Идущий к Илие Обыденному: глава из новой книги "Обыденский батюшка"

Идущий к Илие Обыденному

           Каждое  утро в час пик среди людей, выходивших из метро в сторону улиц, которые тогда назывались Кропоткинская и Метростроевская, можно было заметить человека среднего или несколько ниже среднего роста с  белыми волнистыми волосами, обрамлявшими просторный лоб, ровной линией бровей над светлосерыми прозрачными глазами, некрупным прямым носом и седеющей аккуратной бородкой. В лице этом была, что называется, порода, которая выдавала в нем коренного москвича. Одет он был просто: в светлый льняной пиджак и льняные брюки, если был летний погожий день, и в драповое пальто с каракулевым воротником и шапку-ушанку, если была зима.  Люди спешили на работу, их поток обгонял его. Он шел неторопливым размеренным шагом. Его взгляд был сосредоточен и обращен как бы внутрь себя. Губы иногда шевелились. От Метростроевской улицы, бывшей и теперешней Остоженки, он шел по Соймоновскому проезду до 3-го Обыденского переулка, туда, где сиял золоченый купол храма пророка Илии.   Первый раз он прошел таким путем в 1951 году. И ходил им почти полвека.  Имя этого человека - Александр Никифорович Егоров. А верующие москвичи, особенно жившие в центре столицы, звали его отец Александр.

         Вообще-то в храм Илии обыденного ближе идти, спускаясь по Остоженке до 2-го Обыденского переулка. Но батюшка шел более длинным путем неслучайно. Слева от проезда начиналась зона отдыха, в которой размещался Кропоткинский бассейн. Плававшие в голубой от хлора воде молодые москвичи зачастую не знали, что здесь не так еще давно  возвышался  величественный  храм Христа Спасителя. Маршрут отца Александра огибал против часовой стрелки часть внешнего контура этого святого места. Так он начинал свой тайный крестный ход, во время которого молился Богу о том, чтобы главный собор православной Руси возродился. А после службы, возвращаясь домой, батюшка пойдет мимо набережной Москвы-реки, свернет на Волхонку и, только тогда, завершив крестный ход, войдет в метро. 

*       *       *

         …Отец Александр побывал в храме Христа Спасителя четырехлетним мальчиком. Его привели туда родители Ольга Ивановна и Николай Никифорович. Всего две недели оставалось храму украшать Москву.  5 декабря 1931 года он был взорван: атеистическая власть безжалостно стирала память о  былом величии православной державы. Как достаточно цинично прокомментировал  взрыв его главный организатор Л.М.Каганович,  «Мы задрали подол матушке Руси».  Богоборцам казалось, что церковь здесь уже никогда не будет стоять. Батюшка помнил надпись на заборе, ограждавшем руины взорванной церкви: «Вместо очага дурмана – Дворец съездов». Господь, однако, окоротил гордыню атеистов…     

         Купол храма украшала икона «Отечество»,  иконография которой восходит к образу Живоначальной Троицы. Родителям образ понравился, они заказали копию. Семья Егоровых его бережно хранила. И этим, надо сказать, оказала большую услугу тем, кто в 90-е годы восстанавливал храм: имелись цветные снимки всех его икон, кроме «Отечества». [1]

         Тайные крестные ходы отца Александра как бы устанавливали незримую связь между прошлым и будущим: между собором, который был разрушен, и который, он верил, будет построен. В этом прошлом была Россия, была христианская монархия, верность которой  он  сохранил до своих  последних дней, были его родители,  деды и  прадеды.

          Егоровы традиционно  - семья, крепкая своими православными устоями, устоявшимся бытом, где дети почитали родителей, а родители воспитывали  у детей христианские добродетели, приучали к труду,  учили любить родину.  Его дедушка по линии отца, Никифор Егоров,  работал на ткацкой фабрике «Семеновская мануфактура», затем, с 1890 года, закройщиком на заводе «Богатырь» в селе Богородском - практически с момента основания завода. Сохранилась его рабочая книжка. Она представляла собой договор, в котором четко прописаны  обязательства хозяина и работника, в том числе штрафы, если последний опоздает на завод, компенсации во время болезни или при несчастном случае на работе. Пометок о штрафах в книжке не было, а вот о поощрениях за добросовестный труд упоминалось неоднократно. Кстати, хозяин платил работникам золотом. Николаевских червонцев скопилось достаточно, и, в конце концов, глава семьи решил, что нечего хранить металл, удобнее перевести его в ассигнации. Сделано это было в 1914 году. Начавшаяся вскоре мировая война, а затем революция превратила сбережения Егоровых в прах.  Хорошо, что дед Никифор  успел потратить часть скопленных средств на покупку небольшого одноэтажного дома в том же селе Богородском и решил жилищную проблему своей семьи. Молодость его, как считает дочь отца Александра Елена, была трудной. В детстве он не жил в доме, предназначенном для рабочих Семеновской мануфактуры, а был отдан «в люди» в другую семью.

Мама отца Александра, Ольги Ивановна, происходила из мещанского сословия. Ее отец - сапожник. Человек был удивительной доброты.  Елена Александровна передает как семейное предание слова  прадедушки Ивана своей жене, когда она решительно била докучавших ей назойливых мух:   

         - Марфинька, а Марфинька, что ты делаешь? Мушки-то они ведь всего одно летечко живут.

