«Езда в незнаемое»

Так сказал о Максиме Яковлеве Владимир Гурболиков, соредактор православного журнала для сомневающихся «Фома», где автор впервые опубликовал свои работы.

 

Когда открываешь небольшую брошюру стихотворений в прозе Максима Яковлева под названием «Фрески», сразу обращаешь внимание на то, что они очень маленькие, в среднем по полстранички. Но начинаешь вчитываться — и понимаешь, что за этой краткостью и простотой кроется глубина. «Фрески» схожи с афоризмами. Автор смотрит на жизнь проницательным взглядом писателя и человека, видит неприметные чудеса, которые случаются в жизни каждого из нас.

 

— Какие события подтолкнули Вас к тому, чтобы заняться писательским творчеством?

 

— Если говорить о самых первых опытах, то они были у меня еще в детстве, как, наверное, и у всех. Я даже не знаю, что я начал раньше — писать или рисовать. Вспоминается, что я рисовал и в то же время всегда что-то записывал. О жанрах я тогда не думал — что приходило мне в голову, то и записывал.

 

А потом был такой период в жизни, когда я не смог рисовать, и мне подумалось: «Пожил ты уже прилично, а написать тебе нечего». Я задумался: неужели, и правда нечего? Фантазия у меня никогда не страдала. И я решил поступить по примеру своего духовника отца Артемия Владимирова: он задумал написать свою первую книгу, перед сном помолился Пресвятой Богородице, положил свою тетрадочку под иконой и лег спать. А утром проснулся и стал писать.

 

Я сделал то же самое и с утра начал свою первую вещь, которая была уже не просто для себя, а именно для того, чтобы ее прочитали, — детскую повесть «Блаженны плачущие». Плана особого не было — только основная идея. Через неделю я закончил эту повесть и отнес отцу Артемию. С этого все и началось. Он прочитал, сказал, что эту вещь надо печатать, и познакомил меня с православным журналом «Фома». Им тоже понравилось. Я хотел продолжать в том же духе, писать для детей, может быть, что-то о Куликовской битве, стал собирать материал.

 

И не знаю, как еще все повернулось, если бы не соредактор «Фомы» Володя Гурболиков. Он мне сказал: «Напиши что-нибудь о жизни, о современности». Я это воспринял тогда как что-то вроде учебных этюдов и подумал: а почему бы не попробовать.

 

Я сразу понял, что надо писать очень лаконично и просто. В результате появились эти короткие вещи, которые сначала назывались «Маленькие истории», а потом превратились во «Фрески».

 

— Как Вы работали над своими рассказами?

 

— Я подходил, например, к окну или сидел за столом — вот здесь мне, конечно, одиночество сильно помогло, — а потом просто-напросто задумывался как бы ни о чем. Постепенно в душе начинали всплывать воспоминания из жизни. В какие-то моменты начинаешь волноваться, что-то в тебе откликается. Начинаешь переносить это на бумагу, не сомневаясь, как это будет выглядеть, будут ли это читать. Я вывел себе такое правило: надо писать только о том, что тебя волнует, что тебе самому интересно. Если тебе все равно, лучше не пиши.

 

Что-то наблюдаешь в транспорте и пишешь на подвернувшемся под руку листке или запоминаешь и записываешь уже дома. Сразу написать иной раз не получается, иногда просто лень. Бывает, что и ночью приходит в голову несколько строчек, надо встать записать, а неохота… Но если все же заставишь себя, то потом никогда не пожалеешь.

 

А когда ты не в работе, то твои душевные «окошки» открыты к восприятию всего окружающего, чтобы впускать звуки, впечатления. Главное — заметить то, что может стать сюжетом рассказа, не пройти мимо. Бывает, что в одно из этих «окошек» влетает фраза, которую ты пока не знаешь, куда применить. Ты пробуешь ее на вкус, чувствуешь, что она может пригодиться, и запоминаешь ее. В нужный момент она сама всплывет.

 

— Для Вас есть какая-то разница, произошло событие только что или уже давно?

 

— Настоящий художник всегда работает памятью, даже когда он рисует с натуры. Он смотрит, например, на пейзаж, потом переносит памятью его образ на холст. У писателя тоже отпечатывается образ в памяти, поэтому нет разницы, когда произошло событие — двадцать лет назад или пять минут.

 

— Откуда появляются ваши герои, из жизни или «из головы»?

 

— «Чистых» героев — реальных людей — быть не может: основные черты какого-то конкретного человека берешь из жизни, потом прибавляются черты каких-то других людей — и появляется персонаж. А «чистого» человека нельзя писать, это было бы скучновато.

 

Вообще я привык видеть себя в каждом своем персонаже, пропускать его через себя — мне так легче писать. А если герой на расстоянии от меня, он получается гораздо сложнее.

