«А я с детства горы очень люблю...»

 

Сейчас каждую неделю в любую погоду хожу гулять в лес, по компасу. Тишина, соловьи поют, никого в лесу нет, полный покой — замечательно.

В прошлом году поехал за Апрелевку... Надел резиновые сапоги. Решил пойти по новому пути. Шел, шел, тропа кончается, вдруг вижу — труп лежит. А это ведь самая настоящая глухомань. Потрогать труп я не рискнул. Я не знаю — вдруг тут рядом убийца. Посмотрел: белокурый парень, лет двадцати семи. Дальше шли сосновые леса, с трудом я через них продрался, кругом канавы, да еще снег только-только стаял, в одном месте шагнул в ледяную воду. Вернулся на станцию. Приехал домой, связался с городской милицией, переключили на Апрелевку. Все подробности объяснил участковому, но так и не знаю, что же там произошло. Так что хожу по таким местам...

 

 

А ведь я с детства горы очень люблю... Когда подросли дети, стал заниматься альпинизмом. Каждый год мы ходили в горы, начиная с 50-х годов. Снимали дачу в Теберде. Брал даже к леднику жену, чтобы она поправила там здоровье. Несмотря на то, что давно в горах, первое удостоверение альпиниста получил в 71 год.

 

 

Меня в горах даже убить хотели.

 

 

— Очень просто. Я уже говорил, мы ходили с детьми в горы, однако настоящей альпинистской техники у меня не было. Как-то лет двадцать тому

назад муж моей сотрудницы по кафедре устроил меня в альпинистский лагерь. Яприехал, записали в группу начинающих. Проходил технику: переправа через реки, хождение по крутым склонам, по скалам. Инструкторы сидят, а мы выполняем задания — молотком крючья вбиваем.

 

Спускаюсь я со скал, а они говорят: «Владимир Николаевич, в вашем возрасте мы уж и ботинки завязать не сможем, а вы по скалам лазаете».

 

Мне дали удостоверение альпиниста. Один раз мы решили выходить в поход, под самым ледником разбили палаточный лагерь. Группа пошла на учения, а я все это уже знал и решил просто побродить по ущелью. Там бурный ручей, дивные альпийские цветы. Когда свернули палатки, я никого не стал ждать, мне доверяли, и один пошел до лагеря. Рюкзак за спиной — 15-16 кг. Иду, узкая тропа, крутой обрыв. Решил передохнуть, сел и прислонился к скале. Вдруг навстречу идет какой-то человек, ведет под уздцы лошадь, вторая плетется сзади. Подходит ко мне и говорит: «Ти чего здесь?» — «Я пришел в горы». — «Ти слушай, тебе на печке лежать, а ты в горы пришел. Ти знаешь что, тебе ведь в горы нельзя ходить — тебе на печке надо лежать». Я говорю: «А вы сами кто?» — «Я карачаевец.» — «А вы знаете селение Нижнюю Теберду?» — «Знаю». — «А Бойчоровых знаете?» — «Да у нас все селение Бойчоровы!» — «А Хызыра Якубовича знали?» — «Да, он, бедный, погиб.» — «А вы знаете, что он на моей кафедре работал?» — «Как?» Начинаю ему рассказывать, что я взял его на работу, читал он лекции китайцам. Потом они ему в знак благодарности собрание сочинений Мао Цзедуна подарили. Поехал с женой и детьми на Украину, вошел в речку и умер от солнечного удара. Хызыр прошел всю финскую и

Великую Отечественную, а ему это не зачли в стаж научного работника -назначили совсем маленькую пенсию. Вдова плачет. Мы обратились аж к Косыгину, помог, увеличили пенсию в три раза... Вот, говорю, помог я Хызыру, и сына его знаю — Азамата. «А ти знаешь что? — говорит он. — Я ведь хотел тебя убить. Мулла сказал, что, если неверного убью, попаду в рай. Хотел тебя в пропасть сбросить. Но теперь ти самый лучший мой друг. Дорогой мой, вот мой кош, пойдем!» — «Сейчас не могу, в лагерь надо». «Ти из лагеря приходи»...

