Епископ Гатчинский Амвросий: В своей судьбе я вижу чудо

— Традиционный вопрос. Вы родились и выросли в советское время, Вы должны были вариться в советской системе, как и все. Как случилось, что Вы пришли в Церковь?

— Я действительно варился в советской системе и несмотря на это совершенно естественно вошел в Церковь с самых юных лет. Естественно, я был крещен. Вырос в неполной семье, отец нас бросил, когда мне было четыре года, и меня воспитывала мама, но решающее воздействие на меня оказала бабушка. Она не приводилась мне бабушкой буквально, она была нашей дальней родственницей, но по духу оказалась мне очень близкой. В войну она потеряла мужа и троих детей, которые умерли от тифа, и вела у себя в деревне все хозяйство, занималась тяжелой мужской работой. На ее иждивении была больная родная сестра. Я с удовольствием ездил к ним в деревню. Сначала на каникулы, а потом, когда стал постарше, практически каждое воскресенье.

В их доме собиралась община верующих, которая по мирянскому чину совершала богослужения, пела духовные стихи. Бабушка, несмотря на то, что была не слишком грамотна, знала все праздники и многие молитвы наизусть. У нее был старый настенный календарь в виде большого листа, по Пасхалии которого она сама высчитывала, когда начинается Великий пост, когда будет Пасха и другие праздники, связанные с Пасхой. И сообщала всей деревне. Все зимние дни она посвящала двум делам: шила теплые ватные одеяла и читала Священное Писание. Библия была только у нее, поэтому все жители ее деревни знали о событиях Священной истории в переложении бабушки. На меня все это производило большое впечатление. Церкви в нашем городе не было — я ведь рос в Железногорске Курской области, это был молодой комсомольский город. Церковь была рядом, в слободе. Но первое впечатление о Церкви, о Боге, о молитве исходило, прежде всего, от бабушки.

И одновременно со всем этим я жил, как все советские дети — ходил в школу, носил пионерский галстук. Конечно, в моей семье не было того воспитания, которое было в семьях священнослужителей. Ведь подчас дети священнослужителей не становились ни пионерами, ни комсомольцами, потому что у них был стержень, основание. У меня в этом смысле никакого стержня и основания не было. Я был одинок — среди моих ровесников в нашем довольно большом (70 тысяч населения тогда) и молодом городе верующих не было. Мне так кажется. Хотя впоследствии я узнал, что протоиерей Александр Андросов вырос в нашем городе. И первый из его уроженцев стал священнослужителем. Правда, он сначала стал врачом, а потом священником.

У меня не было духовно близких людей среди сверстников, и я плыл по течению — вместе со всеми. Был и в пионерской, и в комсомольской организации. Но никогда не воспринимал их как некую идеологию. Для меня эти организации стали способом реализации энергии, которую хотелось выплеснуть в хорошее дело. Такая реализация была возможна — через комсомол, через пионерскую организацию, добрых дел ведь было немало. Но это, наверное, только на каких-то низших ступенях, потому что высшие ступени прогнивали — мы это знали уже тогда. Я даже был секретарем комсомольской организации школы, хотя при этом оставался верующим человеком, ходил в церковь, пел на клиросе. А впоследствии стал чаще ездить в храм в слободу, стал нести пономарское послушание у нынешнего архиепископа Виленского и Литовского Иннокентия. Он тогда был молод и производил на меня неизгладимое впечатление — как пастырь, как священник, как честный, чистый человек, стремящийся быть настоящим отцом для прихожан и настоящим христианином. Его образ у меня с детских лет стоит перед глазами.