         Николай Никифорович как и его отец работал на «Богатыре», который советская власть переименовала в «Красный богатырь», токарем по металлу.  Рядом, в том же селе Богородское, стояла деревянная церковь Преображения Господня. Семья Егоровых была постоянной прихожанкой этого храма. Маленького Сашу в ней крестили. Николай Никифорович здесь алтарничал, нес клиросное послушание. Его усердие заметил митрополит Кирилл (Смирнов) и посвятил во чтеца. Началось время воинствующего атеизма, понятно, что самоотверженное служение церкви властями не поощрялось.

Надо сказать, что у заводского начальства Николай Егоров был на хорошем счету, за добросовестную работу имел «Ударную грамоту»[2]. Руководство завода вынуждено было смириться с тем, что по соседству с предприятием находится церковь. Ее было пытались закрыть – в то время закрывались тысячи храмов, -  но рабочие заявили, что если это случится, они не выйдут на работу. Интересно, что «Богатырь»  не был при этом чужд революционных традиций. Как пишет Большая советская энциклопедия, в 1901 году здесь прошла рабочая стачка, в 1905 году его боевая дружина сражалась на баррикадах в районе Курского вокзала, а в июньские дни 1917 года на заводе создали большевистскую организацию. Видимо, уже первые годы новой власти остудили революционный пыл рабочих. Настоятелем Спасо-Преображенского храма с 1917 по 1949 год был протоиерей Алексей Доброседов, воспитавший заводчан в любви к своей церкви, и они дружно выступили на ее защиту.

Отец Алексей стал духовником Саши Егорова. Мальчик с ранних лет полюбил храм,  молитву, богослужение. Закон Божий преподавал ему отец, уделявший немало времени воспитанию сына. Время было, что называется, лихое: непослушание родителям, разрушение традиционной русской  семьи всячески поощрялось богоборческой властью. Надо отдать должное Николаю Никифоровичу и Ольге Ивановне: они уберегли сына от вредных влияний. Отец Александр вспоминал, как однажды отец отвел его в чуланчик и показал портрет царя Николая II.

- Шура, ты знаешь, кто это?

- Нет, папа, не знаю.

- Это хозяин земли Русской.

 Родители собрали значительную библиотеку, основу которой составляли книги религиозного содержания. Для семьи Егоровых было характерно сочетание взглядов русского мастерового сословия и русской интеллигенции (Ольга Ивановна работала на заводе кожаных изделий). В семье с патриархальными традициями и верноподданническим отношением к убиенному государю не поощрялась лень и праздномыслие. Елена Александровна вспоминает:

- Дедушка Коля вставал каждый день в пять часов утра, читал утреннее правило – и на огород. Дом был с неплохим участком примерно в 20 соток. Николай Никифорович разводил тюльпаны, вокруг нашего дома всегда были цветы. Еще он выращивал  необыкновенно вкусные помидоры. Животных любил. Как сейчас его помню с кошечкой в руках. А еще  у нас были собаки, куры, гуси. Дед Коля добрый был. Но и строгий. У нас пчелки были,  ульи, мед свой качали. И вот однажды пчелка укусил дедушку то ли в язык, то ли в губу. Есть ему трудно – пища изо рта вываливается. Бабушка смотрела, как он ест, не выдержала – расхохоталась за столом. А он ее за это ложкой по лбу… Любовь к земле дедушка папе передал.  Папа даже, при всей своей занятости, нашел время ходить на курсы  садоводства и пчеловодства. Нас, своих внуков – меня, братьев Николая и Сережу -дедушка регулярно сажал за стол, и читал изданный еще до революции учебник по истории России… А то, что папа сидел в Бутырской тюрьме в 1932 году, в 1935 году был сослан, мы долгое время и не подозревали. Папа с мамой скрывали, а дедушка  не рассказывал. Старшие считали, что до времени нам незачем это знать. 

         *       *       *   

         Егоровы были активными прихожанами своей церкви. Сегодня верующие, посещающие один и тот же храм, часто разобщены. Поэтому у нас из приходов редко складывается община. Раньше было не так. В царской России  церковно-приходская жизнь была фактом. После революции атеистические гонения сплачивали верных вокруг своего пастыря. Вместе они были клеточкой мистического Тела Христова и не отделяли своей жизни от жизни церкви. Когда под предлогом оказания помощи голодающим Поволжья власти распорядились отнимать у церкви «все драгоценные предметы из золота, серебра и камней», Егоровы хранили богослужебную утварь, переданную  отцом Алексеем, в своем доме. Конечно, это был мужественный шаг: верующие всегда были у властей под подозрением, а изъятие церковных ценностей в 1922 году вызвало мощную волну репрессий. Оно, собственно, для того и предпринималось, чтобы нанести сокрушительный удар по Русской Православной Церкви.

