Архимандрит Дионисий (Порубай): Господь Сам выбирает, кому, куда и каким камнем становиться в церковную постройку

- Отец Дионисий, когда вы объявляли о новом назначении братии, я заметил, что вам непросто было сообщить им эту новость…

- Да, непросто. Я не мог предположить, что мне придется покинуть Богословский монастырь. Я прожил в монастыре двенадцать лет, надеясь, что придется закончить свои дни здесь. И самое главное, просил у Бога об этом, как о награде. Но оказалось, что награды я пока недостоин никакой, и у Господа относительно меня есть какие-то другие планы. Поэтому, как бы мне ни было тяжело, меня укрепляет, что Господь рядом и это Его выбор, а не мой.

- Вы опасаетесь трудностей, которые будут сопровождать вас на новом месте служения?

- Я не трудностей на новом месте боюсь. Повторю: я просто никуда не думал отсюда уходить.



- И отказаться от назначения нельзя?

- Можно. Но потом будут последствия. Дело в том, что мы через решения священноначалия узнаем Волю Божию. Сами понимаете, что такое отказаться от Воли Божией. Вот пророк Иона как-то пытался отказаться. Господь посылал его в Ниневию, полностью пропитанную грехом, а он решил от Господа спрятаться. Как вам известно, ничего у него не получилось. В результате все-таки пришлось в Ниневию идти, и все закончилось благополучно и для пророка Ионы, и для горожан.

Знаете, за свой короткий жизненный опыт я убедился, что если ты оказываешь послушание и идешь туда, куда тебя направляют, слыша в этом голос Спасителя: «Иди за мной!», тогда и силы у тебя будут, и Господь тебе помощь подаст, и совесть тебя не будет обличать ни в чем. Что бы с тобой ни случилось, получится у тебя сделать что-то или не получится, придут злые люди, оклевещут тебя,  - что бы ни произошло, ты всегда будешь спокоен: Господи, Ты меня послал, Ты знаешь, зачем было нужно это. А если ты начинаешь сам выбирать себе путь, тогда спокойствие теряется, начинаются помыслы: вот, я выбрал, а вот если бы я выбрал то, а вот зачем же я сюда пошел… И жизнь превращается в мучительное существование, которое мешает молитве и делает ее бездерзновенной. Тут можно только уже из глубины покаяния своего взывать: Господи, прости меня, что я взял и поступил по своей воле. Поэтому об отказе речи быть не может.



- Знаете, со стороны кажется, что у вас складывается стремительная карьера: вам 36 лет, вы – архимандрит, настоятель известного древнего монастыря, а теперь – епископ…

- На самом деле понятия «карьера», как такового, в Церкви нет. Или, скажем, оно носит несколько иной смысл, отличающийся от светского. Все, что мы делаем, те места, на которых мы совершаем свои служения, все это – избрание нас на это служение самим Спасителем.  

У каждого от Бога свои дарования, которыми Он наделяет человека при рождении, и Господь сам выбирает, кому куда и каким камнем становится в церковную постройку. Поэтому, где ты будешь лежать – в стене, рядом с многими другими, или ближе к углу, или будешь замком свода, ты этого не знаешь, - Господь тебе определит место. Но это по большей части не зависит от твоих личных заслуг. Ты должен ответить на этот призыв всеми своими силами и исполнить, что от тебя Господь хочет. А со стороны может и кажется, что это такая стремительная карьера. Но поверьте, я не прикладывал никаких усилий для того, чтобы стать сначала благочинным в монастыре, никаких усилий, чтобы стать наместником, потом настоятелем, потом архиереем. Я этим не занимался. Я приложил усилия только для одного: чтобы попасть в монастырь. А дальше, когда я уже, как по-афонски говорят, «сделал поклон» перед наместником, т.е. принял на себя долг послушания, а потом принес монашеские обеты, все это приходило само. У монаха вообще всегда есть только один-единственный выбор, единственный момент, когда ему нужно лично приложить усилие для того, чтобы это с ним совершилось – вопрос его прихода в монастырь, вопрос монашеского пострига. Вот здесь ему никто со стороны ничего не скажет. Это его личный выбор, его личное решение. А потом, когда постриг совершился, Господь указывает, что тебе делать.

- Отец Дионисий, не могли бы вы немного рассказать о себе? Где родились? Кем вы были в миру?

-  Родился в Рязани. Правда, рязанец я только в первом поколении. Дедушка был офицером, летчиком, после войны  его посылали то в один гарнизон, то в другой. Так что семья объездила всю страну. В конце концов, осели в Рязани, хотя семья вся происходит из-под Юрьевца, Кинешмы и Вичуги – это верхняя Волга. Надо сказать, что Рязань я не любил где-то наверное до 18-19-летнего возраста.

- Почему?

