Небо закрывается на ночь

Прошлогоднее дождливое лето на даче. Дачный домик сотрясается от внутренних противоречий. Это означает, что Марфа с Ваней играют вместе. Их отношения сложны и противоречивы, как, впрочем, и у их родителей. Мамины галоши быстро хлюпают по размокшим дорожкам. Пеленки пришпилены к веревке (не для просушки, разумеется, а для дальнейшего полоскания под дождем).

 

Раньше, до встречи со своим принцем и некоторое время после, она наивно полагала, что любовь — это радостный взрыв в душе. Потом оказалось, что любовь — это тяжелая работа по преодолению последствий этого самого взрыва. Ведь никакая счастливая встреча не может в одночасье наделить человека любящим сердцем. Любить очень трудно. И взрослых, и детей. Трудно любить чужих детей и нелегко своих.

 

Врач, резко и даже для пущей важности перейдя на «ты», спрашивает:

 

— В больницу ложиться будешь? Тридцать третья. Там хорошо оперируют.

 

Тут вмешивается медсестра:

 

— А дети-то есть?

 

— Двое.

 

— Ой, все успела! Ну, подумаешь, отрежут. У тебя же почти и груди-то нет.

 

Зав. отделением, веселая шутница, все время, завидев ее, приветствовала: 'А, наша многодетная мать!» Вид у этой матери тогда был как у подстреленного воробья, что всех веселило. Онкобольные, вообще, как ни странно, жизнерадостный народ.

 

Она знает, что легче болеть своей болезнью, чем переживать болезнь ребенка. Когда выяснилось, что у дочери генетическая патология, это стало потрясением. Тяжелейшим для слабой, самовлюбленной, новоначальной. Она сломалась и заболела. Парадоксальным образом это помогло ей одуматься и укрепиться. Ну не зря же все это было. Не для того, чтобы она теперь опускала руки, потому что у нее такие тяжелые дети, муж пьет, сама инвалид.

 

А ведь родила третьего. Но хватит воспоминаний. Спать пора. Этот третий проснется рано.

 

Утро. Мама пытается понять, отчего плачет Марфуша, вслушивается в ее жалобное бормотание:

 

— У меня нет окошка. Неба не видно.

 

— Действительно, только ее кровать соседствует не с окном, а с обитой вагонкой стенкой. Детские слезы неподдельны. Мама уже готова начать двигать мебель. Но тут начинается их обычное безобразие. Иван заводит разговор о том, кто первый будет сегодня купаться с надувным кругом. Тут уже не до неба. А круг-то отличный. Розовый. Что и говорить! Все в нем хорошо. Кроме того, что он один. А их двое — Иван-да-Марфа.

 

Вот они идут. Мама смотрит издали. Ждет, когда приблизятся. А они будто удаляются, а не приближаются — обман материнского зрения такой. Почему-то взялись за руки. Марфа съежилась от ветра. Это ее обычная тревога проснулась. «А вдруг сиротками останутся? Кто же их таких сможет терпеть и любить, кроме меня? Хоть бы пожить подольше».

 

Дневные часы бегут своим чередом. Мама с Ваней идут в деревенский магазин лесной дорогой, потом через заброшенный пионерский лагерь под названием «Чайка». Приходится объяснять, что значит «пионерский».

 

— В лагере, конечно, не было такой свободы, но мы и не скучали. Лето всегда проводили в Крыму. Мой лагерь был на берегу Черного моря и назывался «Алые паруса».

 

— Это белые значит?

 

— Алые — это ярко-красные. Как же ты не знаешь?

 

И мама начинает пересказывать сыну историю Ассоль. Тоже ведь сиротка была. Ой, почему «тоже»?

 

«Скоро отдохнем», — так думает мама с приближением ночи. Опять всплывает оконная проблема. Иван за что-то зол на сестру. Но образ капитана Грея, видно, оставил свой след в его сознании. Он рисует окно фломастером на большом листе бумаги. Оно теперь прилеплено скотчем над Марфиным ложем. Даже лучше настоящих. В него всегда заглядывает нарисованное солнце!

 

Этот день начинается неудачно. В маме копошится что-то противное. Бабушка уехала в город. Мама едва дождалась ее отъезда. Казалось, останется одна, и все наладится. Не одна, конечно. Вчетвером. И ничего не налаживается. В детской идет шумная перестрелка. Ванька в последние дни играет только в войну. Сделал себе снайперскую винтовку из старой палки. Умолял маму разрешить нарисовать фломастером на лице «маскировку», «чтоб никто снайпера не узнал». Она крайне раздражена. Да что там, просто мегера. В такие дни она особенно хорошо понимает, почему у нее растет трудный сын. А каким же ему быть? Как обычно, с ребенком на руках она слегка подпрыгивает. Ей кажется, что это укачивание, бабушка же называет это утряхиванием. А если мама утряхивает его сразу после кормления, то бабушка просит не взбивать в Володе коктейль.

