Поэтический музей

Есть среди московских зданий такие, о которых можно долго рассказывать. Или даже — кажется, они сами могут рассказать интереснейшие истории, поделиться воспоминаниями об удивительных событиях, происходивших в их стенах, и людях, живших и работавших в этих домах, — стоит только прислушаться. «Здесь жил и работал…» — мемориальные таблички лишь напоминают прохожим о том, что когда-то давно здесь, рядом, разворачивалась совершенно другая жизнь.

Здание Политехнического музея в самом центре Москвы, на Новой площади, несомненно, одно из символов именно такой столицы: исторической, хранящей драгоценное предание о былых временах.

Более ста лет тому назад в стенах Политехнического музея был открыт лекторий, а знаменитая Большая аудитория стала настоящим культовым местом для студенческой молодежи столицы, творческой интеллигенции и вообще для образованной публики.

Несмотря на то, что Политехнический музей по определению был оплотом естественных наук, на сцене Большой аудитории выступали философы, историки и поэты. Эта сцена слышала Бунина, Есенина, Мариенгофа, Брюсова, Белого, Крученых, Хлебникова, позднее, в 1930-х — Заболоцкого, Твардовского, Багрицкого, а в 1960-х — Вознесенского, Окуджаву, Рождественского и многих других. 

Именно здесь 95 лет назад, в феврале 1918 года состоялось «Избрание короля поэтов» — знаменитый «поэзовечер», состязание, в котором противостояли друг другу Владимир Маяковский и Игорь Северянин. «Королем» был избран Северянин. Третьим в соревновании стал Бальмонт.

Как рассказывал участник того памятного вечера С.В. Спасский, на сцене сидел президиум, а выступать разрешалось всем желающим. Был установлен временной регламент: на выступление отводилось определенное время. Любопытно, что председательствовал в президиуме Владимир Дуров — дрессировщик и цирковой артист.

«Зал был набит до отказа. Поэты проходили длинной очередью. На эстраде было тесно, как в трамвае. Теснились выступающие, стояла не поместившаяся в проходе молодежь. Читающим смотрели прямо в рот. Маяковский выдавался над толпой. Он читал «Революцию», едва имея возможность взмахнуть руками. Он заставил себя слушать, перекрыв разговоры и шум. Чем больше было народа, тем он свободней читал, тем полнее был сам захвачен и увлечен. Он швырял слова до верхних рядов, торопясь уложиться в отпущенный ему срок.

Но «королем» оказался не он. Северянин приехал к концу программы. Здесь был он в своем обычном сюртуке. Стоял в артистической, негнущийся и «отдельный».

— Я написал сегодня рондо, — процедил он сквозь зубы вертевшейся около поклоннице.

Прошел на эстраду, спел старые стихи из «Кубка». Выполнив договор, уехал. Начался подсчет записок. Маяковский выбегал на эстраду и возвращался в артистическую, посверкивая глазами. Не придавая особого значения результату, он все же увлекся игрой. Сказывался его всегдашний азарт, страсть ко всякого рода состязаниям.

— Только мне кладут и Северянину. Мне налево, ему направо.

Северянин собрал записок немного больше, чем Маяковский.

…Часть публики устроила скандал. Футуристы объявили выборы недействительными. Через несколько дней Северянин выпустил сборник, на обложке которого стоял его новый титул. А футуристы устроили вечер под лозунгом «долой всяких королей».

Писатель Лев Никулин вспоминал впоследствии: «После выборов Маяковский довольно едко подшучивал над его «поэтическим величеством», однако мне показалось, что успех Северянина был ему неприятен. Я сказал ему, что состав публики был особый, и на эту публику гипнотически действовала манера чтения Северянина, у этой публики он имел бы успех при всех обстоятельствах.

Маяковский ответил не сразу, затем сказал, что нельзя уступать аудиторию противнику, какой бы она ни была. Вообще надо выступать даже перед враждебной аудиторией: всегда в зале найдутся два-три слушателя, по-настоящему понимающие поэзию.

— Можно было еще повоевать...

Тогда я сказал, что устраивал выборы ловкий делец, импресарио, что, как говорили, он пустил в обращение больше ярлычков, чем было продано билетов.

Маяковский явно повеселел:

— А что ж... Так он и сделал. Он возит Северянина по городам; представляете себе, афиша — «Король поэтов Игорь Северянин»!

