на проповедь.

Наконец, человеческий разум — этот один из даров Божиих, по мысли преп. Иоанна Дамаскина, неразрывно связанный с другим даром — человеческой свободой. Это уже само по себе оправдывает существование «чистой науки», хотя и не дает оснований для ее обожествления. Именно поэтому невозможно полное слияние монастыря и университета. Монашество невозможно без послушания, а наука — без смелого дерзания, не поклоняющегося слепо никакому авторитету. Страшно, если подобное дерзание проникнет в духовную жизнь, и человеческие фантазии, а то и дьявольские обольщения, будут выдаваться за Божественное откровение. Не менее опасны для самой науки попытки вложить ее в жесткие рамки какой-либо идеологии.

Итак, что же все-таки Университет: Афины ли языческие или же Небесный Град Иерусалим? Как мне кажется, он не может быть ни тем, ни другим.