          Следующая волна гонений пришлась на начало тридцатых годов. Коллективизация, раскулачивание, объявление «безбожной пятилетки» стали зловещим фоном, на котором происходили массовые аресты клириков и мирян.  14 апреля 1932 года  забрали в Бутырскую тюрьму Николая Никифоровича. Саше Егорову  тогда еще не исполнилось пяти лет. Автор первой и основательной монографии об отце Александре   К.В.Хелемендик, ссылаясь на Центральный архив ФСБ (Д.Р.-39811. Л.Л. 118 об.-120),  пишет, что Николай Никифорович проходил по одному групповому следственному делу с такими исповедниками Православия, как священномученики Серафим Звездинский   Владимир Амбарцумов, Гавриил Красновский, Арсений Жадановский. По этому же делу проходила жена священномученика Александра Мечева  Ефросинья Николаевна. Николай  Никифорович около трех недель находился в Бутырском изоляторе. На допросе он не скрывал своих религиозных убеждений: «На работе меня знают как человека верующего и иногда подшучивают надо мной о том, что я не знаю, во что верю. Мне приходится им доказывать свою правоту».  Держался подследственный мужественно, никого не оговорил. Перед советской властью своей вины не  видел. 7 мая его выпустили на свободу.

         Но на заметке у «органов» он остался. Через два года при обыске в доме Егоровых нашли книгу Сергея Нилуса «Великое в малом», в которой были опубликованы   «Протоколы сионских мудрецов».  Как пишет К.В.Хелемендик, Николая Никифоровича обвинили в антисоветских настроениях и в том, «что он распространял среди населения контрреволюционную антисемитскую литературу». Дело могло закончиться весьма печально:   58 статья Уголовного кодекса (наличие организованной контрреволюции), по которой он привлекался, была расстрельной. Высшую меру иногда заменяли десятью годами лагерей. Но приговор был вынесен сравнительно мягкий: «За участие в контрреволюционной группе лишить права проживания в режимных местах сроком на три года». Сыграло, видимо, роль то, что обвиняемый распространение книги Сергея Нилуса категорически отрицал, подписать обвинительный документ решительно отказался. И еще - надо отдать должное руководству завода «Красный богатырь». Его директор не побоялся направить в  НКВД ходатайство. В нем он охарактеризовал Николая Никифоровича как прекрасного работника. Ходатайство, по мнению семьи Егоровых, помогло смягчить приговор. 

         Ссыльный был направлен за 101 километр от Москвы в сравнительно небольшой город Егорьевск. Где остановиться в этом городе Николай Никифорович не знал. Он зашел в храм, стал молиться перед иконой Серафима Саровского. И преподобный услышал его молитву: к нему подошла женщина и предложила ночлег.  

          Нетрудно вообразить состояние Ольги Ивановны: семья не только лишилась кормильца, но чуть не лишилась и крыши над головой: власти много раз грозились выгнать ее с детьми из дома в Богородском. Старший сын отца Александра Николай рассказывает:

- Бабушку, как жену ссыльного тоже выселяли из Москвы. Каждый день милиционер приходил. Тогда бабушка взяла своего престарелого свекра, взяла  папу, он тогда был подростком, взяла на руки младшего – дядю Леню, и все они поехали на Дзержинку. Пришли и слезно просили, чтобы их не выгоняли. 

Просьба, по-видимому, возымела действие: Егоровых оставили в покое. Ольга Ивановна  с сыновьями ездила  в Егорьевск навестить мужа. В 1937 году закончился срок его ссылки, и Николай Никифорович вернулся в Богородское. Можно себе представить, каким было бы положение семьи, не будь у мамы отца Александра терпения и слез, позволивших отстоять свой дом.

*       *       *  

Ни Бутырская тюрьма, ни ссылка не могли заставить  не только папу Саши Егорова, но и всю их семью скрывать свои убеждения, отказаться от православной веры. Николай Никифорович был в ссылке, когда будущий отец Александр поступил  в первый класс. Мальчик пришел в советскую школу  с нательным крестиком. Нужно представить мужество ребенка, для которого и вопроса не было, чтобы прятать скрывать свою веру в то жестокое время. Лучше всего об этом рассказал сам отец Александр, продиктовавший свои воспоминания в последний год своей жизни. Их записал чтец Ильинского храма. Николай Ефремов. Запись воспроизведена в альманахе «Храм Пророка Илии обыденного», составленном доктором исторических наук Натальей Михайловной Пашаевой. Процитируем это интереснейшее свидетельство эпохи, ничего не редактируя, сохраняя стиль авторской речи.

«Тогда были безбожные  пятилетки. Ну а я – с крестиком.  Крестик у меня, и я пошел в школу  крестиком. Я помню, по отношению ко мне обструкция была – и учительница смотрела косо, и ребята. А потом увидели крестик и прозвали меня «Поп». «Поп!» и все – и конец всем делам. Ну я, знаете, был один из всего коллектива ребят – я никем не был – ни пионером, ни комсомольцем, ни октябренком. Голосовали: «Кто желает вступить в октябрята?»  – лес рук. Я свою опускаю. «Кто не желает?» - я поднимаю руку. Вот видите – я и не пионер. И в комсомольцы меня тянул – ой как, когда я там на заводе-то работал. Школу доканчивал в школе рабочей молодежи. Вот они тянули, тянули меня в комсомол. Нет, бывало, вызовут – целый ряд сидит начальников цехов. Я не ходил на эти собрания, но как-то раз меня просто насильно затащили туда: «Вот, давай… Мы знаем, что ты хорошо работаешь (и все прочее). Ну, кто за него проголосует? Все, кто собрался, все проголосовали, чтоб принять в комсомол. Я говорю, что не желаю: я не был  пионером – я не желаю… И так все прошло».

