Достоевский в «узких рамках»

Для первого из них характерно стремление «высвободить» Достоевского из «узких рамок» христианства. Так, Отари Кандауров в своем докладе о «третьем завете» у Достоевского (так называемом «завете Святого Духа») недоумевал, как можно Достоевского называть христианским писателем. Между христианством и Христом, по мнению докладчика, нет ничего общего. Христианство — это «мягкая пища» каких-то правил. Где там, — восклицал он, — зерно, умирающее и приносящее много плода? Воскресение в христианстве — это когда кости встают из гроба и обрастают мясом. «Духовные мастера», как выразился О.Кандауров, находят себе «твердую пищу свободной духовности», где есть настоящее умирание и воскресение нового человека, например в масонстве. Они уже вступают в эпоху «третьего завета», воплощением которого является Алеша Карамазов (тогда как Иван Карамазов соотносится с Ветхим Заветом, а Дмитрий — с Новым). Так что Достоевский был вовсе не христианским писателем, а «духовным мастером», эзотерическим пророком. В качестве одного из аргументов докладчик указал, что год рождения Достоевского (1821) совпадает с годом вступления Пушкина, столь ценимого Федором Михайловичем, в масоны, а сумма цифр этой даты в определенной системе каббалы является ключом к мирозданию. Никакого анализа произведений самого писателя услышать не пришлось. Интересно, что практически любая попытка «дехристианизации» творчества Достоевского строится на песке глухоты к тому, чем питалось и дышало слово писателя, к конкретному смыслу идей, раскрывающихся в его произведениях.

Между тем, конкретный анализ произведений Достоевского, характерный для другого подхода, показывает, что в послекаторжный период в них все более возрастала роль Евангелия как духовного ключа к миру. А последний роман Достоевского «Братья Карамазовы» буквально весь построен на евангельских словах, осмысленных церковным сознанием писателя, причем ярко проступает апокалиптическая проекция взгляда писателя.

В одном из докладов на основе анализа текста «Братьев Карамазовых» говорилось, что Достоевский, писавший «идет антихрист» и «конец всему близок», видя признаки цивилизованной теплохладности в русском обществе, блудницу, восседающую на звере, тем не менее связывал с Россией свои чаяния о рождении того нового слова, которое противостанет антихристу. В черновиках к «Бесам» Достоевский писал: «Россия есть лишь олицетворение души Православия (раб и свободь). Христианство, Апокалипсис, царство 1000 лет... Мы несем миру... Православие, правое и славное вечное исповедание Христа... мы несем первый рай 1000 лет...»

Владимир Соловьев в конце третьей речи в память Достоевского отметил, что писатель однажды применил к России апокалиптическое знамение жены, облеченной в солнце и в мучениях рождающей младенца мужского пола: жена — это Россия, а рождаемое ею — то новое слово, которое Россия должна сказать миру. По толкованию на Апокалипсис св. Андрея Кессарийского, под женою следует разуметь Церковь, которая «болит, перерождая душевных и духовных, и видом, и образом преобразуя их по подобию Христову... Мужеского пола сын — это чада Церкви, неослабленные похотями...» Отсюда становится очевидным смысл чаемого старцем Зосимой братства как осуществления Царства Божьего при втором пришествии Христовом и смысл образа «инока в миру» Алеши Карамазова («...от нас выйдут Энох и Илья, чтоб сразиться с антихристом, т. е. духом Запада...» — так писал в черновиках к «Бесам» Достоевский). И вот уже не нужно сочинять «третьего завета».