Неделя студенческих каникул в подмосковном поселке Кубинка. А рядом — старинная усадьба «Васильчиково» (где ныне расположился санаторий «Герцено») и чудный парк, выходящий на обрывистый берег Москвы-реки. В один из дней меня навещает приехавший на электричке из шумной и суетной Москвы друг. Солнечный, морозно-искрящийся день уже клонится к закату. Через старинный парк, спустившись по обрывистому берегу реки, мы идём по шаткому подвесному мосточку на другой берег — туда, где возвышается старинный заброшенный храм. Издали он не кажется сильно разрушенным, хотя сквозь окна второго яруса видно небо, а купол давно потерял форму. Если бы пустыня вокруг была не снежная, а песчаная, то можно было бы подумать, что это мираж из жизни иной. Подвесной мостик парит над замерзшей рекой; он раскачивается под нашими ногами, а сквозь щели в обледенелых досках виднеются черные проталины. Солнце садится, но все-таки еще светло.
И вот храм...
Ворота занесены снегом. От ограды остались еще довольно мощные стены, но и на них уже лежит печать забвения. А над каменной оградой возвышается стройный восьмигранник, высокий барабан и остов купола. Обойдя ограду, мы входим в храм. И только тут становится понятно, что от него осталась лишь конструкция, впрочем удивительно крепкая и прочно стоящая, несмотря на все превратности времени и климата. «Восьмерик на четверике, вторая половина XVII века» — краткий приговор искусствоведа. В западной стене — арка, ведущая в бывшую трапезную. Пол земляной, на стенах выцарапаны всевозможные надписи, к счастью, не очень заметные в зимнем сумеречном свете. Стоим молча. В окнах верхнего яруса еще можно разглядеть бледное, сумеречное свечение угасающего неба. Хочется пропеть что-нибудь церковное, но тишина завораживает.
На миг показалось, что мы не в XX веке и ветер колышет не пожухлую с осени и чуть заснеженную траву. Почудилось, словно это пепелище после татарского нашествия; запустение... забвение... И только ветер колышет горькую полынь, да проплывает иногда над этим погруженным в вековой сон безмолвием одинокий орел. Не так ли чувствовали себя русские люди, возвращавшиеся на рязанские и козельские пепелища спустя век или полвека после батыева нашествия?
Да, именно эти слова: запустение, забвение... Этот силуэт храма на фоне сумеречного снега и колеблемой ветром «полыни» — такой одинокий, такой пронзительный — виделся нам символом разрушения, одиночества и запустения души, символом страданий телесных и духовных. Не будь его — не будет столь ощутима внутренняя неустроенность и боль, вовеки неутолимая в нашей многострадальной земле.
Смеркалось быстро... мы так и не успели ничего пропеть, а перекрестившись и поклонившись тому месту, где до нас веками возносилась молитва ко Господу, задумчиво побрели обратно — назад, к теплому домашнему уюту. Опять движущиеся под ногами доски мостика, но шли мы уже медленнее, не замечая ни сквозящего ветра, ни скрипа поручней — каждый погруженный в свои думы. А с другого берега, с трудом различимый в сумерках, нас провожал силуэт смиренного, но и величаво несущего свою главу храма — символ забвения, дающий нам надежду на возрождение.
Вставить в блог
Поддержите нас!
