Филолог становится историком. Книга по истории русской церкви в XX веке была задумана 20 лет назад

 

— Я начал писать, потому что мне казалось, что нет ни одной удовлетворительной работы по истории Церкви советской эпохи, хотя были публикации и по частным темам, и общеисторического характера, но они имели существенные недостатки. Те книги, что выходили у нас, в условиях самой жесточайшей цензуры, состояли из сплошных умалчиваний. А публикации, выходившие за рубежом (авторами их могли быть эмигранты, диссиденты, которые писали работы здесь, но там публиковались) в основном все-таки были предвзятыми. Они вписывались в русло карловацкой или каких-то иных тенденций, с чем согласиться было трудно. Поэтому мне казалось, что не хватает вполне добросовестной, взвешенной, нетенденционной работы, и ее нужно написать.

 

— Рассуждая в деловом, прагматическом плане, приходилось признавать, что надежды на публикацию нет. Можно было только думать, что условия изменятся, или решиться публиковать за рубежом.

 

 

— Я работал над этой книгой до прихода в Академию. Когда я пришел в Академию, мною было уже написано о церковной жизни 20-х — начале 30-х годов, т.е. о самом остром периоде. Но в Академии я оказался занят другими церковными делами. Работа у меня на некоторое время прервалась. А потом уже, в связи с преподаванием здесь, возникла необходимость разработать курс лекций по истории Русской Церкви... Я сделал выдержки: из своей большой работы — то, что было более уместно. Все-таки для семинаристов материал был слишком объемен. Время уже начало меняться. Но все приобрело вид подготовленных публикаций уже во времена перестройки. Это совершенно окончательно было сделано как учебник в 90-91 годах. А потом, в 94-м, вышло. Я тогда не все успел исправить, что следовало исправить — нужно было очень срочно готовить к печати — там есть иногда не совсем прямые выражения, но тем не менее в кратком виде история, как она была, там представлена.

 

 

— Дело в том, что апология в скрытом виде присутствует. Я, как клирик Московской Патриархии, не вижу здесь никакого напряжения между апологией Патриархии и историей Церкви.

 

 

— Если посмотреть на написанное мною с противоположных позиций, то могут сказать, что это тоже тенденциозно. Но когда я сказал о семинарском учебнике, то речь шла не о той книге, с которой мы начали разговор. А дальше возник такой грандиозный замысел в издательстве Валаамского подворья — переиздать митрополита Макария с дополнением: так, чтобы эта история была доведена до наших дней. Для синодального периода был использован труд Смолича, написанный по-русски, но изданный на немецком языке, но рукопись не нашли — пришлось сделать обратный перевод... А IX том, посвященный истории Православной Церкви XX века, написан мной.

 

 

— Взгляды на принципиально важные события не изменились. Взгляды могли поменяться только на отдельные личности. Я многих деталей не знал — недоступны были архивы.

 

 

— Примеры бы не хотелось приводить, потому что некоторые из выдающихся архипастырей, которых мы считаем исповедниками, как выяснилось, вели себя сомнительно, хотя, впрочем, можно и архивам не вполне доверять. Но это не касается принципиальных оценок крупных церковных событий. Здесь ситуация была ясна и без архивов органов госбезопасности. Ситуация с высшим церковным управлением — она была на виду.

 

— Я пользовался архивами Патриархии, Совета по делам религии, НКВД, но я не пользовался сам архивами госбезопасности, я использовал многочисленные готовые публикации по этим архивам, прежде всего

. отца Дамаскина (Орловского).

 

—  Сотрудничество Церкви с КГБ — это, конечно, вещь фантастическая. Церковные лица имели контакты с органами власти, и эти контакты набрасывают тень на одних церковных людей и не набрасывают на других, потому что это могли быть вынужденные контакты, не наносящие ущерба Церкви или конкретным лицам. Ведь очевидно, что и сам Совет по делам религий был тесно связан с Госбезопасностью. Естественно, все высокопоставленные лица в Церкви постоянно контактировали с Советом по делам религий. Но всегда была ясная черта — предательство Церкви или предательство отдельных лиц. И эту черту могли переступать лишь люди определенного свойства. Контактов избежать, наверное, было невозможно, если иметь в виду тех лиц, с которыми оттуда желали иметь контакт. Фактически высшие церковные служители не могли избежать контактов с Советом по делам религий, за которым стояла Госбезопасность.