А потом меня «раскусили». Одна из покойных ныне соседок любила приходить в школу и рассказывать о моем «увлечении религией» — я часто дома пел или читал. Когда факты стали проверять, церковные бабушки в простоте сердца и с радостью рассказывали соглядатаям о верующем мальчике, который ходит в церковь, пономарит, поет и читает. Пришлось выбрать храм в соседней Орловской области. Каждое воскресенье и по праздникам стал ездить за 70 километров. Там же начал управлять хором. Но меня и там выследили и самым серьезным образом поставили перед выбором. Я выбрал. Сказал им, что пойду в духовную семинарию, и положил комсомольский билет. Потом меня вызывали в горком комсомола, увещевали, предлагали взять билет назад, обещали устроить в Высшую партийную школу. Но сердце мое стремилось к другому. По наивности я был уверен, что все получится легко: поступлю в семинарию, стану священником. А может быть, Господь специально избавил меня от страха, который испытывали такие же, как и я, но поколением старше. Ведь поступление в духовную школу в тех условиях было почти немыслимо. Попытки заканчивались трагически, кто-то попадал в психиатрическую больницу, кого-то призывали на военные сборы, в общем, чинили всякие препоны. Когда у меня спросили: «Вы уверены, что поступите?», я очень искренне ответил: «Да». Надо мной только посмеялись. Правда, к моему удивлению, некоторые члены горкома совершенно искренне мне пожелали успеха на избранном пути и счастья.

Я очень благодарен моим школьным учителям. Это были люди, которые, несмотря на конкретное указание: сделать так, чтобы я не получил аттестата о среднем образовании, не пошли на это и поставили заслуженные оценки. Единственную неправдивую оценку мне поставил директор школы: по обществоведению он поставил «три». Очень хорошо помню, что на экзамене мне достался вопрос, связанный с отношением к религии в Советском Союзе. Я ответил четко и правильно с точки зрения государственной идеологии. Директор, он же преподаватель обществоведения, был недоволен моим хорошим ответом и сказал: «Вы все-таки верующий, а значит, социально незрелый элемент, поэтому я не могу поставить вам больше тройки».

Я благодарен также родителям моих одноклассников, которые сказали, что сорвут выпускной вечер, если мне не дадут аттестат. И одноклассники тоже встали на мою сторону. Я благодарен за человеческую поддержку в этот непростой момент жизни, который в юности по-особому переживается. Через этих людей меня Сам Господь тогда поддержал.

Почему так произошло в моей жизни? С одной стороны, я шел по обычному пути советского юноши того времени, а с другой — в моем сердце жили Бог и Церковь. Я вижу в этом чудо. Оно произошло, возможно, по молитвам одной из моих дальних родственниц. Я ее никогда не видел. Ее звали монахиня Аполлинария. В двенадцать лет она была отдана в Полоцкий монастырь и всю жизнь там прожила, пока его не закрыли. После этого она вернулась на родину, в Курскую область. После войны Полоцкий монастырь снова открывали, но он был разрушен, и она не смогла в нем жить. Закончила она свои дни дома, была там же похоронена. Мне о ней много рассказывали — судя по рассказам, она была очень светлый человек, настоящая христианка. В ней было много любви, удивительного добра. И она была одной из воспитательниц моей мамы. Моя родительница осталась без матери, будучи нескольких месяцев от роду, в войну — отец был на фронте. Ее взяла на воспитание двоюродная тетка моего деда. Монахиня Аполлинария была родственницей приемной матери, она-то и настояла, чтобы ребенка забрали, не отдавали в детский дом.

Хотя по крови она мне дальняя родственница, и я никогда ее не видел, я все время ощущаю с ней духовное родство. Мне кажется, что именно по ее молитвам я и стал тем, кем являюсь теперь.

 В детском доме

— Владыка, а почему Вы выбрали именно монашеский путь?

— В Евангелии есть такие слова по этому поводу: Кто может вместить, да вместит(Мф. 19, 12). Мне непонятно, почему человек мечется: принять ли монашеский постриг, жениться ли. С детства этот путь был определен моим стремлением служить Церкви, отдавать полностью всего себя. Еще в детстве я был увлечен чтением житий святых. Помню, как под одеялом включал фонарик, чтобы мама не ругала, что я не сплю, и читал жития за декабрь. Тогда ведь книг церковных почти не было, и книга эта попалась мне случайно. Я настолько был воодушевлен столпниками, что — по-моему, я тогда ходил в пятый или четвертый класс — летом в деревне решил реализовать план подвижничества. Ушел подвизаться в летнюю кухню, которая стояла во дворе бабушкиного дома. Постелил там себе одеяло, половики, решил заняться молитвой и постом. Хватило меня, правда, только до утра, потому что ночью очень замерз.

