Две Елизаветы. Великая княгиня и знаменитая поэтесса

Великая княгиня Елизавета Федоровна, немецкая принцесса, супруга Великого князя Сергея Александровича. И Елизавета Юрьевна Пиленко ( Скобцова, Кузьмина-Караваева), дворянка,бестужевка, поэтесса, в монашестве мать Мария. На первый взгляд, у них много общего в биографии, духовном пути и общественных начинаниях.

 

Родители Эллы, ставшей в России основательницей монастырской обители, Великий герцог Гессен-Дармштадтский Людовик IV и принцесса Алиса, воспитывали дочь на примере святой Елизаветы Тюрингенской, отличавшейся глубоким благочестием и самоотверженной любовью к людям. Они расходовали большие средства на благотворительность, дети вместе с матерью ездили в госпитали, сиротские приюты, инвалидные дома.

 

А маленькая Лиза (будущая монахиня Мария, основательница нескольких странноприимных домов) в детстве с увлечением следила, как стараниями ее отца строится храм в Анапе. Она пишет в своей книге «Мать Мария», пишет исследователь ее биографии, «все скопленные в копилке деньги отдала, чтобы на стене написали образ ее святой — Елизаветы», и несколько лет подряд подступала к матери с просьбой выдать ей паспорт и отпустить путешествовать с богомолками по монастырям.

 

Правда, молодость у них проходила по-разному. Принцесса Элиза вышла замуж, уехала в Россию и продолжала следовать своему пути, тайно и явно совершая дела милосердия. Перешла в Православие, помогала своему мужу — генерал-губернатору города Москвы, участвовала во всех благотворительных мероприятиях и организациях. Елизавета Федоровна, рассказывает в своей книге о ней Любовь Миллер, «ходила по больницам для бедняков, в дома для престарелых, в приюты беспризорных детей,посещала и заключенных... Везде Великая княгиня старалась сделать что-то, чтобы облегчить страдания людей. Раздавала продукты питания, одежду, улучшала жилищные условия несчастных. В имении Ильинском постоянно обходила жилища крестьян окружающих деревень и помогала везде, где была нужда».

 

Елизавета же Пиленко, несмотря на свою детскую любовь к другу семьи обер-прокурору Священного Синода К. П. Победоносцеву, приветствовала революцию, так желание «подвига, гибели за всю неправду мира» уводит Лизу от Бога и Церкви к революционерам.

 

Она вышла замуж за социал-демократа. Но вскоре они с мужем отошли от социал-пропаганды и увлекались литературной жизнью элиты «серебряного века», символом и средоточием которого была « башня » Вячеслава Иванова.

 

 

В 1905 году у Великой княгини Елизаветы Федоровны трагически — от бомбы, брошенной террористом Каляевым, — погибает муж. Смерть Сергея Александровича, горе и одиночество полностью изменили ее жизнь. Она приняла постриг с именем Елизаветы и, как светлый ангел Москвы, трудилась день и ночь во славу Божию. На собственные деньги создала Марфо-Мариинскую обитель с церковью, больницей и приютом для сирот. Сама Елизавета Федоровна занимала три небольшие комнаты в доме настоятельницы: «Ее маленькая светлая келья была завешена образами, вместо кровати стояла узкая скамейка, на которой она спала безматраца», — пишет Любовь Миллер.

 

Другая Елизавета в тридцатых годах в эмиграции теряет одну за другой своих дочерей. Но «она с небывалой и предельной ясностью осознала, что еематеринство — вопреки всякиможиданиям — скорее расширяется, чем умаляется при смерти ребенка». И эта женщина, по словам протоиереяСергия Гаккеля, «понесла свое материнское служение в мир». Приняв постриг с именем Марии, она взялась за обустройство в Париже странноприимных домов для бездомной, безработной русской эмиграции. При этих домах имелись домашняя церковь, дешевые столовые. Мать Мария жила в маленькой каморке под лестницей.

 

Обе день и ночь принимали просителей, старались оказать помощь всем нуждающимся. Однажды к матери Марии пришла женщина, внезапно потерявшая мужа и оставшаяся без крова. Свободного места не оказалось. Мать Мария поделилась собственной кроватью, «ночи напролет говорила, успокаивала».

 

В критические моменты болезни своих пациентов Великая княгиня становилась сиделкой. Перевязывала тяжелые и смердящие раны, при виде которых другим сестрам становилось дурно. Больные говорили, что одно присутствие Елизаветы Федоровны оказывало на них успокаивающее воздействие и облегчало страдания.

Удивительно схожи их отношения к заблудшим опустившимся людям. Елизавета Федоровна видела в каждом таком несчастном образ Божий. Она говорила: «Подобие Божие может быть иногда затемнено, но оно никогда не может быть уничтожено».

 

Мать Мария писала в своей записной книжке: «...человек должен безусловно и безоговорочно принять это страшное Откровение, преклониться перед образом Божьим в своем брате.»

 

Елизавета Федоровна, с детства привыкшая к роскоши, в грубых башмаках, пешком, в сопровождении сестры из обители, месила грязь переулков Хитровки. На предупреждение полиции о том, что невозможно обеспечить ее безопасность, игуменья Елизавета отвечала: «Моя жизнь находится в руках Божиих». С собой она обычно носила мешок с одеждой, продуктами и деньгами для нищих.

 

Мать Мария рано утром, еще до рассвета, отправлялась на центральный рынок Парижа, чтобы наполнить свой объемистый мешок всякими остатками, которые раздавались благотворительным организациям или нищим. Ее там хорошо знали. Мешок взваливали ей на плечи, и она тащила его в « свой » дом на улице Лурмель.

