Культура есть самосознание человечества в его истории, и отвергающие культуру отвергают и историю, в которой совершилось Боговоплощение. Отвержение истории всегда чревато сектантством и ересью. Поэтому культуру нужно не отвергать, а жить в ней и преображать ее изнутри. Постмодернизм как общекультурное течение получил такое распространение еще и потому, что православная культура пока слишком слаба. Ее нельзя пересадить из прошлого, ее можно возделывать лишь в настоящем. К ней нельзя прикасаться брезгливыми обскурантскими руками — она требует любви к творчеству, подвига жизни, мысли и чувства.
И православному человеку нечего бояться творчества: если оно еще возможно в мире, то именно в православной душе. Мы видим, как иссякает талант в современной богоборческой культуре, как старательно и тщетно его пытаются имитировать, какими жалкими выглядят эти потуги, эти затеи, эти «придумки». В православной культуре есть всё. В ней есть даже свои «перформансы» и «инсталляции», до которых никогда не додуматься нынешним постмодернистам.
Сами того не ведая, постмодернисты стали эпигонами православных Христа ради юродивых, которые сделались «безумны Христа ради»(1 Кор. 4, 10), ибо «мудрость мира сего есть безумие пред Богом» (1Кор. 3, 19). Ради Христа они ломали фарисейские и законнические стереотипы, чтобы на их обломках засияла неотмирная правда Божия. Они опрокидывали автоматизм будничной жизни, чтобы в мире явился свет Преображения. Они вторгались в представления об обыденности церковной жизни, напоминая о том, что Церковь есть Невеста Христова. Они не разрушали реальность, но являли в ней свидетельства «Царства не от мира сего».
Оптинский старец Нектарий порой встречал посетителей, играя тряпичными куколками. Преосвященный Феофан Калужский был настолько искушен поведением старца, что посчитал его ненормальным: когда он пришел к Нектарию, тот не обращал на него внимания и занимался своими куколками: одну совал в тюрьму, другую бил, третью наказывал. Лишь потом, при большевиках, когда владыка попал в тюрьму, где его истязали мучители, он понял пророчество отца Нектарин.
Рассказывают про него, что он насобирал разного хлама — камешков, стеклышек, глины и все это показывал приходящим к нему со словами: «Это мой музей». Был у этого старца и электрический фонарик, завернутый в красную бумагу. Он прятал его под рясу, ходил по комнате и время от времени сверкал им: «Это я кусочек молнии с неба схватил и под рясу спрятал». «Да это же не молния, это просто фонарь», — восклицали паломники, удивленные его экстравагантным поведением. «А, догадались!» — радовался он. Много было у него чудачеств, как сказали бы постмодернисты — « перформансов», которые потом оказывались символическими пророчествами, притчами.
Юродивый преподобный Симеон за несколько дней до великого землетрясения в Антиохии бегал по городу и ударял плетеным ремнем по каменным столбам, приговаривая: «Господь повелел тебе стоять крепко». Именно эти столбы и уцелели во время землетрясения. Как только люди начинали почитать его за святого, он тотчас совершал нечто такое, что должно было служить доказательством его безумия. Иногда он ходил хромая, иногда - подскакивая, иногда ползал по земле, колотя ногами. А то вдруг сплетал венок из маслины и трав и, возложив на голову, ходил по городу, помахивая ветвью. То его можно было видеть сидящим на плечах блудницы, причем вторая блудница била его при этом ремнем, то — таскающим за собой по городу привязанного за ногу дохлого пса. То — вбежав на амвон, он швырял в женщин орехи, то, сняв с себя одежду и намотав ее себе на голову, вбегал в женскую баню. Известен случай, когда юродивый исцелил человека с бельмом на глазу, помазав его горчицей и приказав умыться уксусом с чесноком. Исцеление он сопроводил словами: «Не воруй же коз у соседа».
Юродивые святые Николай Кочанов и Феодор Новгородские постоянно устраивали драки друг с другом: один подстерегал другого на Волховском мосту и, когда кому-нибудь из них приходилось переходить через мост, то другой не допускал его на свою сторону и гнал. Так, блаженный Николай, увидев блаженного Феодора «на своей территории», погнался за ним. Блаженный Феодор пробежал несколько улиц, пересек огороды и оказался возле самого Волхова, по которому и кинулся «яко по суху». Блаженный Николай бросился тем же манером за ним, прихватив при этом с огорода кочан капусты. Так он и гнал по водам блаженного Феодора до середины реки и, в конце концов, запустил кочаном в своего противника. Юродивые всегда были великими потниками (даже если ели на глазах у всех в Великий Пост мясо), молитвенниками (даже если бесчинно вели себя в церкви), прозорливцами и чудотворцами (даже если казались вовсе безумными). Их поведение — «не от мира сего» — смещало привычную реальность и преображало ее: пожары утихали, ураганы проходили мимо, укрощались штормы, солнце останавливалось в небесах, слетались ласточки (как к Андрею юродивому), воскресали мертвые, исцелялись больные, разбойники и блудницы становились праведниками и исповедниками Христа.
