«Гибель всерьез». Размышления на могиле Пастернака

Именно там, на «маленькой родине» поэта находится церковь святителя Филиппа, митрополита Московского, — Патриаршее подворье, где 37 лет назад отпевали Бориса Леонидовича. В нынешнем году в день его смерти, 30 мая, в этом храме служили панихиду пасхальным чином несколько священников. Перед ее началом «под сводами этого древнего храма, где Пастернак много раз молился, черпал вдохновение для своего творчества» игумен Владимир (Зорин), настоятель Подворья, прочел слово Святейшего Патриарха Алексия, написанное специально для этого дня. Приводим небольшой отрывок из него.

«Сегодня мы отмечаем день памяти Бориса Пастернака, известного российского поэта и писателя XX столетия. Он родился в интеллигентской семье и жил в тяжелые времена поругания и преследования христианства...
Глубокие религиозные переживания поэта оказали существенное влияние на его выдающийся талант, вновь и вновь подтверждая, что только осененная верой творческая деятельность человека — будь он литератор, музыкант или живописец — способна в совершенстве раскрыть заложенные в нем от Бога дарования...

С живой верой в Спасителя и с искренним страхом Божиим написаны поэтом следующие строфы о Господе в стихотворении «Гефсиманский сад»:

        Ты видишь, ход веков подобен притче
        И может загореться на ходу.
        Во имч страшного ее величья
        Я в добровольных муках в гроб сойду.

        Я в гроб сойду и в третий день восстану,
        И, как сплавляют по реке плоты,
        Ко Мне на суд, как баржи каравана,
        Столетья поплывут из темноты.

Борис Пастернак скончался 30 мая 1960 года, после исповеди, и отошел в мир иной, дабы, как и все, предстать перед лицом Всевышнего и дать ответ за прожитую жизнь. Мы же знаем, что Господь, творя Свои Суды, всегда смотрит на устроение сердца человеческого.

    У Бориса Леонидовича Пастернака было любящее и ранимое сердце поэта, неизменно открытое и сострадающее всякой чужой боли.

    Его труды и христианская в них тематика достойны самой искренней благодарности и признательности со стороны наших современников.
Вечная ему память!

Патриарх Московский и всея Руси АЛЕКСИЙ II

    Организатором этой панихиды, совершенной в день смерти поэта в храме, где его отпевали, выступил А.А.Вознесенский. Мы обратились к нему перед началом службы с просьбой ответить на несколько вопросов.

    — Андрей Андреевич, чем является для Вас Пастернак?

    — Пастернак для меня является всем. Если бы не он — и судьба моя сложилась бы не так. Он был и мой мэтр, и учитель, и идеал жизни. С 14 лет я к нему ходил, и это было моим университетом. Пастернак был последним гением XX века. Я думаю, что если брать вообще мировую литературу, с которой я тоже знаком: почти всех крупных художников я видел, — то Пастернак будет первым и в ней.

    Я хорошо помню этот день похорон ровно 37 лет тому назад. Было такое же яркое солнце, синее небо, и на его фоне несли гроб. Среди прочих нес Андрей Синявский. Было еще несколько писателей: Булат Окуджава, Паустовский, Боков, Асмус, Наум Коржавин — тогда его звали Мандель, — еще парочка человек и все. Остальные писатели сидели под кроватями, стуча зубами от злости и страха. Некоторые прислали свох жен. В общем, это было позорно.

— Мне кажется, что сам духовный путь Пастернака нам сейчас особенно важен, он является неким символом для интеллигенции.

 — Да. Он был далек от политики, и в этом была его великая политика, внешне он был очень скромен, не устраивал скандалов и дебошей. Была в нем интеллигентность — настоящий русский интеллигент — образованность, тонкая культура во всем сквозили — то, что сейчас теряется, чего не хватает нынешним кумирам. 

    — Как Вы оцениваете то, что он больше стремился к православию, к Церкви в последние годы своей жизни?

    — Это и был итог его жизни — христианский. Интересно, что когда я был в Иерусалиме, то увидел, что у него точно, документально эти тропиночки описаны, хотя он никогда не был там. И для меня христианство — самая близкая религия, путь к Богу.