- Когда мне было 7 лет, меня впервые повезли в Вичугский район, на родину, в деревню. И я настолько прилепился сердцем к этим местам, что моя жизнь дальше каждый год состояла из двух периодов: первый - лето в деревне, второй - ожидание следующего лета в деревне. И только когда я начал жить церковной жизнью, когда понял, что вся Русская земля является святыней, везде – Господь, везде – Его благодать, тогда я уже Рязань полюбил, не изменяя, тем не менее, своей первой любви.

Семья у нас была неверующая. Мама с тетушкой даже крещены не были. Дед был политруком полка, так что даже тайно сделать это было невозможно. Нельзя сказать, что они были гонителями веры, нельзя сказать, что они отрицали веру, наоборот, по умолчанию, отношение к вопросам веры было уважительное. Просто об этом было не принято говорить. Но, тем не менее, я помню, с каким благоговением по рукам ходил календарь Московской патриархии,  как хранилась просфорочка из церкви за стеклом серванта.

Мне от Господа все досталось даром. И детство было счастливое, и с первых сознательных лет всякие благодатные впечатления были, которые приводили меня к подтверждению уверенности в том, что Господь есть, и молитва детская. Родственники всегда удивлялись, глядя на меня. Бабушка в 7 лет меня в первый раз в храм привела,  и я почувствовал себя там, как дома. Я знаю, что многие, когда приходят в церковь, долго не могут справиться со своими чувствами, им кажется, что в храме все чуждо, неудобно, непонятно. А я помню, что я как в первый раз в церковь вошел, то почувствовал, что я все это знал раньше.  Вот раскрываются царские врата, и я вижу алтарь, Святой престол, запрестольный образ Спасителя со стягом и крестом – и я чувствую, что так и должно быть. Вышел священник, - для кого-то его облачение  кажется странным, а для меня его покрой – удивительно правильный. Все это стало родным с 7 лет.

- А что происходило потом?

- В школе я пришел к желанию стать священником, но где-то в 16 лет  понял, что этот идеал для меня высок, я не настолько чист, не настолько горяч, чтобы быть священником. Я со скорбью распростился с этим идеалом. Затем начались годы учения в Рязанском университете, я должен был получить специальность преподавателя истории и английского языка. Кстати, это образование и сейчас приносит мне много пользы.

В институтские годы я сам начал ходить в церковь. Сначала ко Всенощной, потом -  к Литургии, постепенно что-то понимать начал. И, в конце концов, пришел к осознанию: либо я становлюсь христианином и вхожу в церковную жизнь, приступаю к Чаше Христовой, либо все это хождение и неучастие в церковной жизни – это все обман. Себя и других. Надо сказать, что тогда - в 90-е годы, -  ходить в церковь было модно, и на меня взирали с почтением неким – вот, мол, в церковь ходит. Это юношеское тщеславие немножко задевало. И вот я понял, что надо перестать врать. И в этот момент Господь послал мне болезнь внезапную. Один из студентов в нашей группе некоторое время проболел туберкулезом в открытой форме, причем он сам об этом не знал. А когда об этом узнали, то весь университет перевернули с ног на голову – не заразился ли кто, всех проверили. И выяснилось, что из 1000 студентов заразился один я. Меня отправили в больницу,  это был конец весны, предстояли экзамены за курс, но декан факультета Екатерина Степановна Степанова отнеслась ко мне по-матерински, заставила всех преподавателей поставить мне оценки автоматом, и я спокойно лег в больницу на 3 летних месяца. Я тогда подумал, что это Господь дает мне передышку, чтобы я для себя что-то решил. В больнице я раздумывал, молился, как мне поступить. Из больницы я вышел прямо к 1 сентября, и помню, что за первую же возможность контакта с церковными людьми, с церковной жизнью я ухватился, как за спасительную соломинку. Да, я написал диплом, я закончил с отличием университет, но мне было ничего в светском пространстве не интересно.

На последних двух курсах университета я попал в кружок по изучению церковнославянского языка, потом -  в Рязанский православный молодежный центр, а после -  на подворье Свято-Иоанно-Богословского монастыря в Рязани. Там я начал читать на клиросе, начал общаться с  тогдашним настоятелем подворья – отцом Виталием. Он был моим духовником, он и сейчас остается для меня одним из главных авторитетов в духовной жизни и пастырском служении.

Ну, а дальше я просто не ставил перед собой каких-либо далеко идущих целей до тех пор, пока не произошла встреча с отцом-архимандритом Авелем, нашим почившим старцем – возобновителем обители. После этой встречи началась другая жизнь. В монастыре.

- Отец Дионисий, вы сами пользуетесь ноутбуком и интернетом. А братии в монастыре это дозволено? Например, вести блог в интернете?

- По нашему уставу, братия в кельях не имеют ни радиоприемников, ни телевизоров, ни ноутбуков с выходом в интернет. Мне же все это необходимо для исполнения своего послушания. Естественно, я должен знать новости, в первую очередь церковные, новости региона, должен знать, что происходит в мире. Но я по опыту знаю, что монаху это мешает.

