Священник внутри войны: грузинские хроники. Ч.3

Грузины в своей общей массе произвели на меня впечатление людей намного более церковных, чем жители России. Кадры, показанные по грузинскому телевидению и, наверняка, транслировавшиеся по российским каналам, на которых съемка с вертолета города, охваченного огнем, в котором только вокруг церквей толпятся спешащие укрыться в них люди, - эти кадры, как мне кажется, очень четко определяют систему ценностей общества, духовных и психологических его ориентиров. Мне очень хочется надеяться, что в минуту опасности и русские люди, движимые желанием спастись или встретить смерть на церковной земле, будут также спешить в храмы. Но, несомненно, такое стремление не может в большинстве случаев внезапно возникнуть из ниоткуда, не имея под собой почвы, которая бы его родила в случае угрозы жизни, не трансформируясь в мирное время в другие поступки веры и благочестия, одинаково выделяющие церковь из массы жизненных ориентиров в совершенно особую, уникальную категорию. Заходя в эти дни в грузинские церкви, можно было видеть солдат, тихо стоящих в дальнем углу храма перед зажженными у иконы свечами; можно было встретить женщин в черных платках; бедно одетых крестьян и современно одетую молодежь. Всех этих людей раньше, до войны, точно также можно было встретить на улицах - выходя откуда-нибудь из автобуса и увидев где-нибудь - не обязательно в пределах очевидной видимости - храм, они спокойно останавливались посреди людского потока и спокойно, с читаемой в выражении лица и глаз молитвой, крестились куда-то вдаль. Правда - это не редко можно увидеть и у нас. Но у нас стремление почтить крестным знамением и краткой молитвой Божий храм как-то постоянно сопряжено с необходимостью в какой-то мере противопоставить себя всему остальному людскому потоку, который, проходя, какой-то внутренней отрицательной силой будет искать пути диcассоциирования[T1]  себя с поступками подчеркнуто религиозного характера. Да что там перекреститься. Спросите себя - как часто в наших крупных городах, где много храмов и монастырей, а, следовательно, много и духовенства, мы встречаем на улице священника, одетого в платье, свойственное его сану? И если встречаем - как реагирует на него большинство окружающих? Вслед ему удивленно оборачиваются; молодежь отпускает колкости или пренебрежительно, почти брезгливо отходит в сторону; дети тянут мам за рукав и шепчут на ушко: «Кто это??» Поговорите с духовенством - нередко вы услышите, что причина, по которой они не ходят в общественных местах в рясах и подрясниках заключается часто не в практических сложностях, сопровождающих необходимость ношения длиннополой одежды, а в том, что многие, выходящие в общество в таком виде, чувствуют себя как диковинная зверюшка в зоопарке. И вот такое восприятие духовенства общества, и духовенством - своего места в обществе, абсолютно не свойственно Грузии, где постоянно можно наблюдать клириков, идущих куда-то в город по своим - совсем не обязательно специально церковным - делам.

На следующий день я уехал в монастырь Зидазени, расположенный на горе в нескольких километрах от Тбилиси. Не имея телевидения, радио и даже машины, чтобы выбраться в город, братия тем не менее каким-то путями узнавала основные новости и регулярно выходила на край обрыва, в которого открывался замечательный вид на весь Тбилиси - смотреть, не летят ли российские самолеты. Самолеты - российские или нет - периодически появлялись, и тогда каждый их маневр заставлял вздрагивать всех тех, кто его наблюдал, а затем порождал длительные обсуждения - что же он означал.

В ночь на праздник особо чтимого в той местности, где находится монастырь, святого Евстафия Мцхетского, настоятель, архимандрит Геннадий, благословил служить всенощное бдение. Началось оно в полночь. Сразу за ним следовала Божественная Литургия. В монастырском храме, построенном в восьмом веке, в эту ночь собралось около пятнадцати человек - братии и прихожан. Единственным источником света были приносимые самими людьми свечи. Каменные стены без росписи, казалось, бесконечно отражают звуки пения мужского хора. Попеременное чтение настоятелем и мною ектений на грузинском и славянском языке было единственным, что отличало эту службу от сотен и тысяч других, совершенных здесь. Славянские прошения, ответы хора на грузинском сочетались так, как если бы мы понимали язык друг друга. Но из присутствующих почти никто не говорил на русском языке, и только единая вера, единый богослужебный чин и единое желание вымолить мир и спасение погибающим людям делали возможным плавное, без пауз и замешательств служение. «О мире всего мира, благостоянии святых Божиих Церквей и соединении всех, Господу помолимся»...

В момент, когда в скрещенные на престоле ладони служащего духовенства легли частицы Божественного Тела, когда, умолкая вместе с готовящимся принять причастие отцом Геннадием в

глубине темного храма прекратил пение хор, где-то совсем близко за стенами храма ухнули, как будто проваливаясь в глубину земли, один за другим два гулких взрыва. Стоявшие в алтаре священники не могли сейчас не то что двинуться с места, но даже перекреститься. Но и в храме не двинулся и не пошевельнулся практически ни один человек. Кто-то выбежал вон, но все остальные дождались выноса Чаши. Многие в эти дни причащались ежедневно, так как теперь никто не знал, что случится даже в следующий час. Но и причастившиеся, и не подошедшие в эту ночь к Чаше не вышли из храма даже тогда, когда прозвучал последний возглас богослужения и чтец начал читать благодарственные молитвы. То, к чему никто не призывал и не понуждал людей, что наверняка не было заранее обдумано и сформулировано никем из присутствующих (ибо нельзя, как мне кажется, не видевшему войны человеку предсказать свое поведение и свое душевное состояние в критической ситуации), - родилось само из глубины открытой Богу души, исполненной некнижной, живой и искренней веры. «Аще бо и пойду посреде сени смертныя, не убоюся зла, яко Ты со мною еси»...