И вот еще, было такое: наша почта не знала, кто такой Патриарх, и, случалось, письма, адресованные Патриарху, приходили Пастернаку. Он радовался, показывал мне эти письма: «Видите, какая ошибка мистическая», — то есть он был патриархом русской культуры. И сейчас в послании Патриарха наша Церковь впервые обращается к такому культурному феномену — это прекрасно и для Церкви, и для Пастернака.

    После этого мы обратились к выпускнику филологического факультета МГУ священнику Артемию Владимирову.

    — Чем для Вас является Пастернак?

    — Когда я был зеленым университетским птенцом и душа моя была в поиске, мне как-то попался «Доктор Живаго», которого еще нельзя было читать открыто. Я, быть может, прошел мимо подводных камней, которые есть в этом произведении, но чтение книги, стихотворений, там и сям разбросанных по роману, заставляли мою мысль подниматься к Богу, размышлять о судьбах души человеческой под знаком вечности. И впоследствии я для себя однозначно решил, что это была одна из вех на моем пути воцерковления. Господь часто сами ошибки наши обращает во благо. Неполезное проходит мимо души, а плодоносное начинает ее питать. Так что я с благодарностью вспоминаю имя Бориса Леонидовича.

    — Часто говорят, что прошлый век — Пушкин, Достоевский, — это была христианская литература, а в литературе XX века этого уже не хотят видеть. Что Вы думаете об этом?

    — Меняются эпохи, вкусы, но остается человеческая душа, которая вчера летела птицей в небеса, а сегодня с переломанными крылами лежит, словно чайка на взморье, и не может подняться в воздух. Но, так или иначе, писатели, которые выросли на этой земле, не могут не мучаться главными вопросами человеческого бытия, не ставить перед читателями вопросы о его смысле, о Боге. Конечно, в произведениях XX столетия был рожден, чтоб мыслить и страдать» современного человека, пытающегося пробраться сквозь глубину заблуждений и выбраться к свету Божьему. 

    После панихиды в храме собравшиеся отправились на могилу Пастернака, где была совершена заупокойная лития. Краткое слово после нее сказал отец Артемий.

    Под сенью кладбищенских деревьев душа каждого человека, независимо от его нравственного, духовного опыта выходит из-под гнета житейских, суетных, иногда циничных мыслей, оказываясь способной внимать голосу совести, голосу вечности. Особенно убедительно и глубоко звучат на кладбище слова Священного Писания, слова святого Иоанна Богослова, который открывает завесу земного бытия и обращает наши очи к вечности. «И увидел я великий белый престол и Сидящего на нем,» — повествует он о грядущих судьбах мира, — «Тогда отдало море мертвых, бывших в нем, и смерть и ад отдали мертвых, которые были в них; и судим был каждый по делам своим». Действительно, как говорит Тютчев:

        Когда придет последний час природы,
        Состав разрушится земных,
        Все зримое опять покроют воды,

И Божий лик отобразится в них.

    Наступит тайна всеобщего Воскресения, каждый во мгновение ока сможет воспомянуть свою жизнь, наши слова деяния, взоры, помышления, чувства будут открыты всей Вселенной. И те, кто действительно вложили во время краткой земной жизни всю свою человеческую любовь, веру и надежду в дела свои, те, кто действительно стремился поделиться с ближним сокровищами своей души, увидят, что дела их соделаны в Боге, если сама их мысль была оплодотворена стремлением служить Богу на земле.
    И вот сегодня мы молились об оставленни грехов раба Божьего Бориса, благодаря его за то, чем он за время земной жизни поделился с нами. Наверное, у каждого из нас в сердце есть благой свет его любви, коль скоро мы собрались молиться о его душе. Христос воскресе!

        И белому мертвому царству,
        Бросавшему мысленно в дрожь,
        Я тихо шепчу: «Благодарствуй,
        Ты больше, чем просят, даешь».

        Природа, мир, тайник вселенной,
        Я службу долгую твою,
        Объятый дрожью сокровенной,
        В слезах от счастья отстою!

    На панихиде присутствовала известная поэтесса Олеся Николаева. Мы решили спросить и ее. Ответ прозвучал как эссе.

 «ТД». — Почему Вы считаете, что Пастернак — христианский поэт?      