- А если кто-то из братии попросит у вас благословения на это?

-  Монастырь создал архимандрит Авель, и он положил в основание его устав. И теперь даже если у меня нет оснований авторитетно ответить, я всегда говорю: братец, мы же все устав читали, устав этого не разрешает.

- Говорят, в вашем монастыре строгий устав?

- Почему строгий? Обыкновенный общежительный монашеский устав. Он приближен к афонскому общежитию, когда у тебя реально нет ничего своего. У нас у братии действительно не принято иметь никакой собственности ни в каких видах. Всем выдается некая сумма, совсем небольшая - на нитки, иголки и книжки, которых нет в монастырской библиотеке, всем остальным необходимым братию обеспечивает монастырь. Мы заботимся о братии, о том, чтобы у них не было серьезных бытовых проблем.

С другой стороны, священноначалие монастырское и братия – это не какие-то два разных мира. Сама братия заботится также и о себе. О трапезе заботится келарь и его помощники из числа братии. О всяких плодах земных заботится отец эконом – тоже монах. О том, чтобы в братском корпусе было чисто, заботится комендант братского корпуса – тоже монах.  Фактически мы заботимся друг о друге, монастырь - это такая община, где заповеди Христовы – закон, которым все живут и все друг о друге заботятся, как Господь повелел. Одновременно нося тяготы друг друга.



- А есть ли какие-то особые трудности в управлении мужским монастырем?

- Каждому мужчине нужно свое дело, мужчина, по большому счету, созидатель, поэтому каждый должен чем-то управлять, стоять, так сказать, у штурвала. Правда, у нас в обители таких штурвалов больше, чем братии, поэтому если человек сам не замыкается, сам не начинает от всего отказываться, его жажда деятельности вполне удовлетворяется.

Мужчины, конечно, побезалабернее, чем женщины. Я никогда, конечно, в жизнь женского монастыря не погружался, но что все всегда отмечают в женских монастырях? Исключительный порядок, цветочки во дворе и вкусные трапезы. А мужские монастыри…  Знаете, наверное, старую шутку о том, когда моют посуду в женском и мужском общежитиях? В женском - после еды, а в мужском – перед едой. Ну, что скрывать? Есть такое. И мне приходится довольно жестко следить за порядком, проверять, как убирается корпус, заглядывать в разные места. Но мы знаем, что на кораблях, где женщин нет, можно поддерживать чистоту абсолютную. Так и здесь тоже.

- Интересное у вас сравнение получилось. Значит, уклад монастыря можно сравнить с дисциплиной на корабле?

-  Да вообще монастырь похож на корабль.

- А благочинный – это боцман, наверное?

- Нет, благочинный – это старпом…  Монастырь, как я уже сказал, настолько похож на корабль, что «Морские рассказы» Станюковича  я бы даже рекомендовал каждому молодому наместнику и настоятелю прочесть, чтобы потом не делать банальных ошибок. Сам перечитываю и другим бы рекомендовал читать.



- В замкнутом коллективе нередко бывает и кляузничество, и наушничество, и взаимные обиды. Как вы решаете эти проблемы с братией?

- Я этого не терплю, все это знают, и даже если бес начинает человека искушать, то брат воздержится обратиться ко мне с этим, потому что я всегда стараюсь повернуть проблему иначе.

- Как именно?

- Ты мне рассказал про это все, а вот теперь подумай сам: ты почему это сделал? Что тобой руководило? И дальше начинается разговор о духовных проблемах этого брата. И оказывается, что духовные проблемы брата гораздо серьезнее, чем то мелкое согрешение, о котором он мне наябедничал. Поэтому у нас в принципе этого нет. С другой стороны, в нашей обители – изначально, еще со времен отца Авеля, установились такие порядки, у нас не приветствуется ни наушничество, ни кляузы. Как нет и близких дружеских отношений. Последнее не приветствуется в монастырях вообще, но в реальности дело нередко обстоит иначе.  Так вот, у нас нет никаких партий, никаких содружеств. Братья живут каждый своей жизнью, но при этом относятся ко всем остальным достаточно ровно. В келью друг другу ходить воспрещается, только с разрешения благочинного или игумена.
Но христианская любовь проявляется в других формах. Например, могу вам рассказать историю из жизни, свидетелем которой был я сам. Молодой послушник, у которого день сложился неудачно, получил от начальства выговор, все плохо, к тому же еще про маму вспомнил, про дом родной. Сидит на трапезе уже во вторую смену, роняет слезы в суп, мимо проходит келарь. Ничего не говоря, в момент поняв состояние молодого парня, келарь с первого стола берет салатик, который наместник или благочинный даже не попробовали, молча ставит перед послушником и идет дальше. У нас вот так происходит: без слезных излияний, без признаний в христианской любви, молча, братья друг другу помогают нести свой крест.

Фото автора.