Отказ подчиниться общему мнению, в коренных мировоззренческих вопросах расходиться с официальной линией  и не скрывать этого никому не дается просто. Дочь отца Александра Елена призналась что, ей трудно было не вступать в комсомол, хотелось «быть как все». Это во время, когда за веру уже свирепо не преследовали. А «в годы бозбожных пятилеток», провозглашенных главным атеистом страны Ярославским, верующего ребенка окружал психологический террор. Снова дадим слово отцу Александру.

« А что ребята обструкцию устроили, когда я в первом классе был, то мы знаем, что жестокость детская намного хуже жестокостей взрослых людей. Сколько раз мне приходилось окольными путями пробираться,  (даже по трубе спускаться) – ватага ждет лупить «попа»! А уж плевки, сколько плевков – ой, батюшки мои! Сколько пришлось испытать… Много, много. Тяжело, конечно, тяжело.  Вскоре война началась… Желал бы я сейчас увидеть их. Многие из них, может быть, на войне убиты были, а меня так господь хранил: на военном заводе  была броня. Работать некому было»…    

То, что Саша Егоров, не претыкаясь, хранил в своем детском сердце чистоту православной веры и способен был за нее пострадать,  было обусловлено всем строем его домашнего воспитания, авторитетом отца, которого, как мы знаем,  не обошли волны репрессий, обрушившиеся на клириков и мирян - и, безусловно, влиянием духовного отца протоиерея Алексея Доброседова, окормлявшего будущего отца Александра в детстве и юности. Отец Алексей никогда не снимал рясы  - у него вообще не было гражданской одежды. И Господь хранил его.Интересно, что в известном смысле батюшка повторил судьбу своего духовника. Отец Алексей 47 лет служил в одном храме – такое постоянство - исключительно редкий факт  для тех времен: власти не давали священству подолгу находиться на одном и том же месте, опасаясь роста их известности и влияния.  В храме Пророка Илии Обыденного отец Александр прослужил столько же и еще один год – всего 48 лет.

*       *       *

         Когда началась война, ему было 14 лет. Юноша поступил на завод «Красный богатырь» и на какое-то время продолжил рабочую династию Егоровых, работавших на этом предприятии со дня его основания. Специальность Александра была лудильщик, и как всякий толковый лудильщик он научился хорошо паять, в том числе и цветные металлы – умение, которое ему пригодится, когда он придет в обыдинский храм: отец Александр нередко сам приводил в порядок требовавшую починки церковную утварь.

         Работа на фронт требовала отдачи всех сил, работать нередко приходилось ночевать на заводе,  а он еще и  учился  в школе рабочей молодежи: нужно было получить полное среднее образование. Юноша уже наметил свой путь и знал, куда пойдет учиться дальше. Александру прочили производственную карьеру: работу он выполнял квалифицированно и добросовестно, его труд неоднократно отмечался благодарностями. Когда пришел срок службы в армии, завод дал своему квалифицированному рабочему  бронь. Но Александр не связывал свое будущее с «Красным богатырем». Стали открываться духовные семинарии. Одна из них - в Москве, на территории Новодевичьего монастыря. И батюшка мечтал в нее поступить.

 Дело в том, что в ходе  войны отношение государства к церкви постепенно менялось. В сентябре 1943 года в Кремле состоялась знаменитая ночная беседа Сталина и Молотова  с митрополитами Сергием (Страгородским), Алексием (Симанским) и Николаем (Ярушевичем), на которой присутствовал руководитель Совета по делам Русской православной церкви при СНК СССР Г.Г.Карпов. После этой встречи были вновь открыты некоторые православные храмы, в них нужно было служить, поэтому из ГУЛАГа стали понемногу возвращать священников, а для подготовки молодых клириков Сталин разрешил открывать духовные учебные заведения[3].

         Когда будущий отец Александр рассказал маме о своем намерении поступить в семинарию, то услышал:

         - Что ты, что ты? Ты видишь, как мы пострадали? Нет, нет, нет; ни под каким видом!

         Он послушался Ольгу Ивановну, но мечту о семинарии не оставил. В библиотеке отца находил нужные для себя книги: «Священную историю Ветхого и Нового Завета», богослужебную литературу, читал, готовился. И в 1947 году - ему исполнилось 20 лет – твердо заявил родителям о своем намерении поступить в семинарию. На вопрос, кто даст ему рекомендацию, Александр ответил:

- Отец Алексий Доброседов.

Духовник, надо полагать, знал о намерении своего чадо  и одобрял его. 

 *      *           *

           Совершая свои тайные крестные ходы вокруг чаши котлована храма Христа-Спасителя, отец Александр не мог не вспомнить свой первый опыт открытия храма. Он приобрел его как раз накануне поступления в Московскую духовную семинарию. Речь идет о церкви Успения Божией Матери на Городке. Этот храм, в городе Звенигороде, на родине  его мамы, Ольги Ивановны, - один из древнейших на Руси: он основан в конце XIV века звенигородским князем Юрием Димитриевичем, вторым сыном святого князя Димитрия Донского. Великолепный образец древнерусского зодчества, где до сих пор сохранились фрески написанные рукой преподобного Андрея Рублева, был закрыт в 1936 году.