— Во-первых, у Бориса Пастернака было — и это можно утверждать без преувеличения — православное отношение к творчеству. В письме начинающему поэту Марку Ватагину — оно было напечатано в 90-е годы в «Огоньке» — он высказывается о поэтическом вдохновении вполне в духе Григория Паламы. Суть его рассуждений сводится к тому, что поэзия не есть плод развития неких литературных способностей, заложенных в детстве, не есть некое качество, полученное в результате количественного накопления усилий и навыков, но — весть об ином порядке бытия, о преображенном мире, о царстве идеальных ценностей. Вдохновение, приносящее поэту эту весть, есть чудо, дар Божий, и поэт при нем — только распорядитель, но никак не обладатель и собственник.

    Во-вторых знаменитый святоотеческий афоризм «Пролей кровь и получишь Дух» был открыт Пастернаку в опыте самого его творчества, которое являлось для него реальным духовным подвигом, сопровождавшимся «бореньем с самим собой». И это не столько художественный образ, сколько сама реальность жизни в слове:

        Когда б я знал, что так бывает,
        Когда пускался на дебют,
        Что строчки с кровью убивают,
        Нахлынут горлом и — убьют.
        От шуток с этой подоплекой
        Я б отказался наотрез:
        Начало было так далеко,
        Так робок первый интерес.
        Но старость — это Рим, который,
        Взамен турусов и колес,
        Не читки требует с актера,
        А полной гибели всерьез!...

    Эта «полная гибель всерьез» — все та же смерть зерна, которое, если «пав в землю, не умрет, то останется одно, а если умрет, то принесет много плода» (Ин. 12:24).

    И, наконец, та «неслыханная простота», в которую впал «поздний» Пастернак, уже сознательный христианин, и есть умаление в стихе всего изощренно-индивидуалистического, прихотливо-вкусового, чтобы сквозь словесную оболочку воссияла «лазурь Преображенская и золото второго Спаса». 

    А в-третьих, если мы вспомним, что Пастернак родился в еврейской семье, что именем его отца названа одна из Иерусалимских улиц — и это, должно быть, не просто так, — если вспомним, что сам поэт жил в эпоху откровенного богоборчества и куда более страшного метафизического и бытового безбожия, когда веровать во Христа было не только опасно, но для интеллигентного человека и дико, и неприлично, то евангельские стихи Пастернака зазвучат для нас исповеднически:

        Он отказался без противоборства
        Как от вещей, полученных взаймы
        От всемогущества и чудотворства
        И был теперь, как смертные, как мы.

    «Гефсиманский сад»

    Его литературное окружение воспринимало это как чисто литературные аллюзии, как экзотику, вроде конквистадоров Гумилева, как поэтическую выходку.

    Кто-то, кажется Н.Н. Вильмонт, в своих воспоминаниях так и писал о христианстве Пастернака, как о поэтической позе, — настолько это казалось ему невероятным. Но никакая поза, никакая — даже самая искусная стилизация — не могут сымитировать подлинность христианского мироощущения поэта, явленного в слове.

    Ахматова, по воспоминаниям жены С.Ю. Бранка, говорила: «Про Церковь спрашивайте у Бориса: он все это знает лучше, чем я». Для них он был церковным человеком. Как говорил Вересаев, слухи про Пушкина не будут говорить про Гоголя. Так вот про Пастернака ходили невероятные слухи, будто он был старостой в этом храме — про Федина или про Фадеева такого не рассказывали, хотя они жили тут же рядом.

    У Пастернака есть стихи о Евангелии, которые давно были опубликованы, но мало кто понял, о чем они. Вот первые две строфы:

        Ты значил все в моей судьбе, 
        Потом пришла война, разруха,
        И долго, долго о Тебе
        Ни слуху не было, ни духу.
        И через много-много лет 
        Твой голос вновь меня встревожил,
        Всю ночь читал я Твой Завет
        И как от обморока ожил. 

    ...Пятнадцать лет назад я встречала Пасху в Пустыньке старца Серафима в глухом поселке Ракитное. Один местный священник — человек очень простой — позвал нас с друзьями к себе на трапезу. Узнав, что я пишу стихи, он порылся в столе и достал оттуда ветхий, исписанный большими буквами лист.

«На, прочитай! — радостно сказал он. — Вслух, чтоб для всех!» Я прочитала.

    Это была «Пасхальная ночь» Пастернака.