«Фрески»

 

В детстве моей «вечной» обузой во дворе была сестра, она была младше меня на четыре года. Как-то зимой она увязалась за мною с санками, а мне надо было убежать со сверстниками по своим делам, и я, посадив ее на эти санки, безжалостно мотал ее на них, резко разворачивая и опрокидывая на виражах, добиваясь того, чтобы она сама оставила меня и не просилась со мною к ребятам. И надо было видеть, как этот неуклюжий маленький человечек, перевязанный шарфом, в шубке, терпеливо страдая, вставал после каждого падения и усаживался обреченно в санки, и опять вставал, не смея заплакать… Сейчас я возвращаюсь в детство и уже не убегаю, добившись-таки ее горького плача и отказа идти со мной, нет, я бегу к ней, к своей сестренке, и целую ее, и отряхиваю ее от снега, и не нужны мне никакие ребята и никакие дела, я прижимаюсь к ее морозной щечке и шепчу: «Прости, прости меня, Юлька, не плачь, я никуда не уйду, я не брошу тебя…».

 

 

Напротив меня в электричке две девушки, симпатичные, особенно рыженькая. Обсуждают своих знакомых. Вижу, сзади к ним подкрадывается толстый белобрысый парень с огромным букетом и коробкой в руке. Ему очень весело, он подмигивает мне и прикладывает палец к губам. Я отворачиваюсь и смотрю в окно. Он явно готовит «сюрприз», я даже знаю кому — рыженькой, он уже над ней… Она говорит подруге:

 

— А Пашка вообще не мужик, лизун противный, обращается со мной, как с маленькой девочкой, и каждый раз с каким-нибудь подарочком лезет, представляешь?..

 

Это про него. Он стоит багровый, с глазами, полными слез. Я не знаю, куда деваться. Через секунду парень вылетает из вагона, как раз на его «счастье», остановка. Поезд трогается, рыженькая восклицает:

 

— Ой, Пашка!

 

— Где? Это разве он?

 

— Ты думаешь, не он?

 

— Он, — говорю я.

 

— А Вы откуда знаете?

 

— Знаю…

 

В нашем поселке много собак, оставленных дачниками после лета. Большинство сбиваются в голодные стаи и бегают в поисках пищи. Но так поступают не все. На протяжении восьми месяцев я видел собаку, которая выходила на дорогу напротив заколоченной дачи и ждала день и ночь своих хозяев. Едва слышались чьи-то шаги, появлялась ее умная породистая морда с такой надеждой в глазах, что скоро проходить мимо нее стало невыносимо. Несколько раз один сердобольный парень пытался забрать ее к себе, и всякий раз она сбегала от него, и продолжала нести свое неусыпное дежурство с ошейником и волочившимся поводком… В любую погоду, замечая каждого проходящего. Так прошли и зима, и весна. А летом вернулись хозяева, и надо было видеть собачье счастье, когда она шла по поселку с хозяином, который обращался с ней, как с ненавистной обузой, крича и пиная ее без всякого повода. Кто-нибудь скажет, что жалко собаку, а мне стало жалко хозяина, ему бы ее собачье сердце.

 

Этой осенью собаки что-то не видно, слышал, будто ее убили, не знаю.

 

День заканчивался как обычно: приятель подвез его до метро, и они весело расстались, потом он доехал на метро до вокзала, потом ехал в электричке, сидя в углу у окна, потом вышел в «Красково» и долго шел по зыбучему, жирному снегу в свое пустое жилище, и как всегда он не думал о ней, он не думал ни о чем таком и не вспоминал, и совсем не жалел, он устал, предстояло готовить ужин или хотя бы чай, но и это прошло как-то незаметно и быстро, сытость тянула в постель, но предстояло еще помолиться, и он заставил себя встать пред лампадкой. Он вздохнул и сказал: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа… Отче наш…» И тут услышал в себе потрясающе тихий Голос: «Что, сынок?..» Больше он не смог произнести ни слова молитвы. Он стоял и плакал, и не мог остановиться.

 

Утром он проснулся и вспомнил об этом. И не поверил: разве может быть Бог так рядом, так по-отцовски близко… к нему?! Он поднялся, умылся, наскоро вытерся, предстояла молитва. Он подошел и встал пред лампадкой…

 

Легко поругаться с женой из-за пустяка — попробуй помирись потом.

 

Мы бредем лесом с прогулки, впереди — притихший ребенок. Ранняя весна. В оврагах снег еще. Поднимаемся на взгорок. И тут нас встречает одинокий куст орешника, унизанный весь… баранками. Настоящими сушками с маком, висящими на тонких ветках. Мы стоим, не веря глазам. Место безлюдное. На сучке записка: «Угощайтесь, люди добрые». Детский почерк, бумажка в клетку. Мы начинаем смеяться. Мы начинаем прыгать вокруг куста. Мы не находим слов. Кто тебя придумал, чудо? Помирившее нас, подарившее вдруг столько радости и тепла! Мы съели тогда с великим удовольствием лишь несколько сушек, чтобы и другие могли разделить с нами этот безымянный, маленький дар любви.

 

Каждую весну я вспоминаю об этом и знаю, что буду вспоминать об этом всю жизнь. Он так и будет стоять у меня перед глазами, этот дивный куст орешника в весеннем лесу.