 

 

— Сейчас ее состояние у нас очень изменилось. Постоянно появляются публикации на церковно-исторические темы. Можно назвать нескольких серьезных церковных исследователей. Здесь в Москве отец Дамаскин, преподаватель Петербургской Академии отец Георгий Митрофанов. Очень ценная была публикация, которую я использовал в своей работе, — отца Сергия Гордуна. Он изучал архивы Совета по делам религии по свежим следам, как только они открылись.

 

 

— Сама черта, отделяющая церковных историков от светских, может быть понимаема по-разному. Конечно, в издании 9-томника митрополита Макария в качестве комментаторов, даже редакторов, участвовали многие историки из светских академических учреждений. Иногда под светскими учеными подразумеваются люди, которые не принадлежат Православной Церкви. Но это был не тот случай. Нормальным явлением должно быть сотрудничество между учеными церковных учреждений и теми учеными из светских учреждений, которые сознают себя чадами Церкви. С другой стороны, если даже ученый не верующий, но добросовестный специалист и занимается церковно-историческими проблемами без атеистического подхода к ним, то у него тоже возможны результаты, которые могут быть использованы церковной наукой. С академическими учеными, работающими как ученые, а не как атеисты-пропагандисты, может быть плодотворное сотрудничество.

 

 

— Я не знаю всех деталей ситуации внутри Сербии. Я не могу давать оценку политике югославского руководства, но я знаю, что Косово — это сердце Сербии, а сейчас там албанское большинство. Те албанские сепаратисты, которые пытаются отделить Косово, естественно, наталкиваются на отпор. И это законное право югославских властей и сербского народа, поэтому вызывает самое резкое неприятие тот шантаж, которому подвергается Сербия со стороны НАТО.

 

 

— Воспоминания разные, для человека верующего многое было неприемлемо, но там еще сохранялось солидное классическое гуманитарное образование. Еще живы были профессора, преподававшие в дореволюционной школе. Это были 60-е годы. Мировоззренческие границы, которые ставились гуманитарному образованию в России, портили дело, но не до конца — там можно было почерпнуть знания и умение ориентироваться в этих знаниях, для того чтобы приобрести взгляды, далекие от официоза.

 

 

— Я просто назову имена преподавателей, которые прежде всего приходят на память: проф. Радциг (античная литература), Бонди (спецкурс по Пушкину). Я был на романо-германском отделении — посещение этого спецкурса не было обязательным (оно вообще, по-моему, не было обязательным), но я слушал этот очень солидный, яркий курс. В ту пору еще заведовал кафедрой русского языка академик Виноградов, древнерусской литературы — Гудзий, проф. Самарин заведовал кафедрой зарубежной литературы, из талантливых преподавателей другого поколения — Карельский. Были своеобразные преподаватели, которые демонстрировали крайне узкий, марксистский, подход — Поспелов, который поражал своей догматической убежденностью в справедливость той теории, которую он демонстрировал.

 

 

Я думаю, что филологическое образование в ту пору более других предрасполагало к тому, чтобы стать убежденным христианином. Есть все-таки в филологии вкус к конкретному, точному знанию истории и культуры, внимание человека ищущего направляется к тому, что составляет фундамент в европейской цивилизации — христианству. Хотя я был крещен во младенчестве и по своим убеждениям был верующим еще тогда, тем не менее, вера могла подвергаться серьезным испытаниям — она могла под влиянием всей жизненной среды быть утраченной, но со мной так не произошло. Я вижу, что здесь, в Академии, среди наших преподавателей много выпускников филологического факультета. А уж как вышло, что я стал историком — наверное, потому что была потребность у Церкви в исторических работах.