 

Мама решительным шагом идет в детскую. Открывает дверь. Получает деревянным кубиком по лбу.

 

— Ой, мам, я не хотел. Это я во вражеский корабль целился.

 

Она вступает в комнату. Рот уже открыт, чтобы изрыгать какие-нибудь страшные ругательства.

 

— Мама, куда ты идешь?!! Здесь же море!

 

Кто сказал, что некому прийти ей на помощь? Они сводят ее сума, они же и приводят обратно в себя.

 

Ванька вытаращился на нее с совершенно неподдельным изумлением. Это ее всегда подкупает. Их искренность в игре. Он боится, что мама сейчас утонет.

 

— А я — бегущая по волнам. Ты, кстати, еще не забыл, кто такой Александр Грин?

 

— Да так не бывает, чтоб по волнам.

 

— Как не бывает? Бывает. Всю жизнь бывает.

 

Разве она чувствует твердую почву под ногами? Нет, там что-то зыбкое. Житейское море. А разве рожать детей в ее ситуации не значит идти по воде?

 

— А помнишь, Иисус вышел из лодки. Прямо по воде пошел. Позвал Петра, и тот пошел, но усомнился в один момент и стал тонуть. Призвал Господа на помощь. Он сразу протянул ему руку. И я могу призвать. И ты.

 

— Нет. Не так было. Он шел к ним с берега в лодку. И Петр сам захотел пойти Ему навстречу. Мне дядя Слава рассказывал.

 

— Когда?

 

— В монастыре. В Серпухове.

 

Мама помнит Серпухов. Нет, ездила не она, а папа с сыном. К иконе «Неупиваемая Чаша», исцеляющей от пьянства. Тогда показалось, что это ее маленькая победа. Ведь об этом молилась она, когда не было еще забот с третьим ребенком. Но «никогда не обольщаться « — золотое правило.

 

Перед сном мама тихо, убаюкивающе напевает:

 

Житейское море играет волнами,

В нем радость и горе…

 

На крохотной веранде помещается только небольшой круглый плетеный стол, во время трапез покрываемый клеенкой, и круглые же табуретки. Кроме скромной мебели там еще пятеро человек и огромное количество солнечного света.

 

Между старшими детьми начинается перепалка. Из-за кружек, которые делятся у них на «женские» (с цветочками) и «мужские» (без цветочков). И Ванька, и Марфуша желают выпить чай из «мужской». На ней изображены какие-то глазастые скачущие чашки-пиалы, наполненные разными снедями. «Женская « же кружка отвергнута. Она пуста и банальна со своими глупыми незабудками.

 

— Дети, мы сидим за круглым столом. В нем есть своя философия. Все равны, никто не может оказаться во главе стола. Враги, чтобы примириться, садятся за круглый стол переговоров. Этот блестящий спич произнесен бабушкой. Ваня великодушно отдает «мужскую» кружку сестре.

 

— Я буду из «женской», — торжественно возвещает он.

 

— И я из «женской», — громко вторит ему Марфа. И разборка между ними возобновляется.

 

— А я сегодня впервые видела, как звезда падает, — находит что сказать расстроенная мама.

 

— Когда это? — Ваня сразу отвлекается от посудной дискуссии. — В четыре утра.

 

— Желание успела загадать? — спрашивает бабушка.

 

— Это так принято?

 

После завтрака Иван, постанывая, выводит букву «О» в прописях. После каждого готового экземпляра он вопит:

 

— Да что это?! У меня не получается!!! Не хочу!!! Да этот стол весь ребристый! Какая в нем философия? I!

 

Бросив в огороде тяпку, бабушка наведывается в дом с дельным предложением:

 

— Забирай своих горлопанов, идите в лес. А я Володю уложу.

 

Мама роняет в недоваренный суп ложку. Она умеет действовать оперативно. Через пять минут с корзинками они шагают в указанном направлении.

 

В лесу высоченные сосны скрипят, нога утопает во мху, запахи, звуки… Но ничего ценного так близко к дачному поселку не найти. Сыроежки только. Ну и что? Мама на каждую из них бросается как ястреб на цыпленка. Неизменным их спутником всегда является Ванино занудство.

 

— Ну-у… Я устал. Домой хочу. Какая Марфа жадина. Все грибы себе забрала.

 

Мама молчит. Она вспоминает свое незагаданное звездное желание.

 

— Ой, как я хочу долго-долго жить. Как говорится, «во всяком благочестии и чистоте». А вы чтобы выросли, у вас были бы хорошие семьи. Я стану тогда замечательной бабушкой. Внуки будут висеть на мне, как чернички на этом кустике.