Такой детский или юношеский романтизм — он, мне кажется, у каждого должен в определенный момент быть. Плохо, когда он проходит бесследно. Он должен что-то в душе человека оставлять. Детство, юность — это ведь время, когда человек предается прекрасным порывам, следует своим романтическим устремлениям. Конечно, потом они в чем-то притупляются. Ты узнаешь себя и правду жизни, и с каждым годом все лучше понимаешь, насколько ты этой романтике не соответствуешь. Но импульс дан. Все то, с чем я встретился в детстве, в юности соткало удивительный покров, и я понял, что выбираться из-под него мне совсем не хочется. Уже когда я поступал в духовную семинарию, у меня было желание стать монахом, но оно было неочевидное, подспудное, может быть, неосознанное. Откуда мне было знать, что такое монастырь! У меня возникло такое странное желание: быть монахом, но не жить в монастыре. Учась в Московской Духовной Семинарии, я не раз наблюдал, как проходят монашеские постриги. Первый меня не очень впечатлил, а второй заставил задуматься. И на третьем курсе один из моих одноклассников тоже принял постриг. И тут меня стало подмывать. Словно у меня на пути вдруг возникло какое-то препятствие, не преодолев которое я не смог бы просто продолжать свой путь. Это чувство было настолько сильным, ярким, что я в мгновение принял решение и стал всех доставать. Говорил с классным наставником, с духовником, с отцом Кириллом (Павловым). От отца Кирилла получил, как это следовало по правилам, письменное благословение на монашеский постриг. И эта проблема — несоответствие моего желания стать монахом страху жить в монастыре — как-то очень хорошо и правильно разрешилась. С одной стороны, МДАиС находится в монастыре, в Троице-Сергиевой Лавре, но с другой — академический уклад жизни, он все же немного иной. Пока я учился, я нес монастырские послушания, но жил несколько иначе, по другому распорядку, отличному от монастырского.

После армии мне интересный сон приснился. Я увидел Оптину пустынь, приложился к мощам преподобного Амвросия, находился в тех храмах, где никогда до этого не был. А потом, увидев фильм «Свет Оптиной», убедился, что в Оптиной все устроено так, как я видел в своем сне. Мое сердце страшно воспротивилось: я не хочу в Оптину пустынь, зачем мне все это приснилось?.. Я забыл о сне. Но когда совершался мой постриг, за мгновение до наречения новым именем я его вспомнил. И получил имя преподобного Амвросия Оптинского, о котором до этого очень мало знал.

Это было неожиданно — первое время даже испытывал внутренний дискомфорт, потому что для меня святой Амвросий Оптинский был чужим. Я очень любил преподобного Серафима Саровского, которому всегда молился, который был моим земляком. Но постепенно я знакомился со святым Амвросием, он стал мне очень близким и родным.

С первых минут монашеской жизни произошло отсечение воли человеческой — ты получаешь не то, что ты хочешь по своей воле, а то, что тебе дает Господь. А Господь лучше знает, для чего тебе это нужно, и какое значение это будет иметь в твоей жизни.

— Расскажите немного подробнее об архимандрите Кирилле (Павлове).

— Я никогда не стремился быть близким к великим людям. Я всегда почему-то думал, что им, во-первых, не до меня, во-вторых, это просто не мой уровень, у меня нет и не может возникнуть таких сложных вопросов, с которыми можно к ним обращаться. И, когда я видел отца Кирилла, окруженного множеством людей, задающих ему самые разные вопросы, в том числе и самые нелепые, глупые, отнимающие у него силы, время, здоровье,— мне всегда его становилось жалко. Потому и приходил я к нему — только тогда, когда мне это было действительно нужно.

