Комар-топор

...Места очень красивые: поросшие душистыми травами меловые холмы над излучиной Хопра, сам Хопер — широкий, с быстрым течением, песчаными плесами и омутами, в которых обитают сомы. По берегам реки стоят сырые лиственные леса, где преобладают дуб и ясень. Грунтовые дороги тянутся вдоль берега, уводят в тенистые рощи, взбегают на крутые лбы холмов, соединяя скрытые от глаз хутора. Дни стояли жаркие, мы гуляли, много купались. Изучая окрестности, переправились на другой берег Хопра, туда, где между рекой и холмами расположились усадьбы хутора Бурацкий. Переправились вброд. Мост, который некогда был в этом месте, разрушился от времени, а новый строить некому. Обезлюдел хутор. Тростниковые кровли нескольких домиков, окруженных сараями. В рощицах одичавших яблонь и слив угадываются заброшенные сады. Кое-где заросшие бурьяном фундаменты оставленных много десятилетий назад, домов. Это все, что осталось от некогда многолюдной и богатой станицы Бурацкой, где была даже единственная на всю округу церковь.

 

Осмотревшись, мы побрели в сторону домов, надеясь встретить кого-нибудь из местных, порасспросить. Как-никак, в этих местах писалась история гражданской войны, коллективизации. Красные дрались с казаками. Подтверждением этому была братская могила у дороги под старым тутовым деревом. «Вечная память борцам за свободу», — с трудом разобрали мы слова, коряво процарапанные на камне под воткнутой вместо креста звездой... Постояв немного, мы продолжили путь, и скоро хуторские собаки встречали нас ленивым лаем.

 

Ни на улицах, ни во дворах людей не было видно. Наверное, попрятались от жары. Стучаться в двери мы стеснялись и бродили от дома к дому в надежде кого-нибудь встретить. Наконец, заметили поливавшего огород мужчину и поздоровались с ним. В этих местах люди приветливы и общительны, и нам удалось удовлетворить некоторое любопытство. Мы узнали, что хутор Бурацкий сегодня — это десяток хозяйств, принадлежащих частью приезжим москвичам, частью старикам, у которых есть родственники в Волгограде. Хозяйства кормят многих, но постоянно здесь живут три старухи да дед, так что зимой жизнь в Бурацком совсем замирает.

 

Собеседник наш, рабочий из Волгограда, причиной упадка станицы считал, конечно, бездарное хозяйничанье советских властей. О событиях гражданской войны он знал мало. «Если интересуетесь, поговорите с бабой Дуней, Авдотьей Степановной. Всю жизнь тут прожила, учительница здешняя. Вон ее дом!» Он показал, как идти, и мы распрощались.

 

Авдотья Степановна встретила нас приветливо. Это была древняя старушка с темным от деревенского загара морщинистым лицом, одетая в выцветшее платье и, несмотря на жару, телогрейку поверх него. Ее узловатые руки были выпачканы соком травы, которую она полола, когда мы пришли.

 

Баба Дуня пригласила нас в дом, налила кислого молока. С наслаждением утоляя жажду, мы рассказали хозяйке о своей жизни в Москве, о том, как оказались здесь. Наконец, нам удалось задать Авдотье Степановне свои вопросы.

 

Скажу сразу: то, что мы услышали, показалось невероятным. Мы было подумали, что бабушка не в своем уме. Хотя в деталях ее рассказ выглядел убедительно и, скорее всего, сама она ничего не придумывала, а лишь излагала известные ей обстоятельства. Мы не высказывали вслух своих сомнений, может быть, поэтому нам удалось услышать всю эту историю до конца.

 

Случилось это в конце двадцатых годов, точнее баба Дуня не помнит. Весной, в половодье, Хопер сильно разлился и вода потом долго стояла во множестве затонов, озер и луж, образовавшихся по берегам реки. Рыбу в них поначалу можно было ловить ведрами. Потом, по мере ухода воды, рыба стала задыхаться и дохнуть. Когда же наступила обычная для этих мест летняя жара, из прогретых, сбродивших болотец поднялись и зароились над окрестными хуторами тучи мошки и комарья. Собственно, комары и мошка появлялись здесь каждое лето, но никогда прежде не знали эти места такого нашествия кровососущих. Мошка причиняла страдания скотине и насмерть заедала птицу. Люди пытались защитить себя и животных дымом, заматывали тряпками лица и руки. Поговаривали, что кровососы — Божья кара за поругание храма, разобранного на кирпич. Кирпич был нужен Советам для строительства электростанции, а в подвалах разоренной церкви устроили склад. Но оказалось, что кровососы — лишь предвестники еще большей беды: в станице Бурацкой начались убийства.

 

Бессмысленные, жестокие убийства следовали одно за другим. Людей убивали без разбору — мужчин и женщин, стариков и детей — всегда одним и тем же способом: ударом топора по голове. Размозженные до неузнаваемости головы людей, в ряде случаев оторванные, свидетельствовали об особой жестокости убийцы. Впрочем, был случай и убийства иного рода: пастуху отрубили ногу, и он умер от боли и потери крови вдалеке от деревни. Крика его не было слышно, и искать бросились лишь тогда, когда вернулось одинокое стадо... На месте преступления никогда не оставалось каких-либо улик. У следственной группы, прибывшей из уезда расследовать это дело, опускались руки: ни в одном из случаев не удалось установить мотивы, выявить подозреваемых.