 

— Так много?

 

— Чтоб целая куча! Я буду с ними возиться гораздо лучше, чем с вами.

 

— Почему?

 

— Ну, недостатки свои теперешние исправлю. Если не становиться лучше, то незачем и жить долго.

 

Маме врезалась в память фраза из жизнеописания одной святой русской женщины: «В детях она счастлива не была». Можно себе представить, что за этим стоит. «А ведь она наверняка быт прекрасной мамой. Не мне чета», — мелькает в уме.

 

Дома обед, сон, обычные преткновения текущего дня. Ближе к вечеру маме приходится оттаскивать возмущенную Марфу от Володи. Дочь кричит: «Это мои!» Про трусы, в которых дрыгает ножками ее братишка. Сэтим трудно поспорить. Несколько часов назад она пришла в них с речки. Володе они тоже вполне подходят, потому что в них напиханы марлевые подгузники.

 

— Ну, что ты! Успокойся. Ведь сначала эти трусы носил Ваня, теперь он отдал их тебе и не кричит про них «мои». Это просто наши общие семейные трусы.

 

Мама хихикает. Фасон и правда как у пресловутых семейных трусов. Такие ситцевые шортики с мелким рисунком. На них надпись есть: «Кочетыгин Боря». Почти вся их одежда кем-то ношена раньше.

 

— Идите смотреть радугу, — слышится снаружи.

 

Длинный день идет к концу. Впереди укладывание детей, к которому мама готовится, как к бою. Она так и не научилась это делать, чему не перестает каждый вечер удивляться за стенкой бабушка. Ей слышатся громкие детские голоса, их обычные заигрывания друг с другом, мамино пение. Песни она почему-то выбирает не колыбельные и поет их слишком вдохновенно. Можно не сомневаться, что ни один ребенок не уснет, пока она не напоется. Книжки читает артистично, громко, с различными обсуждениями прочитанного и, вообще, лишними разговорами. Иногда не поет и не читает, а ругает непослушных бессонных, детей, трясет на руках младенца и при этом громким, остервенелым шепотом твердит ему: «Чи-чи-чи». В конце концов, совсем обессиленная мама открывает молитвослов, и бабушка слышит тихое, убаюкивающее бормотание из детской комнаты. Мама падает в постель. Последнее, что она думает: «Началось с падающей звезды, а закончилось радугой — неплохо для одного дня».

 

Проснулся на улице Володя. Минуты две уходит на расталкивание разоспавшейся мамаши.

 

— И когда ты кончишь читать по ночам?

 

— Я вот уже две ночи безмятежно и безкнижно сплю, — лениво бормочет бабушке мама.

 

Июнь-июль какие-то еще зеленые, наивные, с глуповатым весельем. В августе наступает зрелая радость. Возле речки, уже совсем охладевшей к купальщикам, мелькают детские спинки. Формочки. Лопатки. Камешки. Прохладный ветерок. Небо не безоблачное. Начинается последний дачный день. Между вазочкой с ноготками и кружкой с недопитым вчера мятным чаем образовалась паутинка.

 

— Вот так труженик, — говорит бабушка про ночного паучка. Марфа тянет маму водить хоровод вокруг воткнутой в землю палки. У нее своя любимая игра — «в елочку».

 

— Этот прут совсем не похож: на елочку, — пробует отказаться мама.

 

— Давай ты будешь елочкой.

 

Марфа сразу же, пока мама с Володей не сбежали, начинает ходить вокруг нее.

 

— В лесу родилась елочка, ля-ля-ля, — поет дочка.

 

— В лесу она росла, — обреченно подпевает мама.

 

— Нет, елочки не поют, — строго прерывает ее Марфуша.

 

— А Володька — елочное украшение, — хохочет Иван. — Это я хорошо пошутил? А?

 

— Давайте представление устроим.

 

Иван кидается в детскую и через секунду появляется оттуда закутанный зачем-то в плед. Он громко начинает читать «Есть в осени первоначальной… « Без запинки. Мама сияет.

 

Из детской выходит Марфуша с мячом в руках, швыряет его под стол и воет. Следом появляется Ваня в маминой соломенной шляпе и выразительно декламирует:

 

   Тише, Танечка, не плачь,

 

Мама с бабулечкой секунду смотрят на детей, потом друг на друга и дружно начинают хохотать. Дети в восторге. Испуганный Володя тоже начинает кричать, что перекрывает все остальные звуковые эффекты.

 

— А звезды сегодня будет видно? — вдруг интересуется Ваня.

 

— Нет. Тучи.

 

— Небо закрывается на ночь, — поправляет Марфа.