Самое главное впечатление о нем — это человек огромной любви. Это прежде всего. Когда он приезжал из Переделкина в Троице-Сергиеву Лавру, в Лавре все преображалось: самые ленивые становились трудолюбивыми, самые беспечные — ответственными. Действительно, как будто солнышко всходило над Лаврой.

Я управлял хором Духовной Семинарии, и мы часто пели за поздней Божественной литургией, которую в Трапезном храме совершал отец Кирилл. Это были незабываемые богослужения, наполненные тихой радостью, умиротворением. Любовь и внимание отца Кирилла поражали. Я иногда приходил на клирос не в настроении, иногда пение мне не нравилось, мог вести себя эмоционально. А он в утешении всякий раз либо приглашал меня к себе в алтарь, либо передавал с кем-то большую служебную просфору с ковшом запивки. Это умиляло, утешало. За этими богослужениями мы пели его любимую «Херувимскую», старосимоновскую, и «Милость мира» феофановскую.

Вспоминается один случай. Во время Литургии, когда читали Евангелие, какой-то человек, сумасшедший или специально посланный, вдруг подбегает к амвону, а в руке у него булыжник. В алтаре, чуть справа от горнего места стоял отец Кирилл. И этот человек бросает булыжник в алтарь. Камень достигает горнего места, разбивает написанное на стекле изображение Воскресшего Спасителя. Грохот, звон, гул по храму. А отец Кирилл стоит, не шелохнувшись, хотя булыжник пролетел от него в нескольких сантиметрах. И служил потом так, как будто ничего не случалось. Он необычайно светлый человек. Люди делают ошибку, когда в таких людях ищут чего-то чрезвычайного, например, способности видеть будущее — это неправильно. В них, прежде всего, нужно видеть пример христианской жизни. Это уже много. По меньшей мере, становится стыдно, а по большей — стараешься в себе что-то исправить. И всякое появление отца Кирилла в Лавре об этом свидетельствовало: многие из явных грешников становились на время отчасти праведниками. Его влияние на людей было огромно. У него не было громкого голоса, он не обладал гомилетическими дарованиями. Но он был носителем мирного духа, своей любовью, своим миром он покорял сердца тысяч людей.

Архимандрит Матфей (Мормыль) с учениками

— Еще один человек, о котором хотелось бы спросить, это архимандрит Матфей (Мормыль).

— Отец Матфей — это легенда. Он так же, как и отец Кирилл, был лицом Лавры, ее сердцем. В первую очередь в Лавру ехали к преподобному Сергию, а во вторую очередь — послушать хор отца Матфея. Пение лаврского хора было эталоном. Его невозможно превзойти, несмотря на усилия многих людей, на талантливейшие подражания, несмотря на то, что многие сейчас пытаются воспользоваться методами отца Матфея. С ним ушла его школа. Конечно, остатки ее существуют, и конечно, то семя, которое он посеял, дало плоды в других хорах. В советское время он сохранил певческие традиции многих монастырей. Он поддерживал этот огонь и потом: вновь открываясь после закрытия, обители получали сохраненный огонь из его рук. Как он мог это делать один — мне до сих пор непонятно. Конечно, у него была харизма, неземной Божественный дар, который был дан в руки, способные этот дар удержать. Мне говорили, что ему не раз предлагали епископское служение, но он отказывался. Это похоже на правду: я хорошо знал отца Матфея, он не мог без хора, без музыки, это был самый главный его нерв, в ней было его сердце.

Я с ним познакомился в 1985 году, когда 15-летним отроком прибыл в Лавру на празднование дня памяти преподобного Сергия Радонежского. Я вошел в Трапезный храм и был сражен звучанием хора. Стояло, наверное, человек семьдесят, и так красиво, так удивительно мощно пел этот хор, что своей мощью чуть ли не физически сметал тех, кто рядом находился. Я внимал этому, с восхищением внимал, и у меня мысль возникла: а вдруг и я когда-нибудь буду петь в этом хоре?.. Но я себе сказал: нет, не думай, это невозможно!

