Последний русский европеец Алексий Второй

Еще четыре дня назад, завершая очередной курс лечения в Германии, патриарх Алексий впервые совершил литургию в мюнхенском соборе Русской Зарубежной Церкви, запечатлев лично то единство, которое было достигнуто полтора года назад - до того глава Русской Церкви в храмах РПЦЗ не служил. Еще вчера, на праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы, он служил в Кремле, в Успенском соборе. А вечером накануне смерти он молился у мощей своего великого предшественника святителя Тихона.

Разве можно было даже помыслить что-то подобное, когда почти опальный митрополит, лишь несколькими годами раньше сосланный с поста Управляющего делами Московской Патриархии в Ленинград за то, что осмелился писать в ЦК КПСС с предложением более широкого участия Церкви в жизни общества, был избран 7 июня 1990 года предстоятелем Русской Церкви?

Русский дворянин, европеец по происхождению и рождению, последний церковный - да и какой-нибудь заметный в обществе деятель не-советского воспитания (Алексею Ридигеру было 10 лет, когда СССР добрался до его родной Эстонии), но с большим опытом епископского служения уже в советских условиях, патриарх фактически оказался в последние десятилетия главным связующим звеном всей разорванной революциями и войнами тысячелетней российской традиции. Может быть, поэтому он так остро чувствовал ужас гражданской войны и выступил против нее - и молитвой, и действием - и в 1991 году, и в 1993?

Может быть, поэтому в деле церковного управления он был объединителем и примирителем - до самой последней черты, когда многие вокруг него призывали уже не отмерять, а резать? Сохранение единства Церкви было для него высшим и главным приоритетом весь период его патриаршества - а ведь это было время, когда все вокруг делилось и кололось. Оглядываясь сегодня на 18 лет его патриаршества, какой трезвый наблюдатель скажет, что единство Московского Патриархата на постсоветском пространстве, сохранение Русской Церкви как мистической, конечно, но и земной связи разделенного границами и идеологиями народа было предопределено? Но именно под его руководством стало так - вопреки, казалось, всему!

И во внутрицерковных делах, где напряжение между ультра-консерваторами и либералами достигало порой непереносимой температуры, он осторожно вел Церковь путем спокойной открытости миру, которая так перечила многим "ревнителям." Может быть, потому, что в отличие от подавляющего большинства из нас, пришедших в Церковь в последние десятилетия и на ходу конструировавших свою потерянную традицию заново, он был человеком живой и естественной, неутерянной традиции?

В условиях, когда церковно-государственные отношения строились с чистого листа и у государства отсутствовало какое бы то ни было четкое видение этой системы, когда вековая инерция постоянно подталкивала к огосударствлению церкви, он не уставал повторять свою формулу: отделенная от государства, но не отделенная от общества.

В период, когда везде в окружающем нас мире тактика, казалось, совершенно победила стратегию и водопад событий заставлял нас лишь реагировать на них, он думал на десятилетия вперед. Несколько лет назад главный редактор "Православной энциклопедии" Сергей Кравец поведал мне в интервью, что все говорили патриарху: у нас нет интеллектуальных сил, чтобы издать многотомную энциклопедию, давайте сделаем 3-томный словарь - будет и реалистичнее, и полезнее. Но патриарх сказал: нет, надо делать энциклопедию, потому что тогда через 25 лет у нас возникнет вокруг нее настоящее интеллектуальное ядро Церкви.

Находящийся на высоте ответственности своего служения, когда каждое его слово интерпретировалось в ту или иную сторону, он редко имел возможность показаться обществу в неофициальной обстановке. Тем дороже моменты, когда он вдруг резко переламывал стиль общения. Например, когда прихожане одного из московских храмов подарили ему канарейку, он потом прислал официальное письмо настоятелю - на бланке, с титулом и прочими стандартно-высокопарными вещами, но и с припиской: "Детям передайте - кенар освоился, поёт".

У него была потрясающая память на людей и лица - однажды увиденного человека он вспоминал через годы, спрашивал о нем. И когда говорил с тобой, то говорил именно с тобой. Лично. А не вообще. И это притом, что перед ним проходили тысячи, сотни тысяч.

Однажды так случилось, что в Прощеное Воскресенье, когда начинается Великий Пост и вечером служится очень интимный "Чин прощения", когда все церковные люди стараются быть в своем приходе, я оказался по профессиональной журналистской надобности в Храме Христа Спасителя. По реакциям большинства присутствовавших на службе можно было легко понять, что почти все собравшиеся в храме - не прихожане, а "захожане." День был погожий, и людей гуляло по центру Москвы и зашло в храм много. Святейший тоже понимал это, поэтому его проповедь была проста как дважды два - совершеннейшие азы веры. Встав на колени и попросив у всех прощения, он сказал: "А теперь подходите, и я благословлю вас на Великий пост". И вот сотни, а может быть и тысячи в основном нецерковных и малоцерковных людей потянулись ниточкой очереди к патриарху за благословением. Через некоторое время сначала один, потом другой священник подходил к уставшему патриарху, для которого то была вторая служба за день, предлагая подменить его. Но он отказывался уходить со своего места посреди храма. Прошло, наверное, полчаса, мне наскучило,и я ушел. А патриарх все так же стоял, благословляя одного за другим людей, которые только что едва переступили порог храма и совсем не факт, что в нем останутся...

Вас будет очень не хватать, Ваше Святейшество!