Храм был приписан к Звенигородскому музею. Однако никакого шефства над ним музей не осуществлял. Как пишет в своей монографии К.В.Хелемедник, «двери в храм были закрыты,  окна заколочены, хотя в сам  храм через окна лазили мальчишки и вытаскивали церковные книги».  Но иконы и часть церковной утвари были сохранены. Александр Егоров обратился к председателю Звенигородского райисполкома с просьбой об открытии храма. Ответ был категорическим: «Только через мой труп».  Тогда будущий семинарист поехал в Московскую Патриархию, на улицу Рылеева к протопресвитеру Николаю Колчицкому. Управляющий делами Московской Патриархии сказал ему, что, действуя от имени церковной «двадцатки», нужно с соответствующими документами  прийти на прием к  председателю Совета по делам Русской Православной Церкви Г.Г.Карпову. Заручившись поддержкой этого всесильного чиновника, генерал майора КГБ,  Александр Егоров снова пришел в Исполком. Общине дали разрешение на открытие храма. 22 мая 1946 года в праздник Святителя Николая здесь состоялась первая служба. Потом, будучи уже священником, батюшка скажет настоятелю Успенского собора архиепископу Иерониму: «Я открыл этот храм».

 *      *       *

           Интересная подробность: когда юноша приехал сдавать документы в семинарию, то, выйдя из станции метро «Кропоткинская», пошел в Новодевичий пешком. Он  не знал, что рядом находится  церковь Илии Обыденного, что его первые шаги к будущему пастырскому служению практически начинаются  от храма, в котором батюшке Александру предстояло служить всю свою жизнь. 

         Он вошел в монастырь, когда там оканчивалась служба. Служил отец Константин Оршевский. Обращала на себя внимание его большая борода и деревянный протез вместо ноги – видимо, память о недавно закончившейся войне. Александр подошел взять благословение.

- Бог благословит, Юноша. Что тебе нужно?

- Хочу, батюшка, поступить в семинарию.

- Напиши анкету и собери документы.

-У меня все с собой.

- А,  хорошо. Ну, пойдем…

Отец Константин показал комнату, куда нужно было сдавать бумаги. Их там приняли, сказали, что теперь нужно ждать собеседования.  Его вызвали в Новодевичий осенью. Собеседование проходило в Лопухинских палатах. Он поднялся на второй этаж, отмечая про себя красоту чертогов, построенных в стиле русского барокко для царевен Милославских (после воцарения Петра II в них  жила его бабушка Евдокия Лопухина, первая жена Петра I, от нее палаты и получили свое название).  В коридоре было много молодых людей. Абитуриентов вызывали по фамилиям. «Егоров!» - услышал Александр и вошел в большую комнату, с великолепными иконами. За солом сидели маститые протоиереи. Стали спрашивать. После вопросов ознакомительного характера был задан такой:

- Почему вы избрали этот путь?

Поступающий ответил:

- Очень желаю послужить Господу, нашей матери Святой Русской Православной Церкви и нашей великой Родине.

Успешно прошедших собеседование, направляли сдавать экзамены. На них отцу Александру пригодились знания, почерпнутые в отцовской библиотеке - по Священной истории,  основам православного учения, из богослужебных книг.  Он приехал домой и скоро получил извещение  о том, что зачислен на первый курс Московской духовной семинарии. В извещении поступившему давалась рекомендация, на какой правительственное постановление ссылаться, в том случае, если руководство предприятия откажется отпускать своего работника. Это постановление обязывало руководство идти навстречу абитуриенту.

В те годы еще не существовало формы ухода работника по личному заявлению: «Прошу уволить меня собственному желанию». Если начальство  возражало, он не мог уйти и продолжал трудиться на своем рабочем месте. Конечно, такой порядок напоминал крепостное право, и с сегодняшних позиций кажется дикостью. Но если вернуться к реалиям тех лет, его можно понять: страна прилагала гигантские усилия по восстановлению разрушенного войной хозяйства, и текучка кадров в таких условиях была нежелательна.

С письмом из Московской духовной семинарии Александр пришел на «Красный богатырь». Вот как батюшка вспоминает об этом.

«Тамошние партийцы уставились на меня… и «языки их к гортани прилипли». И смотрят, и вылупили глаза, и не знают, что сказать... Потом пришли в себя, начали возмущаться страшно, тут и матерщина в ход пошла, чего тут не было… Никакого увольнения тебе не дадим!» - «Ну вот, увольнения не дадите, закон же есть».- «Мы такого закона не знаем… К директору!» Директор тоже самое: «Нет, не знаю такого закона. Сейчас только что война закончилась – некому работать! Будете работать! Мы заставим вас работать!» 

Пришлось идти с заявлением к районному прокурору. Прокурор поднял бумаги, нашел постановление, на которое  ссылалось извещение, подписанное руководством семинарии, и со ссылкой на это постановление наложил на заявлении Александра Егорова резолюцию: «Директору завода Гуляеву.  Немедленно отпустить».   

