Разговор незнакомых

Другое дело — наблюдать за тем, как в метро люди общаются. С этим мне внутренне всегда было легче согласиться. Даже несмотря на то, что, когда ты стоишь в вагоне в утренней толпе пассажиров, по которой пробегают синхронные волны на поворотах невидимого железнодорожного полотна, — все равно, любой внимательный взгляд на соседа по вагону сродни подглядыванию.

На этот раз не обратить внимания на случившееся было невозможно. Слишком шумными были те двое мужчин, которые вошли в вагон где-то посередине между моими «домашней» и «рабочей» станциями метро. Хотя — шумным был все же только один из вошедших. Большой, крепкий мужчина за сорок, хорошо, но неброско одетый, о чем-то громко говорил своему товарищу. Тот то ли смеялся, то ли что-то отвечал — не было желания разбирать.

 Как бы то ни было, двое вошедших разговаривали очень громко, и это заставило меня отвернуться: если уж нельзя было не слышать то, о чем они говорили, так, по крайней мере, я мог не смотреть на них. Единственное, на что я обратил внимание, — у мужчины был за спиной рюкзак. Очень странно выглядел этот маленький, практически детский рюкзачок на широкой мужской спине. Сразу вспомнилась брезентовая сумка для школьной сменной обуви, которую когда-то давно для меня сшила мама. Размеры рюкзака были вот именно такими же; в какой-то момент я даже подумал, что у мужчины там на самом деле лежит пара обуви. Какой обуви? Зачем ему «сменка»? Внешним своим видом мужчина никоим образом не походил на человека, который пользуется рюкзаками. Выглядел он, если можно так выразиться, совершенно противоположным образом. Его можно было бы принять за какого-то высококвалифицированного электрика или сантехника, который едет в элитную новостройку устанавливать дорогущую ванну в пентхаусе. Такой хорошо одетый и гладко выбритый сантехник.

Потом показалось, что он пьян. Красное лицо, мясистый нос, маленькие глаза под козырьком бейсболки (бейсболка при минусовой температуре — это да...), напористая, даже развязная жестикуляция — было очень похоже на то, что «сантехник» с утра «подогрелся».

Разговор продолжался. Люди входили и выходили из вагона, и эти двое понемногу приблизились к месту, где я сидел. Наконец, они стали прямо напротив. Правда, они стояли спинами, и разговор их по-прежнему не достигал моих ушей. Чему я был только рад. Единственное — теперь, когда они стояли вблизи, я не только не почувствовал перегара; напротив, мне показалось, что в воздухе улавливается аромат какого-то хорошего одеколона. Становилось интересно.

Прошло несколько минут, я отвлекся на что-то. Когда я поднял взгляд в очередной раз, то увидел, что спутник «сантехника» уселся напротив меня. А с тем теперь уже разговаривал совершенно посторонний человек. Нет, не так. То, что новый собеседник громкоголосого обладателя маленького рюкзака с ним не знаком, я понял не сразу. Поначалу мне просто показалось, что компания расширилась — на очередной станции метро к первым двум присоединился третий.

Этот третий окончательно заинтересовал меня, и я принялся уже внимательно наблюдать за происходящим. Этот третий — это был уже по-настоящему пожилой человек, седой, сухопарый старик. Хотя выглядел он совершенно не по-стариковски. Джинсы, ботинки на толстой подошве, аккуратная модная  куртка с капюшоном, твидовая кепка — так могут одеваться и тридцатилетние, и даже подростки. Но главное — рюкзак! У него за спиной тоже был рюкзак. Правда, не такой комично-маленький, как у «сантехника», — черный дорогой рюкзак, в котором могло быть все что угодно: ноутбук, фотоаппарат, рукопись, бутылка коньяка, стопка курсовых для проверки... Он говорил чуть тише, чем «сантехник», и я не мог разобрать слов, но по лицу и особенно по выражению глаз (темные колючие глазки редко поднимались на собеседника из-под седых бровей, они смотрели куда-то чуть мимо, но смотрели возмущенно и сердито; как-то даже огненно смотрели эти глаза) было ясно, что он не просто говорил — он отчитывал краснолицего.

Именно отчитывал. Это не была перебранка, не был диалог. Седой старик выговаривал что-то своему более молодому собеседнику. Выговаривал сосредоточенно, подбирая слова — этим, видимо, объяснялся слегка отстраненный взгляд. Тот в ответ лишь вставлял какие-то отдельные слова или фразы — было не разобрать. И теперь я уже жалел, что не могу расслышать разговора. Слишком необычно было происходящее. Не скрою: я был на стороне старика уже потому, что, как мне казалось, тот укорял говоруна за развязность и неумение себя вести.

Необычно было и то, как реагировал сидящий спутник «сантехника». Он как будто не принимал никакого участия в происходящем. Или даже одобрял старика. В любом случае, вид у него был самый что ни на есть благодушный.

Между тем старик закончил говорить. Я по-прежнему не разбирал ни слова, но это было понятно. Как же все-таки приятно наблюдать за человеком, который умеет вовремя остановиться в разговоре! В этом — настоящее чувство собственного достоинства, какое-то особенное уважение к слову и к собеседнику. Было видно, что хоть старик и лишил «сантехника» почвы под ногами и тому нечего возразить, он не стремился заткнуть собеседнику рот и окончательно его уничтожить. Он высказался, и ему этого было достаточно. Эти двое по-прежнему стояли рядом, только теперь молча. И не было никакой отчужденности или даже злобы, которые так часто ощущаешь, если становишься свидетелем ссоры. На следующей станции старик вышел. «Сантехник» сел рядом со своим товарищем.

А еще через станцию надо было выходить мне.

Я стал продвигаться к выходу. И уже стоя возле дверей, еще раз обернулся, чтобы посмотреть на «сантехника»; его было даже немного жаль.

Козырек бейсболки был опущен вниз. «Сантехник» сидел, держа в руках икону. Откуда она у него взялась, я даже не задумался в тот момент. Толстыми заскорузлыми пальцами мужчина держал необольшую, размером с блокнот, икону святителя Луки Войно-Ясенецкого и смотрел на нее так, как будто его только что отчитывал сам святой: внимательно, долго, напряженно. Потом на несколько секунд он приходил в себя, с каким-то удивлением переворачивал икону, рассматривал ее с обратной стороны, будто что-то там искал. И, не найдя, вновь утыкался взглядом в лик святого. Потом снова переворачивал и снова возвращался к лику. А я не мог отвести взгляда от этого человека. Что-то странное и важное происходило в эти пару минут.

Последнее, что я видел, — мужчина аккуратно положил икону в полупрозрачный серый пакет. Продолжая держать ее в руках, он спокойно и тихо сидел, глядя перед собой, а сквозь пленку пакета угадывался лик Святителя.

Двери вагона закрылись. Я пошел по перрону в толпе спешащих людей.

***