Однако нельзя сказать, что Маяковский вообще отрицал талант Северянина. Он не выносил его «качалки грезерки» и «бензиновые ландолеты», но не отрицал целиком его поэтического дара».

Наконец, сам Игорь Северянин в своих «Заметках о Маяковском» писал: «В марте 1918 г. в аудитории Политехнического музея меня избрали «Королем поэтов». Маяковский вышел на эстраду: «Долой королей — теперь они не в моде». Мои поклонники протестовали, назревал скандал. Раздраженный, я оттолкнул всех. Маяковский сказал мне: «Не сердись, я их одернул — не тебя обидел. Не такое время, чтобы игрушками заниматься...»

Дадим слово самим участникам того необыкновенного соревнования. Северянин vis à vis Маяковский: о ком, о чем? О самих себе, конечно!

В. Маяковский

А вы могли бы?

Я сразу смазал карту будня,
плеснувши краску из стакана;
я показал на блюде студня
косые скулы океана. 

На чешуе жестяной рыбы
прочел я зовы новых губ.

А вы
ноктюрн сыграть
могли бы
на флейте водосточных труб?

1913

И. Северянин 

Мои похороны

Меня положат в гроб фарфоровый
На ткань снежинок яблоновых,
И похоронят (...как Суворова...)
Меня, новейшего из новых. 

Не повезут поэта лошади —
Век даст мотор для катафалка.
На гроб букеты вы положите:
Мимоза, лилия, фиалка. 

Под искры музыки оркестровой,
Под вздох изнеженной малины —
Она, кого я так приветствовал,
Протрелит полонез Филины. 

Всем будет весело и солнечно,
Осветит лица милосердье...
И светозарно, ореолочно
Согреет всех мое бессмертье! 

1910

В. Маяковский 

Себе, любимому, посвящает эти строки автор

                      Четыре.
                     Тяжелые, как удар.
                     «Кесарево кесарю — богу богово».
                     А такому,
                     как я,
                     ткнуться куда?
                     Где для меня уготовано логово? 

                      Если б был я
                     маленький,
                   как Великий океан, —
                     на цыпочки б волн встал,
                     приливом ласкался к луне бы.
                     Где любимую найти мне,
                     такую, как и я?
                     Такая не уместилась бы в крохотное небо! 

                      О, если б я нищ был!
                     Как миллиардер!
                     Что деньги душе?
                     Ненасытный вор в ней.
                  Моих желаний разнузданной орде
                     не хватит золота всех Калифорний. 

                       Если б быть мне косноязычным,
                     как Дант
                     или Петрарка!
                     Душу к одной зажечь!
                     Стихами велеть истлеть ей!
                     И слова
                     и любовь моя —
                     триумфальная арка:
                  пышно,
                     бесследно пройдут сквозь нее
                     любовницы всех столетий. 

                      О, если б был я
                     тихий,
                     как гром, —
                     ныл бы,
                     дрожью объял бы земли одряхлевший скит.
                     Я
                     если всей его мощью
                   выреву голос огромный —
                     кометы заломят горящие руки,
                     бросятся вниз с тоски. 

                      Я бы глаз лучами грыз ночи —
                     о, если б был я
                     тусклый,
                     как солнце!
                     Очень мне надо
                     сияньем моим поить
                     земли отощавшее лонце! 

                    Пройду,
                     любовищу мою волоча.
                     В какой ночи,
                     бредовой,
                     недужной,
                     какими Голиафами я зачат —
                     такой большой
                     и такой ненужный? 

                      1916

И. Северянин

Рескрипт короля

Отныне плащ мой фиолетов,
Берета бархат в серебре:
Я избран королем поэтов
На зависть нудной мошкаре. 

Меня не любят корифеи —
Им неудобен мой талант:
Им изменили лесофеи
И больше не плетут гирлянд. 

Лишь мне восторг и поклоненье
И славы пряный фимиам,
Моим — любовь и песнопенья! —
Недосягаемым стихам. 

Я так велик и так уверен
В себе, настолько убежден,
Что всех прошу и каждой вере
Отдам почтительный поклон. 

В душе — порывистых приветов
Неисчислимое число.
Я избран королем поэтов. —
Да будет подданным светло!

1918

***

О сегодняшнем облике знаменитого Лектория — фотозарисовка Евгения Глобенко.