Приколемся

«Кочегара бросили в топку»; «Утонул, спасая кота»; «Утопила дочку в ведре» — это, пожалуй, действительно смешно. Остроумно, весело, беззаботно. «Трое солдат пали при озеленении улицы». Патетические и «возмущенные» фразы  — «чудовищное святотатство», «ужасная трагедия», «то, что произошло, не поддается описанию» и проч. — воспринимаются не иначе как дань традиции, необходимый реверанс вежливости. О преступлении «положено» писать как о чем-то ужасном, поражающем воображение, — на самом деле, мы просто «отрываемся». «Трое рабочих захлебнулись куриным пометом» — это кайф.

 

Во многих сообщениях перед нами предстает как бы свернутый сценарий фильма ужасов, когда обычные вещи вдруг становятся кошмарами  — «смертоносное сено», «дрель-убийца», «детали от станка гонялись за рабочими по всему цеху» и т.п. Какой цели служат фильмы ужасов? Подружить человека с адом, наполнить его душу адскими образами еще здесь, на земле, вселить в него страх, тоску, отчаяние. И человек добровольно идет на это, ведь «все, все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья», — сказал А. С. Пушкин. Потому-то и находят отклик подобные картины в душах людей, потому-то с особенным старанием культивируют подобные образы журналисты. Сам человек в этих сообщениях изображается как вещь: испортилась — выбросили («задавила собственную дочь», «бабушку выбросили на помойку» и т.д.).

 

Конечно, можно сослаться на Даниила Хармса или других писателей, как на пример подобного изображения смерти. Но одно дело — литература, искусство, где речь идет о вымышленных липах, персонажах и где существует своя, особая, «искусственная» логика; и совсем иное дело — рассказ о реальных людях и о реальной смерти. Да и не найдете вы у Хармса таких выражений, как «расчленена» и т.п. А как вам нравится следующее «поэтическое» завершение информации — «Его труп, усыпанный останками люстры, пролежал в квартире несколько дней»? Не правда ли, эффектный конец?

 

Таинство смерти, величайшее в жизни человека, таинство, решающее судьбу его души — это таинство опошляется, высмеивается, низводится на физиологический уровень. Какая там вечная жизнь, когда «нашинковал коллегу», «малыш сварился в кипятке», «повесила сына на бельевой веревке"? Глумливое, кощунственное отношение к смерти призвано воспитать презрение к вечной жизни, презрение к личности, презрение к Промыслу Божьему. Совсем по-другому в православной традиции. Например, в заупокойном каноне также перечисляются умершие от разных видов смерти, самых причудливых — «попаляемые от молнии», «измерзшие мразом» (морозом), придавленные «плинфой», убитые «неровным напоением, отравою, костным удивлением», «от ядовитых угрызений умершие, от поглощения змиев, от попрания коней и от удавления и обешения от искреннего» и т.д. — но все это с молитвой, с памятованием, что никто не застрахован от подобной смерти. Из жизнеописаний святых мы узнаем, что часто «постыдная» (т.е. нелепая, уничижительная) смерть посылалась человеку Богом во искупление каких-то его грехов. С другой стороны, на каждой службе православные молятся о христианской кончине своей жизни  — «безболезненной, непостыдной, мирной» — такой, которой умирают праведники, как бы засыпают тихой радостью в сердце. Или такой, как у Пушкина или Гоголя, — в страданиях тела, но с просветленной после исповеди и Причащения душой. Не такой, как у Маяковского или Фадеева...

 

Смерть — это рубеж, последний рубеж перед Вечностью. А если смерть — ничто, и «перевернутый трамвай становится братской могилой», то и жизнь — ничто. «Все сгорим мы, все протухнем — Эх, дубинушка, ухнем!», —  прямо по Хлебникову. «Покойник в отпуске» (выражение о. Андрея Кураева) — вот каким рисует человека «московский комсомолец». «Расчленим-ка его, разрежем на кусочки, посмотрим, где у него душа. Нет души, одни органы. Труп можно скормить свиньям».

 

Так воспитывает нас самая популярная молодежная газета. Так она веселит нашу душу. Так она скрашивает мысль о смерти.