Хорошо, что Гоголь не жил в наше время - хотя бы потому, что Леонид Парфенов просто читал бы в интернете его произведения (к примеру, о кризисном гении, скупающем за бесценок разоряющиеся журналы) и совершенно не подозревал бы, что о Николае Васильевиче можно снять отличный фильм. Так и остался бы Гоголь просто Гоголем, а не птицей (впрочем, порассуждав с коллегами об искусстве в программе «Школа злословия», он, возможно, стоял бы гоголем в пробках, думая о славе, но это уже порождение нашей разнузданной фантазии и к делу отношения не имеет).
Я представляю себе такую картину: русские писатели-классики записываются на прием к Парфенову, чтобы попросить его снять о них такой же фильм, как о Гоголе.
- Господин Парфенов, можно ли создать такие же движущиеся картины обо мне? Чтобы теми же приемами, теми же смелыми мазками нарисовать мой литературный и биографический портрет? Только чтобы шкафы из пустоты не вырастали, это грешит против искусства. Это лишнее, наносное; а в остальном чтобы так же, как о Гоголе? У меня, знаете ли, скопились лишние деньги, журнальные гонорары, они мне совершенно не нужны... Эта собственность так тяготит. Нет, что вы, это не взятка! Как вам такое в голову... просто как благодарность. У 
меня свое имение, а вы в городской квартире целый год ютитесь... Несправедливо. Возьмите...
(Толстой).
- Позвольте мне быть откровенным и не сердитесь на мою прямоту: я хочу такой же фильм о себе, как о Гоголе. Эта живость, эта яркая простота... Эта хрупкая красивая женщина, так свежо, так выпукло, без тени актерской пошлости, читающая отрывки из Гоголя... Граф, наверное, пытался дать вам какие-то деньги. Я знаю, что вы их не взяли. Не слушайте старика! Иногда его сложно понять, сами знаете. Снимите фильм обо мне... (раскрывает портфель).
(Чехов).
Потому что действительно хороший подарок сделал Парфенов Гоголю на двухсотлетний юбилей - многомерный и красочный фильм. Целевая аудитория - люди. Фильм рассказывает о человеческой и литературной жизни писателя так, что профан просветится (не все же Википедию читать), а знаток задумается (не Воропаевым единым). Картина Парфенова поистине художественна: зачем, казалось бы, эта жутковатая история о том, как пятилетний Николай утопил кошку? А затем, чтобы многомиллионная аудитория Первого канала знала, что Гоголь с детства думал о черте и увидел его в несчастном звере; галерея чертей в произведениях писателя - не «художественный прием», призванный отразить то-то и то-то, а воплощение давних, мучительных и красочных переживаний Гоголя. Пунктиром очерченная в начале фильма тема полностью воплощается в последующих эпизодах. Это не буквализм и не журнализм; это - художественно. То есть здесь все ружья стреляют (простите, Чехов никак не отвяжется. Не знаю я Парфенова, не знаю; идите сами и пытайтесь второй раз, да поторопитесь, а то Тургенев с дарственной на имение к нему собирается, я слышал).
Гоголь призраком прошелся по фильму Парфенова, но призраком добрым, нестрашным: это такой человеческий вариант всем известного Каспера. Вроде как домовой, только летает, ульи там проверит или воды из фонтана зачерпнет. Ничего кощунственного, невинная фантасмагория. Милый призрак! (Про Чехова ведь можно). Летающий анимированный Гоголь заставляет нас забыть того страшного, «похожего на крыску» (Набоков) классика с блестящими глазами, что нависает над школьной доской и стоит над душой, приводя в наши сны фантастического Собакевича или немыслимую Коробочку. Гоголь, показанный в фильме Парфенова, мирит нас с ним. Что филфак! Детские страхи сильнее научных интересов. Я, например, читать раньше любил, но школьный Гоголь с его потрясающей галереей высокохудожественных уродов меня настолько пугал, что читать его я боялся аж до 9-го класса. Сила искусства, не иначе.
Уж чего-чего, а страшного в жизни и творчестве Гоголя хватало, и фильм рассказывает об этом. Как жутко представлять лицеиста Николая, симулирующего сумасшествие настолько успешно, что врач по образованию не может разоблачить симулянта! И все для того, чтобы избежать наказания за провинность. Страшен здесь не повод для речи с пеной у рта, не сам искусственный припадок, а то, что разыгрываемое сумасшествие нельзя отличить от настоящего. Художник отображает действительность не точно, но правильно; его ложь правдивее жизненных фактов. Условность и неточность, которую пропустит обыватель, обязательно заметит профессионал; но Гоголя врач не смог уличить в обмане, и из этого вырастает ужас, который охватывает меня, когда я задумываюсь о качестве дара писателя, о непереносимой гениальности, раздавившей, наверное, его личность. Гоголь - настолько художник, что уже даже чуть-чуть не художник; он больше любого художника именно по размерам своего таланта. Уже в детстве, разучивая припадок, он репетировал будущие выходы своего гения на сцену современности.
Может быть, отсюда гоголевская любовь к огромным размерам всего? Гений выпирает наружу из неудачливого подражательного стихотворца, который не дает своему таланту применения, сочиняя плохие стихи. И гений растет и словно нарывает; дорвавшись, наконец, до настоящей работы, гений Гоголя и рисует нам казаков весом в несколько сот килограммов, шаровары размером с Черное море и прочее. Отведав в детстве помешательства, гений Гоголя рождает настоящего сумасшедшего, несчастного и бессмертного Поприщина - фантом, неотличимый от живого человека.
Я говорю все это сейчас по двум причинам: во-первых, на эти размышления натолкнул меня фильм Парфенова - раньше я о Гоголе не задумывался; во-вторых, фильм «Птица - Гоголь» наполнен приемами, словно взятыми напрокат у самого писателя и создающими почти гоголевскую, фантастичную, жутковатую и возвышенную тональность. Например, речь идет о малороссийских помещиках, и мы слышим уютный парфеновский голос, интонацию профессионального историка-бытописателя; и вдруг - сюжет об утопленной кошке: как Гоголь звал ее, заманивая к пруду:
- Кыса-кыса-кыса... - тоненько вышептывает Парфенов и наклоняется, высматривая кошку под шкафом.
Странный Парфенов, страшный! Вроде как умом повредился. Серьезный человек, столько передач сделал, а кошку кысает, как дитя малое. Морок, морок.
Или: на первом авторском чтении только что написанного «Ревизора» Пушкин катается по полу от смеха, и за кадром действительно слышен искусственный, буйный, добродушно-пародийный хохоток. Никак сам Александр Сергеевич радоваться изволит! А что, в самом деле, так и хохотал? А улыбался тогда как? А храпел как - с присвистом или ровненько так, с достоинством? Вилку как держал? Вообще, где запись-то взяли, откуда пушкинский голос?
Морок, морок...
Продолжение следует...
Вставить в блог
Поддержите нас!