 

Между тем, среди жителей началась паника. Напуганные разгулом бандитов, многие стали грузить на телеги имущество и разъезжаться по соседним хуторам. К середине лета Бурацкая почти обезлюдела. В один из этих дней молодая учительница Дуня Михалева, которая помогала следствию ведением протоколов, обратила внимание следователя на то, что преступления в Бурацкой похожи на эпидемию заразной болезни: все случаи похожи, как две капли воды, а с уменьшением плотности населения убийства стали происходить значительно реже. Дуня как раз прочитала брошюру Наркомздрава о сыпном тифе. «Ну и что, мне теперь тифозную вошь по этому делу привлечь?» — устало пошутил следователь Дьяконов. Но задумался над словами Дуни. Тем временем, погода изменилась, подул северный ветер и раздул мошку, большая часть ее сгинула. Вот тут и обнаружил себя впервые таинственный убийца. Произошло это во время допроса одного из свидетелей. Допрос был трудный, свидетель, в доме которого произошло очередное преступление, ничего вразумительного сообщить не мог или не хотел. Следователь давил на психику, пытаясь нащупать кончик нити, потянув за который можно было бы распутать все дело. Оба устали. Дуне было скучно. Вдруг, чекист заметил, что на лице допрашиваемого им казака сидит комар. Давно уже сидит, насосался, но тому не до него. «Гражданин, у вас на лбу комар!» — сказал следователь. Свидетель, почувствовав комара, хлопнул себя ладонью по лбу... Раздался громкий хруст, ладонь человека вошла ему прямо в голову, раскроив череп на куски. Комнату залила кровь. Видавший виды чекист Дьяконов, ходивший в продразверстку, от потрясения потерял сознание. Дуня закричала. На крик сбежались бойцы приданной следствию роты НКВД и засвидетельствовали случившееся.

 

Прийдя в себя, следователь подробно описал происшествие, к рапорту приложил кусочек лобной кости погибшего с налипшими остатками комара и отослал пакет с нарочным в уезд в агробиологическую экспедицию. О чем-то догадываясь, Дьяконов распорядился, чтобы подчиненные не убивали садящихся на них комаров, а ловили и сажали бы в закрытые бумагой банки — для экспертизы. И он был прав! Не прошло и двух дней, как в Бурацкую прибыла группа ученых и начались исследования, во время которых одному из членов группы даже оторвало кисти рук, но все уже знали, кто неведомый убийца. Им оказался... — комар! Обыкновенный комар, только претерпевший невероятную мутацию. Благодаря этой мутации, некоторые особи получили способность накапливать энергию физического воздействия извне и в момент гибели разряжать накопленный потенциал в тело своего убийцы. При этом энергия «разряда» возрастала по сравнению с исходной во столько раз, во сколько живой вес человека больше живого веса комара. Вот и получалось, что убивая комара, человек убивал себя, не подозревая, какой силы удар наносит по собственной голове... Так, погибая, защищался комар-топор.

 

Все это рассказали ученые чекистам, а позже в Бурацкой и в соседних хуторах и станицах были расклеены листовки, в которых населению рекомендовалось не убивать кровососущих насекомых на себе и других, так как это опасно для жизни, а отгонять их. Подробностей не сообщалось: в некоторых случаях людям нельзя говорить всю правду.

 

В станицу приезжали высокие чины НКВД со спецкомандой, дело засекретили и большое количество насекомых переловили специальными ловушками. Что с ними делали дальше, Авдотья Степановна не знает.

 

Ее наградили за помощь следствию часами и велели никому ничего не рассказывать. В станице и ее окрестностях убийства прекратились: наверное, поколение комаров-мутантов вымерло, не дав потомства. Жители частью вернулись в свои дома, частью подались в город, спасаясь от коллективизации, бушевавшей по хуторам не хуже гражданской войны или того же комара-топора. Кстати, народ в эту историю с комаром так и не поверил, и долго еще косились люди на молодую учительницу, которая, дескать, знала правду, но молчала. «Это теперь все умные стали, а тогда могли и дом спалить, кто ж в такое-то поверит...». «Да-да», — согласились мы, допивая остатки простокваши. Потом стали собираться домой. Выходя, я замешкался в сенях, разглядывая нечто. Жена тоже присмотрелась и зачем-то взяла меня за руку.

 

—  Что, ребята? — раздался за нашими спинами голос бабушки Дуни. — А-а, это я петуха сегодня зарубила! Приходите завтра, супом угощу. А то вон какие тощие!

 

В полутьме чулана, у стены, отдыхал, опершись на ржавый обух, облепленный пухом топор...

 

Однако тем летом мы не навестили больше интересную старуху, и суп ее так и не попробовали...