Когда через несколько лет я смог туда попасть, моему счастью не было предела. А получилось все так. Когда я поступил в семинарию, то попал в Архиерейский хор семинарии к регенту Марку Харитоновичу Трофимчуку. Попел в нем какую-то службу и понял, что в этом хоре я петь не смогу. Было некое разочарование. И к тому же, я пребывал в огромной скорби от того, что меня не оказалось в списке на прослушивание, которое организовал отец Матфей для своего хора. И я пошел к нему на прослушивание внаглую, вне списка. Конечно, перед этим сильно переживал, молился. Даже отцу Иоанну (Крестьянкину) написал, что я не мыслю себя без хора отца Матфея и что если меня туда не определят, я уйду из семинарии. На что отец Иоанн мне написал: «Покорись беде, а она тебе». И я пошел к отцу Матфею, который любил, как сейчас принято говорить, креативность, и с интересом выслушал мои аргументы. А затем в течение двух часов меня испытывал. Я у него и маршировал, и чуть ли не блеял как овечка… После этого испытания моих музыкальных возможностей он взял трубку телефона, набрал номер и произнес: «Марк Харитонович, это архимандрит Матфей. Тут к вам по ошибке попал один мой певчий. Он у меня пел уже. Если хотите, из моего списка можете себе кого-то взять — я еще всех не прослушал. Я бы хотел, чтобы он продолжил у меня петь». После этого положил трубку и сказал мне, что я должен завтра прийти на спевку. Так я погрузился в эту колоссальную стихию человеческих голосов и сердец. Себя, помню, поначалу даже не слышал и пытался петь так же мощно, громко, с натяжкой душевной струны, с неким надрывом, который был слышен в голосах матфеевского хора.

А когда я принял монашеский постриг, мне было дано указание самому организовать хор. Впоследствии мы с отцом Матфеем пели антифонно: он — на правом, я — на левом клиросе. Когда же он создавал концертный хор, то большая часть моего хора входила в его состав, и он с ней работал.

Отец Матфей был человек очень горячий. Это мы все очень сильно чувствовали: огонь, а не человек. Вихрь. Оказаться рядом с ним было порой страшно. Когда он подходил к тебе во время спевки, все холодело внутри и трепетало, особенно если ты что-то неправильно поешь.

Но в жизни он был удивительно добрым человеком. По-настоящему, по-осетински гостеприимным: всякий раз, когда я приходил к нему в келью, он доставал все, что у него было, хотя… у него и не было почти ничего. Самые главные его богатства — это были ноты. Все остальное, что ему дарили, он передаривал, раздавал. Деньги, которые он получал в заграничных поездках, отдавал своим родственникам. Он действительно был настоящим монахом. Весь свой успех, все, чего он достигал, он относил к преподобному Сергию. Он так и говорил: «Пойду к преподобному Сергию, попрошу, он не оставит». Так и было. Отец Матфей сыграл огромную роль в моей судьбе. Именно он настоял на моем переходе в Сретенский монастырь. Зная о том, что в Сретенском монастыре не было регента, он буквально насильно по телефону соединил меня с его наместником отцом Тихоном (Шевкуновым) и таким образом предопределил мою дальнейшую жизнь. Благодаря его авторитету и его молитвам у меня сегодня есть то, что есть. И путевку в жизнь, в церковную жизнь, мне дал именно отец Матфей.

У нас были разные отношения, сложные. Был период, когда мы несколько месяцев не здоровались. Я следовал его примеру не только в управлении хором, но и в конкретных жизненных ситуациях. Он был тверд — и я был тверд. Он был принципиален — я не отставал. И вот, даже пошел на то, что мы прервали отношения на несколько месяцев. И в то же время в течение всех этих месяцев удивительная связь сердец все равно чувствовалась. Когда наступила Страстная, мы помирились: разрыв показал нам ценность наших отношений.

