О милых спутниках...

Есть в русской литературе имена, которые не вызывали нареканий ни у современников, ни у потомков... Василий Андреевич Жуковский... Борис Константинович Зайцев... Их, кажется, любили все. Конечно же, были истинные ценители их творчества, были просто благосклонные читатели, но все и всегда сходились во мнении: и Жуковский, и Зайцев — люди большого сердца, чистой души, миротворцы.

 

Терпение, кротость и, тем не менее, непреклонность в отстаивании собственных позиций позволили Жуковскому быть очень близким к Пушкину, Зайцеву — к Бунину. И ничуть не потеряться в лучах славы гениев, сохранить себя, оставить честнейшие воспоминания об их жизни и, может быть, что важнее, смерти.

 

Жуковский и Зайцев жили по-христиански и к ближним относились по-христиански. И оба удостоились христианской кончины, оба на чужбине.

 

«Обстоятельства — дело провидения. Мысли и чувства в этих обстоятельствах — вот все, что мы можем». Так писал Василий Андреевич Жуковский, и мне представляется, что эти слова предваряют размышления Бориса Константиновича Зайцева о судьбах близких его сердцу людей.

 

Обстоятельства таковы: Бунин и его жена Вера Бунина, Зайцев и его жена Вера Зайцева оказались в эмиграции.

 

Борис Константинович, следуя за любимым им Сергием Радонежским, (о котором написал книгу), сохраняет «прямоту», мужественность, благоговение и веру. Эмигрантский хлеб горек и взывание к любимому на Руси святому — преподобному Сергию Радонежскому, представляется спасением, ибо в его делах и житии — ответы на все трудные, больные и нетерпеливые вопросы.

 

Две Веры — жены русских известнейших писателей, подруги детства, вступили в переписку примерно в 24-25 годах, когда писалась повесть «Преподобный Сергий Радонежский», эта переписка и легла в основу двух повестей Бориса Зайцева: «Повесть о Вере» и «Другая Вера»; они публиковались отдельными фрагментами в «Русской мысли» в 1967-68 годах, а полностью вышли в Москве в 1991 году. (Издательство «Интерпринт»). Обстоятельства ясны — нелегкий эмигрантский быт, тоска по оставленным близким в России (у обеих там родители), а вот чем жить этим женщинам, носящим такое важное обязывающее имя, чем заполнить душу?

 

Разбирая письма подруг, окунаясь в их мир, Борис Зайцев нежно и бережно восстанавливает перед нами истории их душ.

Вот говорит Вера Бунина: «Готовилась к операции, стояла перед лицом смерти... поняла радость выздоровления, спокойное отношение к страданиям. Радостно, что говели...»

 

Письма Вер просты: они без прикрас пишут о том, что происходит сейчас в их жизни: о безденежье (практически постоянном) — «Материально нам дико трудно» (Вера Зайцева); о том, что сейчас пишут их мужья, как им работается. «Он в периоде (не сглазить) запойной работы: ничего не видит, ничего не слышит, целый день, не отрываясь, пишет» (Вера Бунина). И кроме этого каждая делится с подругой крупицами настоящей радости, которую дает молитва, не забывает в суете дней обратиться в себя и обдумать все сделанное, рассказать, как на духу, подруге. «Как люди портят все, что имеют и даже не получают никакой радости за эту порчу. Все происходит, главным образом потому, что наша жизнь не проникнута религиозным сознанием, что мы не умеем вовремя сдержаться».

 

Вера Бунина, (судя по ее письмам), сдержанная спокойная, хотя, несомненно, горячая.

 

Борис Зайцев, располагая письма Вер в определенном порядке, дает свои пояснения — удивительно добрые, мягкие, шутливые. Так, например, в одном из писем Вера Бунина, в ответ на какое-то из писем Веры Зайцевой, пишет «мне тоже иногда хочется пойти странствовать». Зайцев отмечает, что души вер очень русские, и конечно, очень трудно представить «жену французского писателя, собирающуюся стать странницей, хотя бы по временному настроению», Вера Зайцева более порывистая, открытая и обо всем она пишет ярко, эмоционально: «В понедельник мы все ходили ковсенощной — кануну Крестовоздвижения. Веруня! Это такая служба...» и дальше о делах, заботах, дочери Наталье («пора везти на бал в Московское землячество»)... И за всем этим у обеих стоит тоска по Москве: «Хочется мне безумно к моим в Москву. Но, конечно, я никогда не увижу никого и ужасно мне это грустно. Письма редки, грустны, безнадежны». (Вера Зайцева).

 

Борис Константинович Зайцев, зная и любя Вер, высветил в жизни обеих главное: постоянное деятельное отношение к Богом данной жизни. Веры знают, помнят, чтят все важные даты родителей, детей, родных близких, болезни, горести. Никакой фальши, лукавства нет в них — и только хочется читать и читать, как одна Вера пишет другой: «Вера, я очень недовольна, как мы были с тобой эти месяцы. Нельзя в суете вечно быть... Как есть церковь на земле и есть мистическая церковь на небе, так и дружба моя и любовь к вам тоже, что церковь там. А здесь ошибки и недостаточное внимание друг к другу» (Вера Зайцева). И она тоже пишет, что Москва с Кремлем, вернее, Кремль с Москвой — Россия, закрылась от наших взоров... и ее надо вымолить, и посылает Вере Буниной молитву старца из Оптикой пустыни.

 

Борис Зайцев счастливо сумел сам остаться хранителем любви и, более того, стал проводником этой любви к потомкам. Две Веры, Зайцев , — и теперь, любой из нас, кто хочет с любовью думать о них, вспоминать их, обращаться к ним, — образуют непрерывающуюся цепь любви.

 

Борис Константинович Зайцев еще раз подарил нам возможность увериться, что в любых обстоятельствах сохранятся Вера, Надежда, Любовь и «любовь из них большая».