 

— А как же быть с отрицательными героями?

 

— Пока что особо отрицательных персонажей у меня не было. Чувствую, что они еще впереди… Все равно через себя надо пропускать, в себе плохого тоже достаточно.

 

— Влияет ли Ваша профессия художника на писательскую деятельность?

 

— Законы искусства — например, композиции, построения — одни и те же. Для меня музыка стоит на первом месте из искусств — та самая «мелодия души», которая есть в любом творчестве, которая позволяет тебе творить. Она же остается с тобой, когда ты отходишь от чьей-то картины или переворачиваешь последнюю страницу книги. Слово эту музыку передает по-своему, пластика, краски — по-своему. Также и писатель, и художник постоянно «работают глазами», подмечая интересный ракурс, какую-то линию, оттенок.

 

— Душа автора становится видна через его произведения?

 

— Невозможно скрыть себя в творчестве. Я не знаю ни одного художника, который был бы в душе, грубо говоря, мерзавец, а через свое творение выглядел бы прекрасным человеком. Хотя, конечно, чужая душа — потемки… По моему наблюдению, человек-творец интересен в своих произведениях, актер — в роли, писатель — в книге. А в жизни мы все примитивнее, проще. Но творчество позволяет нам раскрыться, выразить себя, стать лучше. А вообще… душа состоит из росы.

 

— По вашим произведениям видно, что Вы хорошо знакомы с современным миром юности и детства…

 

— Меня всегда это волновало. Еще когда я вернулся из армии — тоже, в общем-то, молодой человек — и посмотрел на школьников и выпускников, меня испугало то, что когда-нибудь между нами получится разрыв, и я не смогу понять их. Это было бы для меня очень тяжело, и до сих пор меня эта мысль пугает.

 

И я стараюсь их понять, чем они живут, что их интересует. Ведь есть телевидение, радио, газеты, хотя они часто не дают реальную картину жизни… Есть тот же разговор на улице или в электричке, и можно слушать и наблюдать. Конечно, я не могу сказать, что всегда понимаю молодежь. Меня шокирует в молодежи развязность, их безапелляционность и такое покровительственное ко всему отношение.

 

Меня очень радует то, что сегодня появляется все больше верующих, по-настоящему верующих молодых людей. Вера — это как купол, удерживающий от зла и дающий духовную силу. Те, кто под него попадают — уже братья, хотя и со своими недостатками, проблемами. Несмотря на все перегибы, нынешнее поколение более духовно развито, чем предыдущие. Нас больше стесняли в этом плане.

 

— Что для Вас творчество?

 

— У Маяковского есть фраза, с которой я согласен: это «езда в незнаемое». Когда начинаешь новую вещь — даже если у тебя есть план развития сюжета, — все равно это целая неизвестная страна. И тебе интересно в нее входить. Ты даже не замечаешь белого листа, лежащего перед тобой — это просто белая, неизвестная, незаселенная страна. И ты знаешь, что она должна с твоей помощью заселиться, ожить, задвигаться. А главное, ты сам по ней проходишь, а не наблюдаешь извне.

 

— Как Вы относитесь к СМИ?

 

— Мне кажется, если оставить одни СМИ, то образ нашей страны совершенно не совпадет с тем, что есть на самом деле.

 

Без телевизора хорошо… Я это сейчас понимаю, когда он у меня появился. Тот период, когда я без него обходился, помогает мне сейчас много его не смотреть, чтобы не затягивало, чтобы не потерять в себе что-то важное и не отвлечься от настоящей жизни. Телевизор отрывает тебя от всего. Он лишает людей одиночества, без которого трудно стать личностью.

 

Радио, мне кажется, лучше, чем телевизор. Там больше ответственности. Радиопрограммы интереснее, профессиональнее, основательнее. Тебя не видят, и ты должен говорить так, чтобы тебя слушали. Телевизор в этом отношении избалованнее.

 

— Какая литература Вам нравится?

 

— Я стараюсь читать как можно больше духовной литературы и считаю, что лучшая книга в мире — в этом я, конечно, не буду оригинальным — Библия. Таких литературных шедевров я больше нигде не встречал: псалмы Давида, Песнь Песней Соломона, книги пророков или мое самое любимое из Евангелий — от Марка.

 

А кроме того, мне нравятся книги, написанные батюшками. Они видят жизнь лучше нас, их священство отражается на всем. Я все время себя сверяю, чтобы далеко от них не уходить.

 

Из светских мне нравится Юрий Козаков, особенно его «Северный цикл», Распутин, Шмелев, Хэмингуэй и, конечно, Пушкин. Мне кажется, никто ничего сильнее «Капитанской дочки» не написал.

 

И еще я понял, что если хочешь стать хорошим писателем, стань сначала хорошим читателем, найди своих писателей и учись у них, у мастеров.