Книга «Плач Иеремии», ставшая мистерией

Поставить спектакль по музыкальному произведению, предназначенному для самостоятельной исполнительской жизни, ≈ задача, требующая от режиссера не только смелости и не только музыкальности, но способности мыслить музыкальными категориями. А это особый дар, которым отмечены художественные личности исключительного масштаба. У Анатолия Васильева трудность задачи усугубилась тем, что он обратился к сложнейшей партитуре современного композитора, — партитуре, в которой изначально нет и намека на театральное, драматическое.

Владимир Мартынов — одна из самых значительных фигур в современной музыке и вообще в современной культуре. Начал он как представитель авангарда, который из-за своей радикальности на фоне признанных советских лидеров этого направления — Шнитке, Губайдулиной, Денисова — воспринимался как лидер авангарда уже нового поколения. Затем последовало увлечение фольклором, искусством западного средневековья, восточными религиями и культурами, электронной музыкой, рок-музыкой, эстетикой минимализма. Ему 50. Его сегодняшний композиторский облик определяет генеральная идея «нового канона», «новой церковной культуры», которую он проводит в своих музыкальных произведениях столь же последовательно, что и в своих книгах и статьях. В жанры академической музыки творчество В.Мартынова не очень вписывается. Не позволяют концептуализм, работа на стыке музыки и обряда, эксперименты с взаимодействием музыки и ритуальной среды. Его стезя — попытка вторгнуться в пласты неакадемических культур устных традиций, создать синтез фольклора и минимализма, богослужебного пения и фольклора, богослужебного пения и минимализма, культурологического «исследования в звуках» и духовной акции...

Произведения В.Мартынова мало похожи на пьесы для концертного зала. Совершение духовной акции требует особого пространства, и театр Анатолия Васильева построил такое пространство для «Плача Иеремии». В буклете к спектаклю композитор так комментирует свой замысел: «Мир в том виде, в котором он достался нам, представляет собой руины во всех смыслах — и в экологическом, и в нравственном, и в эстетическом, и в творческом. Историческим аналогом этого состояния является разрушенный Иерусалим, оплакиваемый пророком Иеремией. Единственной реальной и конструктивной акцией в нашем мире может быть только ритуальное повторение пророческого плача, ибо лишь покаянно оплакав собственное предательство, мы можем надеяться на то, что когда-нибудь нам удастся восстановить разрушенный нами мир».

Жанр произведения В.Мартынова синкретичен. «Книга «Плач Иеремии», положенная на пение» — значится на титульном листе буклета к спектаклю. В авторском комментарии промелькнуло — «акция». Там же появилось авторское жанровое определение — «паралитургия», то есть произведение внебогослужебное. А в глубине — изначальный плач. Итак: ПЛАЧ, КНИГА, ПАРАЛИТУРГИЯ, АКЦИЯ.

ПЛАЧ.  Один из древнейших ритуалов. Ритуальные хороводы — вот обобщенная пластическая идея, на которой А.Васильев строит свой спектакль. Фигуры певчих в черных одеяниях перемещаются в замкнутом пространстве, образуя пластические формулы ритуального действа. Смысл этих формул лежит за пределами конкретной сюжетики. Он не поддается прочтению и с точки зрения музыкального ритма, если понимать под этим ритм физический. Но сакральный ритм А.Васильевым прочтен очень точно. Здесь он последовал за композитором, воспроизводящим в пении хора структуру пророческого плача из Ветхого Завета.

КНИГА.  Вопреки традиции написания музыки духовных жанров XVII-XX веков от Монтеверди, Баха, Моцарта до Лигети, Шнитке, Артемова, то есть традиции эмоционально-психологической трактовки духовных текстов, Мартынов прочитывает текст в «каноническом» характере, то есть как пение по книге, что означает повторение ее священного смысла через структуру. Структура же ветхозаветного плача уникальна: каждая из пяти глав содержит 22 стиха — по числу букв еврейского алфавита, и каждый стих озаглавлен буквой-словом. Структурная идея — многократное круговращение акростиха, в который вписан алфавит, но с обновляющимися стихами. Алфавит в древней книге выражает собой миропорядок. Отсюда и у В.Мартынова — «плач по Иерусалиму как по мирозданию». Алфавит, символ полноты мира, переведен в числовой эквивалент: в хрис-тианской символике это число 7. В каждой из пяти глав 22 стиха группируются в 3 цикла по 7 стихов плюс 1 или в 7 циклов по 3 стиха плюс 1. В звуковом эквиваленте символом полноты мира и числа 7 является семиступенная гамма. Числовые и музыкальные аналогии развернуты в «Плаче Иеремии» Мартынова как конструктивный принцип. Сакрализация музыкальной структуры — это и есть канонический подход к тексту. Именно этот внутренний порядок услышан и воплощен Анатолием Васильевым в пластическом рисунке его спектакля.