 

Невольно удивляешься некоторым совпадениям их биографии. Великая княгиня организовала дом-лечебницу для чахоточных женщин. Через три года это заведение было закрыто ввиду того, что государство к тому времени открыло особую сеть туберкулезных больниц.

 

Мать Мария облюбовала небольшую усадьбу в Нуази, где устроила санаторий для туберкулезных больных. Он не просуществовал и до конца года, так как в том же 1937 году вышел декрет, по которому русские эмигранты получили те же права в здравоохранении, что и основное население.

 

 

 

Категорический отказ Елизаветы Федоровны на предложение Германии покинуть Россию. И следствие — шахта Алапаевска. Последними словами Великой княгини, когда ее, сталкивая в шахту, били прикладами по голове, стали: «Господи, прости им. Не ведают, что творят».

 

Мать Мария, когда пришли фашисты, тоже не захотела покинуть Париж. «А зачем я уеду? Что мне здесь угрожает? Ну, в крайнем случае немцы посадят в концентрационный лагерь. Так ведь и в лагере люди живут». Немцы действительно посадили ее в концлагерь, где она и закончила свой «подвиг убогий». Мать Марию сожгли в крематории.

 

Таковы жизненные пути двух замечательных подвижниц. Но почему Елизавета Федоровна прославлена Церковью как преподобномученица, а мать Марию, безусловно почитая ее светлую память, мы едва ли можем принять как пример и образец для подражания?

 

Конечно, для современного человека новизна и независимость кажутся безусловно положительными качествами. Однако законы духовной жизни говорят о другом. Стремление к новизне может зачеркнуть бесценный опыт, накопленный Церковью, а поиски независимости могут привести к отрицанию Истины.

 

И в этом-то самом первостепенном вопросе — смиренномудрия и отношения к «мирудольнему и горнему » — наши героини стояли на диаметрально противоположных позициях.

 

Мать Мария постоянно отстаивала свое право на самоценную свободу. «К чему нас обязывает данный нам дар свободы? Мы вне достигаемости гонителей, мы можем писать, говорить,работать... мы освобождены и от вековых традиций. У нас нет ни огромных соборов, ни закованных евангелий, ни монастырских стен. Мыбеззаботны... мы призваны к великому, потому что мы призваны к свободе». Неусердное посещение богослужений, курение, нарушение постов, полное своеволие: она даже относилась с большим сомнением к целесообразности существования монастырей как таковых. Мать Мария говорила: «Сейчас для монаха одинмонастырь — весь мир». Что «мир молитвой держится», познать ей было не дано.

 

Митрополит Евлогий, близко общавшийся с ней, впоследствии признавал, «что она приняла постриг, чтобы отдаться общественному служению безраздельно». Мать Мария «называла свою общественную деятельность «монашеством в миру», — говорил он, — но монашества в строгом смысле этого слова, его аскезы и внутреннего делания она не только не понимала, но даже отрицала, считая его устаревшим, ненужным. Внутренний смысл монашества, его особый, чисто церковный характер, так мне и не удалось ей разъяснить». При постриге ей дали имя Мария, но, кажется, более уместно было бы назвать ее Марфой.

 

Мало того, что мать Мария сама не успевала за бесчисленными хлопотами и заботами помолиться, отстоять Литургию. Она не давала этого делать другой своей помощнице, «традиционной» монахине, матушке Евдокии. А упорное неприятие ею о. Киприана (Керна), строгого монаха-аскета, назначенного к ней в качестве постоянного священника, кончилось совсем грустно. В конце концов она попросила его и остальных живущих с нею монахинь покинуть общежитие.

 

В записной книжке она записала: «Благочестие, благочестие, а где же любовь, двигающая горами? Чем дальше, тем более принимаю, что только она мера вещей. Все остальное более или менее необходимая внешняя дисциплина». Но, как известно, «есть разные виды любви. Есть любовь духовная, которая видит и любит в человеке образ Божий. Есть любовь душевная — она основана на сопереживании, симпатии ... вней может быть много эмоций, горячности и аффектации, много ласки... заботы о человеке, но только в земном аспекте его бытия» (Архимандрит Рафаил, «Проповеди»).

 

Неблагодарное занятие — фантазировать на тему судьбы, но, может быть, матери Марии лучше было бы не принимать монашества. Именно так рассуждал ее близкий друг Николай Бердяев. «Должен сознаться, что я не очень сочувствовал принятию еюмонашества, — писал Бердяев. — Я думал, что это — не ее призвание, и что она встретит настолько большие трудности у церковной иерархии, что, может быть, ввиду своего непокорного характера принуждена будет покинутьмонашество — что очень тяжело».

 

Святая преподобномученица Елизавета Федоровна в своем сердце сумела совместить Марфу и Марию, сочетая в себе служение Господу и через помощь ближнему, и через молитву и работу над собой.

 

«Елизавета Федоровна с самого начала своей аскетической жизни и до последних дней находилась в полном послушании у своих духовных отцов... » — писал игумен Серафим в «Мучениках христианского долга». «Она особенно отличалась полным внешним и сердечным послушанием старцу, без благословения которого ничего не делала; за это и получила внутреннее утешение и мир в душе своей...» Ее сон продолжался нередко не более трех часов. В полночь она вставала и шла молиться в свою молельню или церковь, а потом обходила палаты. Когда тяжелобольной метался и звал ее на помощь — просиживала у постели до рассвета. Часто посещала ночные службы в монастырях и церквах Москвы. Строго соблюдала посты, пищу употребляла в самом умеренном количестве и старалась во всем подражать монахам-подвижникам.

 

Очень непроста и трудна была жизнь матери Марии. Она трудилась с самоотречением, без какого-либо корыстного желания, при полной добровольной нищете и огромной материнской любви к людям. На ее путь можно смотреть издали, как на особый и неповторимый. Подражать и следовать ему невозможно.