 *      *       *

         В сороковые годы семинаристы не носили китель. Форма для них появится потом – в 50-е годы. А в 1947 году, когда Александр Егоров пришел в первый класс МДС, одевались главным образом в телогрейки – причем, не только ученики, но и некоторые преподаватели. Иные из них только что вернулись из заключения. «Недостреленные, не убитые до конца» протоиереи,  рукоположенные еще до революции, трепетно и благоговейно преподавали молодым людям слово Божие.  Ветхий завет, библейская история, катехизис, церковный устав, церковнославянский язык… В первом классе изучалось  одиннадцать предметов. У юношей были выдающиеся наставники. Учившийся вместе с отцом Александром будущий секретарь Святейшего Патриарха Пимена Матфей Стаднюк в числе преподавателей  называл такие выдающиеся имена, как Всеволод Шпиллер,  Николай Доктусов, Александр Смирнов, Александр Ветелев...  Они не только давали своим ученикам глубокие знания. Важно, чтобы эти знания западали в души воспитанников и приносили там должные плоды.

         - Преподаваемое воспринимайте больше сердцем, нежели умом, - обращался к своим питомцам   протоиерей Александр Ветелев. – Будьте чутки и внимательны к людям, помогайте им, заботьтесь о них. Но самое главное – это дать расти семени святости, заложенному в нас Господом. Первый шаг на пути к святости – это исполнение заповеди Божией о любви к ближнему.

         Класс, в котором учился отец Александр дал видных деятелей нашей Церкви. Помимо Матфея Стаднюка, батюшка в своих воспоминаниях упоминает Андрея Мазура, ставшего архидиаконом Его Святейшества Алексия II (он сопровождал Патриарха во всех архипастырских поездках), митрополита Ленинградского Владимира Котлярова, Алексия Остапова. Будущий иподиакон   Алексия I, он был сыном Даниила Андреевича Остапова, личного секретаря и келейника  Патриарха. Пользуясь тем, что их товарищ вхож к Святейшему,  семинаристы часто просили его пригласить Алексия I принять у них экзамен по догматическому богословию: «Леш, поди, чтоб Святейший к нам пришел»… Дело в том, что ректор семинарии отец Сергий Савинский, который вел этот предмет, был довольно суровым экзаменатором, скупым на оценки.

- Вытянешь билет, - вспоминал отец Александр, - а он: «Ну, а поточнее как скажете? А поточнее?»...  И всех, всех, всех так. И самый высокий балл его был «четыре».  А патриарх «спрашивал конкретно, безо всякой растяжки. Он никогда не ставил «два», его самая низкая оценка была «три».

         Немаловажной заботой преподавателей   было научить своих питомцев найти верную линию социального поведения в государстве с атеистической идеологией и мощным репрессивным аппаратом.  Отец Александр учился во втором классе, когда в семинарии вдруг прошла волна арестов.   «Приезжаю на учебу, - вспоминал отец Александр, - все ходят как пришибленные: был ночью налет из «органов» Обыск был,  все перевернули… Дудко забрали и еще несколько человек. За что?..  За что – никто не знает».   

         Чекисты никогда не говорили за что. Через несколько лет станет известно, что поводом для ареста Димитрия Дудко (он поступил в МДС двумя годами раньше), были юношеские стихи, напечатанные в годы  в оккупации на Смоленщине. Потом он стал солдатом Красной Армии, был ранен, но это не приняли во внимание[4]. Что касается других арестованных, то не исключено, что их забрали за неосторожное высказывание по отношению к власти,  или смелую мысль. Глаза и уши органов были везде – и в Новодвичьем, и в педагогическом институте, где было много девушек и куда семинаристы часто ходили на вечера. Естественно, что беседы велись о вере, не могли не касаться идеологических вопросов. Отец Александр вспоминает, что ректор семинарии отец Сергий Савинский  на следующий день после погрома, устроенного НКВД,  собрал воспитанников и  «предупредил очень осторожно, чтобы мы не развязывали языки, и, конечно, в заключение слово его было: «Блюдите убо како опасно ходите, но яко же не неразумнии, искупующе время, яко дние лукави суть»  ( Ефес.5.15-16).

         Конечно, опыт гонений, пережитый семьей Егоровых и, прежде всего, его  отцом, учил семинариста Александра Егорова следовать поучению Апостола: «Не бывайте несмысленни».  Кроме того, избежать  ловушек, в которые могло попасть  сердце, горевшее верой и желавшее поделиться своим сокровищем с другими, юноше помогло знакомство, а затем дружба с семинаристом Николаем Краскиным.  Он был на несколько лет старше, опытнее. «Шура! - сказал  ему Николай, - смотри, здесь разные люди, здесь знай, как ступить, как молвить. Будь осторожен. Душу свою никому не раскрывай».  

         Проучившись два года в Новодевичьем монастыре, студенты переехали в Троице-Сергиевую Лавру. По своей сути это было историческое событие:  Московская духовная семинария и академия  вернулись в Сергиев Посад,  на то место, которое они занимали с начала  девятнадцатого века.  Исконным хозяевам пришлось проделать огромные восстановительные работы: обитель Преподобного Сергия изрядно обветшала еще до войны.