ПАРАЛИТУРГИЯ.  Происходит сакрализация пространства, в котором совершается мистерия. Где не все прочитывается. И не должно прочитываться. Статика, символичность каждого момента и всей структуры в целом уже сами по себе предопределяют атмосферу некоего таинственного действа. Независимо от того, воспринимает или не воспринимает слушатель его символы, напряжение неуклонно осуществляющейся структуры, сам процесс выстраивания граней мироздания воздействует на подсознательном уровне, так же, как ритуальное движение, подчиняя себе, упорядочивает пространство вокруг поющих. Ветхозаветный текст в спектакле дан в церковно-славянском переводе. Пророческая книга, которая в литургию не включается, здесь распевается наподобие литургического текста в формах древнего богослужебного пения: византийского, древнерусского, болгарского, сербского, григорианского, — пения как бы выключенного из времени и переводящего осязаемое «сейчас» в метафизическое «всегда». В протяженных распевах, выстроенных из мельчайших ячеек, чувствуется опыт минимализма, которому в свое время В.Мартынов воздал щедрую дань. Именно из опыта минимализма пришло умение строить монументальное, сродни египетской пирамиде, целое о трех слагаемых: слово, мелодические формулы и континуальное время.

АКЦИЯ.  Она имеет целью сотворить плач, а не изобразить его. Пение книги -ритуальное, оно не изображает и не выражает, как музыкальная пьеса, а приобщает к тому «энергетическому потоку», который, по словам композитора, представляет собой текст древнего пророческого плача.

Концепция «Плача Иеремии» родилась под впечатлением от ансамбля «Сирин» Андрея Котова, впервые выступившего в 1989 году на фестивале православной музыки в Москве. «Сирин» резко выделился тогда среди многих хоров фольклорной манерой исполнения канонизированных православных песнопений. От этого уникального сочетания — обжигающее чувство живого реликта. Какое-то древнее, вневременное ощущение реальности в живой передаче сегодня, сейчас. «Плач Иеремии» написан специально для этого, единственного в своем роде исполнителя. Так что библейский текст на церковно-славянском языке распевается открытыми голосами, с жесткой артикуляцией и диалектным русским произношением. Парадокс, но такое его звучание при всей условности кажется аутентичным или по крайней мере наиболее приближенным по духу к древнему тексту. Оно как нельзя более соответствует намерению выразить проблемы сегодняшнего дня.

Пространственная среда спектакля и статична, и подвижна. Как символ нависшей опасности читаются две белые, древней храмовой архитектуры стены, чуть наклоненные над полем действия. Впечатление усиливается, когда гигантская декорация накреняется до критического уровня, олицетворяя хаос и разрушение. Символом надежды воспринимается белый ранне-византийский портик в глубине сцены, на котором уже в самом начале спектакля расположилась белоснежная стайка голубей, мирно клюющих, воркующих, вспар-хивающих. Акустическая среда этой сцены — треск возжигаемых свечей, голубиное гулюкание и шелест крыльев.

Белое на белом. Впрочем, соотношения меняются под воздействием того, как на протяжении спектакля меняется цвет света: от холодно-сумрачного, отбрасывающего длинные тени и блики во тьму внешнюю — к светозарно-золотистому, идущему отовсюду и для теней не оставляющему места.

От редакции:  Что это — искусство, желающее занять место религии, или искусство, призванное стать, по выражению Гоголя, «незримыми ступенями к христианству»? Ответить на этот вопрос однозначно едва ли возможно. Попытка изображения духовной (а не только душевной) реальности художественными средствами очень опасна, но, видимо, в современном мире необходима. В данном случае, автор постановки не противопоставляет свое творчество богослужению, что подчеркивается термином «паралитургия», хотя некоторая претензия на это ощущается. Впрочем, каждый сам может сделать окончательные выводы, посмотрев спектакль «Плач Иеремии» в «Школе драматического искусства»(Поварская, 20).