Восстановление справедливости

Выслушал все Святейший, задал несколько вопросов: к кому из иерархов обращались прихожане, кто и когда приходил, грозя закрытием храма, и так далее. Отвечать старались сдержанно, точно, конкретно. Мягкий, добрый тон вопросов, казалось, позволял надеяться не только на понимание, но и на помощь. Выслушав, Святейший несколько минут молчал, казалось, в раздумий. А может быть, в молитве? Потом выражение его лица вдруг резко изменилось. Вместо чуть озабоченного внимания оно выражало светлую радость. Святейший улыбнулся доброй-доброй улыбкой. Положив нам руки на головы, он промолвил: «А вам туда ходить совсем больше незачем». Потом еще более оживленно стал объяснять: «Вот выйдете из наших дверей, а зауглом остановка трамвая (он назвал номер, не помню какой). Садитесь и сейчас же поезжайте до Неглинной улицы, сойдете у Сандуновских бань. Против остановки вверх идет Звонарский переулок. В конце него, справа — храм Св. Николая, что в Звонарях. Пойдите скажите тамошнему батюшке о. Александру Звереву (он сейчас служит всенощную), что я послал вас. Расскажите ему нее, что рассказали мне, и во всем, что он вам скажет, слушайтесь его. Только действительно слушайтесь».

Мы так и сделали. И попали к великому праведнику, молитвеннику, подвижнику. Отец Александр был духовным отцом Святейшего Патриарха Сергия.

После ссылки о. Александра мы перешли к одному из старейших протоиереев о. Сергию Лебедеву. Друг о. Александра, духовный сын (и самый любимый, видимо, вследствие почти одинаковой биографии) о. Алексея Зосимовского, о. Сергий особенно много дал нам в то исключительно тяжелое время...

Сегодняшнее молодое и среднее поколения духовенства, особенно духовенства зарубежного, не представляет себе того гонения, которому подвергалась Церковь, не говоря уже об арестах, расстрелах и ссылках. Создавались самые неблагоприятные условия для посещения храмов. Была введена «скользящая пятидневка», чтобы молящиеся не могли посещать церковь в воскресенье. Особенно строго преследовалось всякое опознание на работу в дни великих праздников. Служились ночные службы.

За прихожанами велась усиленная слежка, опрашивали в храмах: «Откуда вы?», «Почему пошли в храм не около дома?». Отнимались (или тихонько уносились) сумки, портфели (в поисках «информации»). Мы научились «не помнить», «не знать» фамилии соседей по хору, церкви. Прячась, ходили на исповедь то в храм, то на дом к священникам.

Нагнетавшаяся властями ненависть к верующим достигала такой степени: выходит молодая девушка из ворот дома, осеняет себя крестным знамением. Навстречу ей идет женщина лет 35-40. Она на минуту останавливается и плюет в лицо девушке со словами: «Вот тебе за твоего Бога!». Что бы мы делали, если бы тогда Господь не сохранил еще несколько замечательных старцев-священников, продолжавших традиции Оптинских и Зосимовских старцев...

Я уже упоминала выше, что о. Сергий Лебедев служил у Святейшего секретарем. Вернувшись после тюремного заключения и ссылки в Котласе, а потом в окрестностях Великого Устюга, о. Сергий не мог занять места на приходе. А на руках у него были две больные и престарелые сестры и старуха мать. Святейший «придумал» ему должность секретаря ради материальной поддержки.

Однажды (собственно, ради этого эпизода я все и пишу) о. Сергий дежурил в канцелярии. Был праздничный день, и Святейший уехал служить куда-то в Подмосковье. Вдруг открылась дверь и вышел в сопровождении конвоира (который вежливо остановился у дверей) архиепископ Филипп (Гумилев-ский), бывший одно время управляющим Московской епархией. Увидев о. Сергия, с которым его связывала многолетняя дружба, архиепископ сообщил, что ему в виде особой милости разрешено проститься со Святейшим. Владыку препровождали из одной отдаленной северной тюрьмы в Ростов, где жила его сестра. Там он тоже должен был содержаться в тюрьме, но так как он тяжело болел, сестра выхлопотала это перемещение, чтобы носить ему передачи.

В распоряжении архиепископа Филиппа были минуты, Святейшего было не дождаться... Тогда он попросил листок бумаги и написал прощальное письмо. Часа через три вернулся Святейший. Он прочел письмо, поцеловал и спрятал на груди со словами: «С таким письмом и на Страшный Суд предстать не страшно!». Потом прошелся несколько раз по комнате, вынул письмо, прочел его вслух и сказал: «Сережа, после моей смерти будут всякие толки и трудно будет понять, что я вынужден был делать в это страшное время, чтобы сохранить Литургию. Возьми письмо, подшей в мое личное дело». В этот вечер я была в семье Лебедевых, и о. Сергий со слезами на глазах рассказывал об этом своей маме и сестрам, а потом по памяти процитировал письмо. Обратившись ко мне, о. Сергий сказал: «Запомни, Оленьки, навсегда и расскажи, когда нас не будет». Вот это письмо:

«Владыка Святый, когда я размышляю о Ваших трудах для сохранения Русской Церкви, я думаю о Вас как о святом мученике, а когда я вспоминаю о Ваших ночных молитвах все о той же Русской Церкви и всех нас, я думаю о Вас как о святом праведнике».