Переезд изменил бытовую сторону жизни батюшки. Если раньше он приезжал на занятия из дома, то теперь должен был жить на территории Лавры, в общежитии по заведенному для всех порядку: подъем в 7 часов, в 8 – утренняя молитва, завтрак, потом занятия, в15 часов – обед. Затем два часа свободного времени, за ними – три часа самостоятельных занятий, которыми заканчивается рабочий день. Ужин. Отдых. В 22 часа, перед сном, получасовая общая вечерняя молитва.  Режим для  – плотный, но не жесткий, дающий учащимся возможность расширить духовный и культурный кругозор, развивать свои дарования.

         Отец Александр обладал замечательным тенором. Певческий талант ему, наверное, достался от мамы: у Ольги Ивановны был прекрасный альт. Дома у Егоровых, хлебосольном, всегда открытом для гостей, часто  пели русские песни. Тогда традиции народной певческой культуры еще не были утрачены. В Лавре молодой человек  увлекся духовным пением и участвовал  в лаврском хоре. За чистый высокий голос  его звали «Сашенька с малиновым голосом».

 *      *       *

         Время учебы подходило к концу. На четвертом курсе наставники часто спрашивали будущих батюшек: «Есть ли у вас невесты?» Познакомиться с будущей женой отцу Александру помог Николай,  которого он попросил посодействовать. Красиков  был вхож в жившую в Мытищах семью Копыловых. Это были глубоко верующие люди. Николай пришел к Копыловым в гости вместе с другом и таким образом ввел его в круг семьи,  где росла Нина будущая матушка отца Александра. Батюшка попросил у ее мамы разрешение на знакомство с  дочерью.  «Мы приглянулись друг другу», - скажет он в своих воспоминаниях. Вскоре выпускник Московской духовной семинарии сделал девушке предложение.

         Венчание состоялось в Богородском храме. Венчал молодую чету  протоиерей Симеон Касаткин. Глеб Каледа, священник, ученый, богослов, будущий духовный сын батюшки, сказал в одной из своих работ: «Семья освящается благодатью Святаго Духа». Венчание рабов Божиих Александра и Нины состоялось в  1951 году в Духов День.

Они прожили вместе 49 лет – почти полвека. Воспитали  четырех детей: трех  сыновей - Николая, Виктора, Серафима - и дочь Елену. Их семья, их малая церковь, - была домом, построенном на камне. И Господь хранил этот дом. Быть женой христианского подвижника – а отец Александр Егоров был им – непросто. Говоря языком военных (а они, как и священники, не работают – служат) матушка должна быть надежным тылом в той духовной брани за души христиан, которую ведет ее муж. Он будет уходить  на службу чем свет, а возвращаться, как правило,  затемно, на ее плечах будет хозяйство, забота не только о детях, но и старших членах семьи Егоровых, в доме, который постепенно стареет и нуждается в ремонте. А доходы священника были скромны, особенно в 50-е годы, когда они начали супружескую жизнь.  Общая чаша в руках отца Симеона, из которой пили венчавшиеся, знаменовала общую судьбу, означала, что радости, заботы  и скорби отныне и до конца дней у них – общие.

 *      *       *

           Женитьба открыла Александру Егорову путь к священству. Порядок, установленный в 50-х годах Московской Патриархией для тех, кто хотел рукоположиться,  не изменился по сей день. Выпускник Московской духовной семинарии подавал в Патриархию прошение о рукоположении. К  прошению прикладывалась целая кипа документов, в том числе справки - об образовании и венчании. Когда отец Александр собрал их и пришел на улицу Рылеева, он услышал: «Мы вас рукоположим и направим в храм Илии Пророка, что в Обыденном переулке. Вы знаете там кого-нибудь?»  Выпускник семинарии ответил отрицательно. Он даже не знал, где находится храм. «Вот, пожалуйста, вам адрес, вот бумага вам, что мы вас направляем на рукоположение. Идите, договоритесь с настоятелем: как они - согласны будут взять вас или нет».

          Так определилось место его служения. Конечно, в ту минуту молодому человеку ближе был деревянный храм в Богородском, где он крестился, где был его духовный отец, который впервые ввел его в алтарь. Он мог бы попроситься туда. «Но прежде чем хлопотать о рукоположении, - рассказывал отец Александр, - я на сердце своем положил: «Господи, куда ты меня направишь, там я и буду служить. Столько, сколько ты мне определишь». И вот в августе 1951 года, батюшка в первый раз пошел дорогой к храму Илии Обыденного. Кстати,  станция «Кропоткинская» тогда называлась «Дворец Советов». Плавательный бассейн на месте храма Христа Спасителя возникнет потом, при Хрущеве, а до того зияла страшная дыра котлована, напоминавшая о преступлении безбожных властей.

Впрочем, в этом уголке старой Москвы, они совершили немало и других  преступлений. В 1933 году в начале Пречистенского бульвара был снесен храм Сошествия Святаго Духа, один из древнейших в Москве; в 1927 году власти закрыли  Зачатьевский монастырь, уничтожили храмы и колокольни, снесли на его территории практически все внутренние постройки, разместили здесь тюрьму и детскую колонию. Был взорван собор Рождества Богородицы, творение Михаила Казакова, и на его месте построено типовое школьное здание. Церковь Илии Обыденного, в которую вошел с направлением из Московской Патриархии отец Александр,  осталась единственной не разрушенной святыней в этом поистине святом месте первопрестольного града.

