Мы поднимаемся на второй этаж. Там идет подготовка к Татьяниному дню – престольному празднику храма: разбирается сцена, происходит ремонт. Рабочие, похожие на альпинистов, увешаны какими-то инструментами и приспособлениями. Снятые металлические конструкции утесами громоздятся на полу. Здесь же, как рассевшиеся валуны, лежат груды кирпичей, покрытые алмазной, будто снежной, пылью. Но мы идем выше. По каменным уступам, напоминающим ступеньки, мы взбираемся на самый верх. Здесь находится комнатка священников Университетской церкви, отца Максима и отца Владимира, бывшая кинобудка. Холодный горний воздух. Свежесть вершин. Здесь и проходит наша беседа.
– Отец Владимир, Вы закончили Литературный институт, долгое время работали журналистом. Скажите, какими ветрами Вас занесло в Университетскую церковь?
– Во-первых, я журналистом как-то не очень много работал. Последние 10 лет перед рукоположением я был просто профессиональным редактором. Работал два года в журнале “Огонек”, год в газете “Нью-Йорк Таймс”, в некоторых других журналах и издательствах, в том числе в православном издательстве “Скиния”. А что касается моего пути в Церковь, то он начался еще 16 лет назад, когда я крестился. За это время я, надеюсь, стал обычным прихожанином, то есть человеком, который регулярно посещает храм, молится, исповедуется, в общем, участвует во всех таинствах Церкви. Принять священный сан было моей давней мечтой, но меня благословили не искать его самому. И когда год назад мне предложили стать священником, я с радостью согласился.
– Но что значит быть священником в Университетском храме?
– Конечно, задача пастыря в таком определенном месте как Московский университет очень сложна, поскольку человек образованный – это человек особый. Это человек всегда сомневающийся, борющийся не только с самим собой, но и с мнениями окружающих, это человек, подверженный многим интеллигентским болезням и вирусам, которые появились еще в прошлом веке. Я сам из этой среды, я сам такой же, так же болел всякими разночинскими, интеллигентскими, либеральными и демократическими болезнями, сам многие последствия этих болезней преодолевал в себе, многие преодолел, многие со скорбью вижу в себе до сих пор.
– Какая же основная, на Ваш взгляд, интеллигентская болезнь?
– Основная интеллигентская болезнь – это попытка переложить законы общества и государства на Церковь. Безусловно, было бы ошибкой думать, что законы Церкви также годны для государства. Я считаю, что и это неправильно. Но что, например, современный либеральный интеллигент хочет видеть в Церкви. Конечно, такую же гласность, как и в обществе. Он хочет, чтобы царские врата были всегда открыты, чтобы тайные молитвы священник читал вслух, он хочет полного равноправия, чтобы и прихожанин, и человек, имеющий благодать священства, были одинаковы в своих тайнодействиях и молитвах. Интеллигенту-либералу не нравится, что в Церкви есть иерархия, степени посвящения, некие тайные молитвы…
– Это, скорее, симптомы, чем болезни.
– Да, это внешние проявления, которые, в принципе, понятны и довольно легко исцеляемы. Есть, конечно, и более глубинные болезни, которые несет в себе интеллигенция. В первую очередь, гордыня. Это особая, ухищренная гордость – гордость, которая умеет скрывать себя, умеет облекаться в личину всяческих добродетелей, даже смирения. Это не гордость простодушного человека, это гордость человека искушенного, человека, может быть и стесняющегося своей гордости, но не желающего с ней расставаться и даже культивирующего ее в себе. Ведь у внецерковной интеллигенции честолюбие, тщеславие – это не бранные слова. Наоборот, многие люди говорят: “Это очень тщеславный человек”, – в том смысле, что он хороший, достойный человек. Про писателя говорят: “Это был большого честолюбия человек”, – как похвала. На самом деле, по церковным и нравственным канонам это грехи.
– На мой взгляд, особенно хорошо видны эти болезни в прессе и вообще в средствах массовой информации. Поскольку Вы были близки к этой среде, то, наверное, знаете, в чем они выражаются?
– В первую очередь, они выражаются в том, что люди рассуждают и судят о чем-то, не имея достаточного опыта и искушенности в этих вопросах. Не в похвалу себе, но просто как констатацию факта могу сказать, что за 10 лет своей журналистской деятельности я не написал, пожалуй, ни одной статьи о Церкви, потому что всегда считал себя человеком, не вполне понимающим все процессы, происходящие в ней. Ведь в религиозной жизни много скрытого, потому что здесь человек наедине с Богом. И вот многие судят об архиереях, о Патриархе, совершенно не понимая, что первое предназначение предстоятеля Церкви – это молитва за всех чад, за все государство и за весь мир. Эта область в нашей журналистике даже не берется во внимание. Смотрят только на внешние проявления, частные вопросы. Да и вообще пишут о Церкви как о некоем общественном институте, совмещающем в себе несколько министерств – культуры, соцобеспечения, образования и просвещения, упуская главное – что это Дом Божий.
– Да, наши журналисты очень любят писать о том, чего они не знают.
– К сожалению, это так. В данном случае я мог бы привести интересное письмо, которое прочитал лет 15 тому назад в парижском журнале “Вестник студенческого христианского движения”. Это письмо Николая Бердяева Льву Шестову. Он упрекает своего друга за то, что тот написал работу о христианстве. Сам Лев Шестов принял иудаизм. И вот Бердяев пишет ему в письме (а он очень любил Шестова, своего друга): “Лева, что же ты делаешь? Ты человек искушенный”, – я пересказываю своими словами, передаю только смысл, – “Что же ты делаешь? Как же ты можешь судить о том, чего ты не знаешь? У тебя же вообще не было христианского опыта. Как же ты можешь судить об этом? Никакой ум, никакой талант, никакая душевная изощренность тут не поможет. Многие вещи познаются только через опыт, нельзя о них узнать просто по книгам – это огромная ошибка.” Тот же самый упрек я могу предъявить и многим журналистам…
В это время раздался стук в дверь. Кто-то пришел к отцу Владимиру со своими вопросами.
Вставить в блог
Поддержите нас!