Придя домой, я тщательно все записала. К сожалению, записи эти не сохранились. Война, эвакуация, пожар в нашем доме... И все же пришел день, когда эти слова стало необходимо огласить.

По приезде в Ростов архиепископ Филипп принял мученическую кончину: был застрелен на допросе, не пожелав подписать текст ложного показания, предложенного следователем (или согласиться на сотрудничество, если его отпустят). Владыку хоронили как простого монаха в закрытом гробе, а сестре сказали, что открыть гроб нельзя, так как Владыка якобы умер от инфекционной болезни.

Итак, письмо Святейшему Патриарху написано мучеником...

Я перечитала написанное, и снова показалось мне, что никакие слова недостаточны, чтобы передать то положение, в котором находились верующие, а следовательно и Церковь в целом, в то время. Много говорится сейчас о правильности или неправильности (последнее чаще!) позиции, занятой в те дни иерархами Русской Православной Церкви, но почти никто не представляет себе состояние мученичества и повседневного исповедничества, в которое они были тогда поставлены.

А главное, никто не хочет понять положения мирян, стремившихся бывать в храмах, нуждавшихся в руководстве духовников, в причащении св. Таин.

Сегодня многие из представителей Зарубежной Церкви не устают всячески поносить Патриарха Сергия и его «декларацию». Однако далеко не все и не всегда так относились к нему на Западе. В 1979 году в день Благовещения я была во Франции, в г. Ванне, в храме Московской Патриархии, где настоятелем был о. Сергий Шевич. Там я исповедалась и причащалась св. Тайн, а после литургии батюшка поехал в Париж с о. Варсонофием —иеромонахом и регентом храма. По дороге он говорил, что планомерно собирает все документы о поло, женин Русской Церкви, и особенно о деятельности Патриарха Сергия. Он утверждал, что только митрополиту, а затем и Патриарху Сергию (Страгородскому) Русская Церковь обязана не только сохранением Литургии, но и спасением от полного безбожия, ибо в планах Советского правительства было не только закрытие Храмов и уничтожение икон, но и обречение всего народа на безрелигиозность. Только мудрая «отважная» позиция Патриарха Сергия спасла Русское Православие, несмотря на искусственно провоцируемый раскол и протесты иерархов (в частности, Ленинградских) и приписываемую Патриарху якобы предательскую по отношению к ним роль.

И в заключение своих записок считаю необходимым сообщить подробности смерти о. Александра Зверева.

В последний раз он был арестован глубокой осенью 1937 г. Выяснилось, что сослан он был в район Сыктывкара, в дальние лагеря. Там он работал на лесоповале. Человек редкой доброты, состояние глубоко созерцательного молитвенного подвига он сочетал с открытым и доброжелательным отношением ко всем окружающим. Однажды, работая на лесоповале, он увидел, что один из пяти работавших с ним священников тяжело болен: озноб, высокая температура. Он тут же вместе с остальными членами бригады нарубил еловых веток, уложил больного и укрыл ветками: сказать конвойным или отправить в больницу значило обречь на скорейшую (и мучительную) смерть. Уложив больного, о. Александр попросил работавших с ним замерять нарубленные деревья и заполнять рапортички самим, а он попытается выработать две нормы: за себя и за больного. Если больной не выработает нормы, ему не дадут пайку хлеба, а это опять-таки голодная смерть. Когда кончился рабочий день, больному стало чуть лучше. Друзья окружили его и повели получать пайки хлеба. Немного не. доходя до места, где этот хлеб раздавали, О. Александр попросил друзей взять для него полагающуюся ему пайку и принести хлеб на нары. «А я пойду лягу, уж очень у меня от двух норм спину разломило».

Когда принесли хлеб, о. Александр лежал на нарах мертвый. Он умер от обширного инфаркта задней стенки сердца.

Все это рассказал родственнику О. Александра — о. Иоанну Березкину, содержавшемуся тогда в лагере под Руной, — священник, работавший с О. Александром в день его смерти и видевший его умершим. Этот священник был Переведен в лагерь под Рузу и, узнав, что о. Иоанн в переписке с семьей, просил передать подробности смерти о. Александра его сыну Серафиму Александровичу Звереву. Свое письмо с описанием смерти о. Александра о. Иоанн закончил словами: «Не в эту ли ночь видел я, что дядя Саша получил новую великолепную квартиру и поднимается по роскошной мраморной лестнице? Так он и скрылся из моих глаз».