Спустя полтора месяца поисков Евгения Васильевна, наконец, смогла найти менее страшную работу: она стала домработницей в интеллигентной еврейской семье Калмансонов. Глава семьи рано умер, его жена училась в военной академии, у неё на руках остались двое маленьких сыновей. Вот где пригодился опыт бывшей сельской учительницы! По сути, Евгения Васильевна стала гувернанткой, жила вместе с Калмансонами в офицерском доме на Красноказарменной улице. Дети очень привязались к своей няне, мать доверяла ей вести хозяйство. Неподалёку была церковь Петра и Павла в Лефортове, и раба Божия Евгения оставалась прихожанкой этого храма до последних дней жизни (умерла она 19 июля 1952 года и похоронена на Ваганьковском кладбище, рядом с умершей во время войны, в 1943 году, сестрой Таисией). В канун нового 1931 года Евгении Васильевне пришло официальное письмо из Воронежа - центра Центрально-Чернозёмного округа, в который входил Раненбург. В нём - всего несколько слов: «Секретариат Облисполкома сообщает, что Вы постановлением Президиума Облисполкома от 25 декабря 1930 года восстановлены в избирательных правах».
Фёдор Семёнович такого письма не дождался. Весь 1930 год его детей Всеволода и Серафиму прорабатывали на собраниях: дети бывшего купца второй гильдии, лесопромышленника, они своим происхождением портили школьные показатели. Серафиму дважды вызывали в Рязань в обком комсомола, требовали дать показания против отца. Не раз комиссия раненбургской бедноты приходила к Прутцковым составлять опись имущества.
Впрочем, сфера деятельности «хозяев жизни» была шире. Вот передо мною протокол городского собрания Раненбурга от 11 января 1930 года. Присутствовали 846 человек. «СЛУШАЛИ: о закрытии церквей и снятии колоколов со всех церквей Раненбурга. ПОСТАНОВИЛИ: колокола со всех церквей снять и просить Правительство переплавить их в трактора. По данному вопросу вызвать на соцсоревнование города Козлов и Данков. ЗА: 793 человека, ПРОТИВ: 53. Секретарь Иван Солосин».
Солосины были одними из основателей Раненбурга в XVIII веке. Теперь члены их большой семьи, как вспоминала бабушка, стали раскулачивать «бывших» людей, в числе которых оказался и Фёдор Семёнович Прутцков. Вечером 5 марта 1931 года его арестовали. В Государственном архиве Липецкой области хранится уголовное дело за № 13 307 «О контрреволюционной раненбургской организации», состоящее из трёх толстых папок. В ордере на обыск «с целью обнаружения оружия» сказано: «Независимо от результатов обыска гражданина Прутцкова Ф.С. задержать и доставить в Раненбургский райаппарат ОГПУ».
Обыск проводил чекист по фамилии Жабин. Он же составил протокол, в котором написал: «при обыске ничего обнаружено не было». Внизу протокола - подпись прадеда. Меня поразило, что расписывался он по дореволюционной орфографии, имя своё писал по-церковнославянски, через фиту.
Арестованных «контрреволюционеров» держали в бывшем доме купцов Козьминых. Бабушка вспоминала, что мимо этого дома было страшно проходить: оттуда кричали, стонали. Несколько человек умерли прямо там. Через некоторое время всех арестованных отправили в Козлов (ныне город Мичуринск), где был так называемый Домзак (дом заключённых). Фёдора Семёновича везли к железнодорожной станции мимо родного дома. Дети махали вслед этой толпе, пытаясь найти в ней старого больного отца. Одна старушка прижимала к себе медный самовар - единственное, что у неё осталось от прежней жизни.
В Козлове арестованных впервые допросили. Интересно, что протоколы допросов нескольких десятков человек написаны одним почерком и одним стилем. Может быть, поэтому до сих пор официально запрещено копировать эти протоколы? Кое-что, впрочем, скопировать мне всё-таки удалось. Вот фрагменты допроса Ф.С. Прутцкова от 31 марта 1931 года:
«Как я, также и остальные члены правления артели «Смычка», были, несомненно, недовольны существующим советским строем, то есть мероприятиями, которые проводились в жизнь...
Стали иногда собираться... На этих сборищах иногда велись разговоры контрреволюционного характера, лишь потому, что после революции у большинства из нас было всё отобрано, говорили о том, что советская власть начала давить налогами бывших торговцев, а наряду с этим и крестьян. Выпусков займов советское правительство загоняет крестьянство в кабалу. Обсуждали вопрос о нажиме на крестьянство путём непосильного обложения хлебом и т.д.
Из всего, что мы говорили на наших сборищах, я заключаю, что все мы как один были враждебно настроены против советской власти. Вывод сводился к тому, чтобы улучшить свое положение, [далее подчёркнуто красным карандашом. - Г.П.] необходимо создать организацию, которая, группируя вокруг себя кулацкую часть населения, могла бы в любой момент выступить против советской власти».