Бомбы упали, как оказалось одновременно в относительной близости и от монастыря, и от того дома в Тбилиси, где я жил. Когда утром, после литургии, я вернулся домой, мне объяснили, что хоть бомбардировке подверглась та территория, где уже не было жилых застроек, она по-прежнему расположена в городской черте, а потому с точки зрения грузин русские войска уже бомбили Тбилиси. Можно скептически относиться к такой точке зрения, однако только не тогда, когда твой дом находится в том городе, на окраине которого раздаются взрывы.

Вечером в нашем доме раздался звонок. Звонил близкий родственник людей, у которых я гостил, - полицейский, стоявший во внешнем кольце оцепления города Гори. Он сообщил, что город окончательно пал и русские войска вышли на дорогу к Тбилиси. Через некоторое время станет понятно, что они собираются предпринять дальше, однако в случае их продвижения по направлению к городу этот человек обещал приехать и забрать нашу семью в безопасное место. Вскоре после этого звонка по телевидению со срочным обращением к народу, подтверждавшим информацию о начале наступления на город, выступил Саакашвили. Всего через пару часов он снова предстанет на телеэкране, опровергая поспешно сказанные им ранее слова, однако этого времени было достаточно, чтобы в городе началась паника. Практически мгновенно во дворе засвистели шинами по асфальту отъезжающие машины. Перегруженная обилием звонков, полностью перестала функционировать мобильная связь.

Звонок от полицейского задерживался. Нам ничего не оставалось, как обсуждать другие варианты действий - например, провести эту ночь в Троицком Патриаршем кафедральном соборе Тбилиси. Или искать ночлега в помещениях на территории резиденции Патриарха Илии. Однако ответ Патриарха лишал последней человеческой надежды, хотя звучал мужественно: в Грузии больше нет безопасного места, оставайтесь там где вы есть и молитесь.

Мы исполнили благословение Патриарха. Когда стало ясно, что идти некуда и надеяться не на кого, мы собрались для молитвы в одной из комнат нашего дома. Здесь, около двух часов ночи, мы и отслужили акафист Иверской иконе Божией Матери, открыв настежь окна - так, чтобы и каждый, кто нас услышит, стал участником нашей маленькой службы. Когда смолки слова молитв и мы опустились на колени, чтобы каждый мог помолиться своими словами или просто побыть в тишине перед иконой Хранительницы Грузии, где-то вдалеке раздался и стал медленно нарастать рев самолета. Думаю, я еще долго буду помнить, как в абсолютной тишине рев становился все ближе и ближе, и, вместе с молитвой, на лицах окружавших меня людей, казалось, можно было явственно прочесть их мысли - чей это самолет? гражданский он или военный? раздадутся ли сейчас взрывы бомб? Но самолет, пролетев над городом, улетел дальше.

Несмотря на сделанные Саакашвили этой же ночью новые заявления, опровергавшие возможность наступления российских войск на Тбилиси, и на подтверждения правительства и военного командования России, люди, видимо, уже не хотели испытывать дальше судьбу. Наутро многие, включая моих хозяев, стали собираться в горные деревни, подальше от опасности. Пора было ехать и мне, так как кроме всего прочего мое присутствие становилось определенной обузой так гостеприимно и ласково принимавшим меня людям, которым, однако, надо было как-то позаботиться и о собственной безопасности, и о безопасности своих близких. Потому в этот день я сел на автобус до Еревана - единственный на тот момент открытый путь для того, чтобы покинуть страну. Но это - уже совсем другая история...

Узнав, что мне привелось побывать в Грузии в этот тяжелый период времени, многие выражают мне сейчас сочувствуют, в то время как я чрезвычайно признателен всем за такие - незаслуженные мной - заботу и волнение обо мне и нисколько не жалею о том, что я был там, где был. Мне не только представилась уникальная возможность, находясь вблизи военных действий, но все же не соприкасаясь с ними напрямую, увидеть величие человеческой веры, мужество и христианскую жертвенность. Господь предоставил возможность и мне хоть отчасти увидеть, сколько места занимают в моей душе эти духовные дары. Я очень рад, что все дни активных боевых действий мне случилось быть в Грузии, и мы, три-четыре человека, - путешествовавшие вместе, вместе жившие и вместе молившиеся, - могли в меру данных нам сил и нашего недостоинства быть друг для друга живым свидетельством единства во Христе. Как бы ни разделяли нас политические, национальные или любые другие конфликты, я постараюсь никогда не забыть то, чему научили меня эти люди, и, сколько даст Бог сил и памяти, буду поминать всех тех, кого встретил на земле Иверии, как моих близких друзей, братьев и сестер, за судьбу которых сегодня болит сердце. Взаимно прошу и ваших молитв