 

— Да, конечно. Я ведь видел еще, как их Берия выселял. Потом его за это наградили орденом Суворова первой степени... Выселяли стариков, детей, всех... Восемнадцать километров от Грозного до Старых Промыслов впритык стояли поезда. Приехали громадные грузовики с войсками. В газетах написали, что будут проводиться какие-то горные маневры, чтобы не было паники. А они изучили каждое селение. 16 февраля 1944 года на рассвете каждое селение было окружено кольцом, войска входили в каждую саклю. Прочитали указ о выселении, дали два часа на сборы. Куда на сборы? Куда выселяют? Многие не могли понять. Скот у них, все осталось. Загнали их в товарные поезда, простояли больше суток. Пожалуйста, за надобностью выходи прямо перед вагоном. Разве пойдет женщина, в особенности чеченка? Лопались мочевые пузыри — и смерть. В каждом поезде были фельдшеры — один впереди и один сзади. А вагоны же не проходные, товарные. Что толку-то? Их погибло около ста пятидесяти тысяч из более семисот. Причем тут русские люди? Сталин двадцать миллионов русских сгноил в лагерях. В 1991 году надо было не бомбить, а с самолетов разбрасывать листовки, что мы воюем не с чеченским народом, а только с экстремистами, боевиками. Когда наша армия всю Чечню взяла, осталось три селения, Черномырдин приказал всю армию вывести. Мы же брали селения — ставили старостами чеченцев, а Басаев с компанией пришел — их расстреливали, потому что русским продались. И теперь чеченский народ боится ухода русской армии. В массе своей чеченцы — хороший народ, гостеприимный, почитает старших, верующий — магометане. Правда, живут не совсем по Магомету: Магомет запрещал кровную месть, а у них кровная месть. Сейчас наше правительство правильно поступает. Они же бесчинствовали, похищали людей, рабство было, воровали. Сейчас открываются школы, начинают выдавать пенсии. Люди же понимают, что мы не хотим воевать с чеченским народом.

 

 

— Мне назначили защиту докторской диссертации на 30 июня 1941 года. В то время я жил и преподавал в Днепропетровском университете. Надо было ехать в Москву. 22 июня сажусь в поезд, жена осталась дома с грудным ребенком. Вдруг речь Молотова: объявлена война. У меня не было с собой военного билета. Пришлось выйти из поезда. Запрашиваю телеграфом Москву. Приходит «молния» — защита состоится. С трудом беру билет. А В Москву пускают или тех, у кого московская прописка, или кто по вызову правительства. В Харькове нас высадили. На площади перед вокзалом толпы, а надо закомпостировать билет. Попробовал было добраться до начальника станции — даже близко подойти нельзя. Наконец, вечером пробрался в зал, лег на пол на газеты, люди ходят через голову, чего только не творится. Ночью открываю глаза, смотрю: какая-то красная фуражка идет вдоль стены. А это оказался начальник станции. Усталый такой, измученный. Рассказал ему свою ситуацию: защита докторской бывает раз в жизни. Помогите закомпостировать билет в Москву. На моем билете он черкнул: «Бронь». В кассе дали билет до Москвы. Перед Тулой меня опять чуть не высадили, грозились снять с поезда в Подольске. Приехал в Москву — надо пройти турникеты. Вспомнил про телеграмму — «молнию» — яркого сине-голубого цвета. Показал. Ее приняли за правительственную, и меня пропустили в Москву. Полпятого утра прошел на вокзал, а в десять началась защита, защитился. Потом сразу в Днепропетровске призвали в народное ополчение. Дали время отвезти жену и ребенка в Грозный. Отвез. Слышу: прорыв немцев на Кривой Рог, а дальше — Днепропетровск. А у меня там все вещи. Стал опять заведующим кафедрой в Грозненском нефтяном институте. Зачислили меня в гужевую роту — подвозить боеприпасы. Мой ректор отвел меня к областному военному комиссару. Тот пришел в ярость: «Доктора наук, профессора, а вы его в гужевую роту!» Мне дали бронь.

 

Скажу откровенно, я искренне хотел пойти на фронт добровольцем, но не мог: на фронте надо было кричать «За Родину, за Сталина!». За Родину готов был на все, но не за Сталина...

 

— Конечно, много переживал. Перед тем как задать очередной вопрос, я мельком глянула на диктофон: хватит пленки, или придется менять кассету? Вроде бы хватит...

 

— После ссылки я поселился в Грозном. Там я также преподавал. Парторганизация усиленно за мной наблюдала. Писали даже донос, что не заслуживаю политического доверия. Вокруг меня всех арестовали. А меня нет. Оказалось, что когда завели на меня дело, то мои бывшие студенты, работавшие в ОГПУ, заступились. Так вот, моя жена была моей студенткой. Дал ей делать доклад по Леонардо да Винчи — он же был не только художником, но и ученым. Домой ко мне приходила, беседовали. Понравились друг другу. Ябыл старше на четыре года. Ей два года не давали поступить в вуз из-за того, что брат ее был расстрелян. В Грозномне было ни одного православного храма, только обновленческий. Я написал своему близкому другу в Рыбинск, чтобы нас повенчали в домашней обстановке. Жена всегда была моим другом. Когда мне исполнилось 80 лет, издали три тома моего собрания сочинений. На первом томе написал, что все мои труды посвящаю жене. Она скончалась 12 лет назад... Детей и внуков мы воспитали в Православии, все верующие.