Настоятелем здесь был Александр Толгский, брат священномученика Николая Толгского. Рассказывали, что он тоже хотел пойти крестным путем, но Господь судил иначе. Ежедневное жертвенное служение в годы гонений в приходском храме, тем более  стоящем в центре столицы у всех на виду, в том числе у властей, – это тоже подвиг, тоже крест, который они понесут  теперь вдвоем: настоятель отец Александр, маститый протоиерей с величественной внешностью, и скромный отец Александр Егоров, которого прихожане будут ласково называть «Александр маленький».      

*       *       *

         Заканчивалась служба. С трудом протискавшись через толпу, начинавшуюся еще от паперти, он подошел к кресту, который давал настоятель: «Батюшка, благословите… Я из Патриархии по делу».

Прочитав в алтаре бумагу, Александр Толгский пригласил юношу для обстоятельного разговора на Земляной вал во флигелек бывшего церковного дома, который он занимал. Беседуя с молодым человеком («Он расспросил, кто я и что я. Многое пришлось рассказать – все», - читаем в расшифровке магнитофонной записи), настоятель укреплялся во мнении, что его гость станет хорошим священником. «Погодите, это еще из батюшек батюшка будет»,  - скоро скажет он прихожанам  Ильинского храма… «Идите к Колчицкому. Рукополагайтесь и приходите к нам», - завершил разговор протоиерей.

         Дальше все пошло установленным чередом: управляющий делами Патриархии Николай Колчицкий, получив  согласованную с настоятелем   бумагу, дал ей дальнейший ход.  Через некоторое время в Богородское по адресу 4-я Гражданская, дом 1 пришло письмо, извещавшее о том, что 19 сентября Александр Егоров должен явиться в храм Чуда Архистратига Михаила в Хонех на рукоположение в диаконский сан. Диаконом он послужил один день, и ему сказали: «21-го в Богоявленском соборе вас рукоположат во иерея».

         Он приехал в Елоховскую церковь в четверг 20 сентября на всенощную под праздник Рождества Богородицы. Служил  Алексий I. Спросил: «Где ставленник?» Отец Александр подошел: «Ваше Святейшество, благословите!». «Готовься, готовься», - тепло сказал Патриарх, подав  благословение. На следующий день утром он был в Соборе:

          «На «Херувимской» меня вывели, и совершилось посвящение меня в иерейский сан. Литургия продолжалась своим чередом – торжественно, по чину особому. Я стоял, Святейший вручил мне часть Тела Христова, как и положено рукопологаемому во иерея…   «прими Залог сей, сохрани Его, как сказано «Будешь ответ держать на Страшном судилищи»… Святейший причащал меня первым, как и положено ставленнику… Перед запричастным Святейший спросил: «А  матушка ваша здесь?» - «Да, говорю, Ваше Святейшество, здесь». «В чем она одета?». Когда все кончилось (молебен и прочее)  Святейший поздравил меня … Позвал ее и поздравил и несколько слов назидательных сказал очень трогательно».   

         - Ну, батюшка, куда тебя направляют, - спросил новопоставленного соборный протоиерей отец Андрей.

         - К Илии Пророку, в Обыденный переулок.

         - О, самый хороший храм. Там и причт замечательный, и прихожане все хорошие.

          …В субботу 22 сентября 1951 года  иерей Александр Егоров пошел служить свою первую всенощную.  С этого дня и стал постоянным его маршрут от станции метро «Дворец Советов» - Кропоткинская» к церкви Пророка Илии Обыденного.          

[1] Интересно, что колер этой иконы, образцом для которой послужил образ, сохраненный семьей Егоровых, отличается от цветовой палитры  остальных икон храма. Дело в том,  что цветные диапозитивы со временем меняют свой цвет, а масляные краски не выгорают.  

[2] Николай Никифорович был освобожден от службы в армии по состоянию  здоровья. Во время Великой Отечественной войны его наградили медалью «За оборону Москвы», то есть его трудовая доблесть была  приравнена к солдатской. При этом следует учесть, что награжденный в тридцатые годы подвергался репрессиям, о чем речь пойдет впереди.      

[3]На встрече в Кремле Сталин спросил своих собеседников:  «А почему у нас нет кадров?».  Митрополиты  Алексий и Николай смутились... Всем было известно, что кадры истреблены в лагерях. Но митрополит Сергий нашелся: «Кадров у нас нет по разным причинам. Одна из них: мы готовим священника, а он становится маршалом...» Диктатор (он тогда еще не был генералиссимусом) довольно усмехнулся в усы: «Да, да. Как же. Я семинарист. Слышал тогда и о вас». Сталин стал вспоминать семинарские годы... Сказал, что мать его до самой смерти сожалела, что он не стал священником. (М.Х.Трофимчук. Московские Духовные школы в Новодевичьем монастыре).

[4]  Подлинная причина арестов заключалась в том, что в  1948–1949 годах под руководством секретаря ЦК партии М.А. Суслова  была предпринята  попытка возобновить активную антирелигиозную пропаганду и гонения на Церковь. Министр Госбезопасности Абакумов отчитывался в докладе: «С 1.01.47 по 1.06.48 арестовано за активную подрывную деятельность 679 православных священников».