Их, выражаясь языком постмодернизма, «перформированная» (преображенная) реальность оказывалась
богопричастной: в ней совершалось чудо. В ней, в конце концов, оживала и становилась действенной и «вера угольщика», и «старой нянюшки», и «неграмотной богомолки», и лукавого книжника, и ученого фарисея: всех достигал этот свет преображения. То единственное «измененное освещение», при котором лишь и возможна и жизнь, и любовь, и творчество.
А главное — юродивые принимали на себя подвиг быть безумными в мире сем по великому смирению, не только для того, чтобы скрыть свою святость, чтобы избежать человеческих похвал и человеческого поклонения, но и для того, чтобы сделаться гонимыми, презренными и отверженными — такими, каким был в глазах мира Христос во время Своей земной жизни. То ничтожество, в которое они облекались Христа ради, призвано было упразднить в них всякую самость, дабы явилась через него слава Божья.
Устроители же постмодернистских перформансов — напротив, стремятся к тому, чтобы быть замеченными и отмеченными. Движущей силой здесь становится самовластный горделивый умысел переиначить спонтанный ход мира, изменить искусственным образом органическую ткань жизни, исковеркать мир Божий. В отличие от юродивого ничтожества, пытающегося убедить окружающих в своей духовной нищете, постмодернистский умысел претендует на обладание неким самостоятельным содержанием, которым можно жить. Однако разворачивающий прихотливую упаковку перформанса рискует не найти в ней ничего, кроме ее самой. В конечном счете перформанс оказывается лишь средством самоутверждения его устроителей.
Итак, некоторые зрелищные, игровые и поведенческие компоненты юродства отдаленно напоминают постмодернистские шоу. Однако «лицедейство» юродивых имеет целью исключительно славу Божию, в то время как постмодернистские манипуляции лежат исключительно в сфере интересов человеческого «я», разорвавшего свои связи с Творцом и Спасителем мира. Царство «не от мира сего»,которое проповедают юродивые, и мир постмодернистских симулякров (знаков, лишенных значения) вряд ли могут хоть в чем-то соприкоснуться. Мир симулякров и есть, по сути, «геенна огненная» — место, где нет Бога, где реальность и смысл, означающее и означаемое разошлись навеки. Там «плач, и стон, и скрежет зубов».
Православная культура, от которой мы были оторваны семидесятилетним Вавилонским пленом, жива и, как никогда, актуальна. Православное самосознание и творчество, породившие ее, до сих пор не выпускают нас из своего поля. Во всяком случае, мы до сих пор узнаем в «новых людях» все тех же старых знакомых.
Постмодернисты с их симулякрами — ба, да это ж любезный Чичиков при всех его мертвых душах «на вывод», со всей их «виртуальностью»! Гениальный Гоголь прозрел «бойкую необгонимую тройку», везущую этого родителя виртуальной реальности, да так, что шарахаются народы: «не молния ли это, сброшенная с неба?» и «что значит это наводящее ужас движение?» Да тут, впрочем, все: Хлестаков, Ноздрев с перформансами, капитан Лебядкин с виршами, Смердяковы, Плюшкины, Собакевичи, Верховенские, господа Голядкины. Все эти двойники, перевертыши, големы. Нос майора Ковалева — «перемещенный предмет» parexcellence!
Русская классика, выношенная в лоне Православия, еще раз — образно — свидетельствует о том, что разрыв человека с Первоисточником его бытия ведет к вырождению и смерти. Тревожное ощущение (и самоощущение) постмодернизма, что культура исчерпала себя и дальнейшее творение ее невозможно, есть следствие духовного оскудения человека, уповающего на свою самодостаточность. Разрыв культуры с Церковью оборачивается оскудением, упадком и в конечном счете — смертью культуры.
Культура не есть абсолютная ценность, но при этом она является свидетельством человечества. Идолослужение в отношении культуры столь же утопично, сколь и ее полнейшее отвержение. Творчество - это призвание и послушание человека, осуществляемое на путях исполнения воли Божьей. Воля Божья состоит в том, чтобы «взыскать и спасти погибшее».Творческая идея не может осуществляться автономно от идеи спасения, а оно невозможно при «зарытых талантах».Путь же спасения лежит через Христову Церковь.
Православная культура есть пока лишь замысел, идеал. Как таковой он, возможно, неосуществим. Но в стремлении к нему собирается творческая энергия, формируется личность, испытуется любовь и вера. Ибо даже неосуществимость этого идеала рождает дивные вещи:
По небу полуночи ангел летел
И тихую песню он пел.
И месяц, и звезды, и тучи толпой
Внимали той песне святой.
Он пел о блаженстве безгрешных духов
Под кущами райских садов,
О Боге великом он пел, и хвала
Его непритворна была.
Он душу младую в объятиях нес
Для мира печали и слез,
И звук его песни в душе молодой
Остался — без слов, но живой.
И долго на свете томилась она,
Желанием чудным полна,
И звуков небес заменить не могли
Ей скучные песни земли.
Вставить в блог
Поддержите нас!