Показания других членов артели «Смычка» словно выполнены под копирку.
Из протокола допроса Грудинина Сергея Петровича - «купца Раненбурга, чиновника военного времени»:
«Я, Шувалов, Жилин, Прутцков и Тяпкин, как бывшие люди до революции, связанные между собой идеологически, в разговорах иногда критиковали мероприятия советской власти, а в некоторых случаях выражали недовольство».
Из протокола допроса Жилина Григория Игнатьевича - бывшего лесопромышленника:
«Примерно с 1925 года между нами начались разговоры против советской власти, что советы обкладывают большими налогами торговцев, этим не дают возможности развернуться частной торговле, что нам плохо живётся при советской власти потому, что до революции мы были людьми, а теперь вот сидим в артели, что советы обирают крестьянство налогами и займами. Разговоры эти против советской власти были не один раз...».
Повторно
арестованных допросили 10 мая:
«Допрошен обвиняемый Прутцков Фёдор Семёнович, который показал: Виновным себя в предъявленном обвинении по ст. 58 п.10 и п. 11 УК РСФСР не признаю, членом контрреволюционной организации я не был и антисоветской агитации не вёл...».
Но чекисты не утруждали себя поисками доказательств вины того или иного арестованного. Обвинительное заключение было уже готово. Постановлением Коллегии ОГПУ от 5 июня 1931 года Прутцков Фёдор Семёнович по статье 58-10 заключён в концлагерь сроком на пять лет.
Десятый пункт печальной 58-й статьи уголовного кодекса РСФСР 1926 года гласил: «Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению советской власти, а равно распространение или хранение литературы того же содержания - лишение свободы не ниже шести месяцев, те же действия при массовых волнениях или с использованием религиозных или национальных предрассудков масс - высшая мера наказания».
Перед оглашением приговора была составлена опись имущества Фёдора Семёновича:
«дом деревянный, железом крытый - 1, оценка 300 рублей, ларь деревянный - 1, оценка 8 рублей, стол простой - 1, оценка 3 рубля, стулья венские - 2, оценка 2 рубля».
Милиционер Фролов, проводивший опись, записал в акте: «Больше при описи ничего не оказалось». Да, немного имущества успел нажить за свои 67 лет бывший эксплуататор и лесоторговец!
В эти дни мой прадед был уже тяжело болен. В деле сохранился акт медицинского освидетельствования заключённого Козловского домзака Прутцкова Ф.С., подписанный главным врачом: «атрофия левой руки, нет зубов [выбили при допросах? - Г.П.], дряхлость. К физическому труду не годен».
Но это бесстрастное заключение никак не повлияло на приговор. Больного и беспомощного старика отправили в Соловецкий лагерь. Сопроводительная выписка гласила: «... Упомянутого заключённого надлежит отправить с первым отходящим этапом в г. Кемь, для заключения в Соловецкий лагерь ОГПУ сроком на пять лет, считая срок с 7 марта 1931 года».
В дороге Фёдор Семёнович заболел тифом. Его высадили из спецэшелона на станции Медвежья Гора в Карелии, где было управление строительства Беломорско-Балтийского канала. Умирая в лагерном бараке, прадед нашёл силы написать прощальное письмо родным в Раненбург. Письмо это не сохранилось. Бабушка рассказывала, что его читали и плакали над ним, пока оно не истёрлось до дыр.
В МВД Карелии мне сообщили, что архивы Беломорканала сгорели в годы Великой Отечественной войны, когда финны захватили Петрозаводск и Медвежью Гору. И только недавно стало известно, что заключённых, умерших в 1931 году на первом этапе строительства канала, хоронили в лесу на 16-м километре шоссе Медвежьегорск-Повенец, близ села Сандормох. Теперь там, где, скорее всего, похоронен мой прадед, часовня и мемориальное кладбище.
После смерти отца Всеволод и Серафима уехали в Москву, за ними - Таисия Васильевна с больным Виктором, который вскоре умер. Дом Прутцковых в Раненбурге сломала победившая беднота.
... В середине пятидесятых годов Серафима Фёдоровна Прутцкова работала заведующей приёмным покоем в 29-й московской больнице. Однажды во время её дежурства «скорая помощь» привезла грязную, оборванную старуху с вокзала. По её лохмотьям ползали вши, голодные глаза выделялись на осунувшемся лице. Она даже не могла назвать своё имя. Моя бабушка, работавшая по совместительству инвалидным врачом, стала обрабатывать старухины струпья, помыла её и накормила. Старуха заговорила. Оказалось, она тоже из Раненбурга. Дети и внуки её поголовно спились, кто-то покончил с собой. Родственники выгнали её из дома, она долго жила на вокзале, прося милостыню. Звали старуху - Анна Солосина. Это её сыновья Иван и Геннадий раскулачивали Прутцковых.
Вставить в блог
Поддержите нас!