Отец Матфей очень рано покинул земную юдоль. Его отпевание стало торжеством дела его жизни и любви тысяч людей. Я не могу забыть, как тысячи людей пели «Со святыми упокой» и «Вечную память» на его погребении. Сердце замирало, и мурашки по коже бежали. Никогда в жизни я не видел такого отпевания и, скорее всего, больше никогда не увижу.

— Вы сейчас не скучаете по регентству, по хору Сретенского монастыря?

— Иногда ностальгия посещает... Очень много теплых и удивительно светлых воспоминаний у меня сохранилось о том времени. Хор Сретенского монастыря изначально складывался из ребят 16-20 лет, опытных церковных певчих в хоре было разве что несколько. Конечно, в качестве закваски в этот коллектив было внедрено несколько человек, певших в моем лаврском хоре и в хоре отца Матфея. Без этого невозможно было бы достигнуть той церковности исполнения, которой я добивался. Профессиональные качества ребят, которые прошли через академию Свешникова[1] и руку Виктора Сергеевича Попова[2], конечно, вызывали удивление и восхищение. Но профессиональных качеств мало для церковного пения — нужно, чтобы сердце запело, чтобы пропустило через себя все то, что нужно передать людям. И вот в этом отношении, конечно, приходилось немало работать. Для меня это было счастливое время, хотя и тяжелое. Когда ребята приходили на репетиции со всевозможных «халтурок», с учебы, мне буквально приходилось приводить их в чувство, начинать все с нуля — такая в них была пестрота и растрепанность чувств. После спевок, после богослужений хор приходил в нужное состояние, но потом снова уходил на неделю — и возвращался разбитым и разболтанным. И опять приходилось, как отец Матфей говорил, приглаживать.

В этом году я приглашал этот замечательный коллектив в СПбДА, и они дали здесь изумительный концерт. Мы жили впечатлениями от концерта еще несколько месяцев. Я пропускал все то, что они пели, через себя. Некоторые вещи еще были сделаны вместе со мной – и я включался в этот процесс всем нутром, мозгом. Я сидел в кресле, но мне казалось, что я вновь управляю хором. Сердце выпрыгивало, давление подскочило. Была мысль выйти на сцену, но я понял, что уже не смогу. Уже больше шести лет не имею регентской практики. Хотя, конечно, бывает, иногда приглашаю мужской хор Духовной Академии в алтарь, и мы поем «Сподоби, Господи…». Еще люблю, когда мы выходим на славление, управлять всеми академическими хорами сразу. Но это бывает очень и очень редко. Я ведь не профессиональный регент, я самоучка.

— Самое-самое любимое из церковных песнопений?

— Песнопения Великого поста и Страстной седмицы. Я очень сильно переживаю те моменты, которые ведут к Воскресению.

— Вы питомец Московской духовной школы (МДАиС), а ныне руководитель Санкт-Петербургской (СПбДА). Расскажите, пожалуйста, чем они отличаются друг от друга?

— Очень сильно отличаются. Мне как выпускнику МДА было трудно приживаться на новой почве. Но у каждой школы, как и у каждого человека должно быть свое лицо и свой характер. Лицо зависит от исторических реалий, от обстоятельств. Невозможно клонировать духовные школы. МДА находится в стенах Лавры, и это ее огромный плюс, можно сказать — идеальный вариант для духовной школы. Мне кажется, что недостаток монашеской традиции, которая так ярко выражена в стенах Лавры преподобного Сергия, ощущается здесь, в стенах Санкт-Петербургской школы. И ощущается не только мной, но и даже некоторыми студентами, которые жаждут этой пищи.

В Петербурге же мы на юру. Доступны многим ветрам. Это тоже по-своему закаляет. Наши студенты духовно растут в условиях не тепличных, а, скажем так, в естественных. И это дает хороший опыт для будущего служения в миру.

— Общий упадок школьного образования абитуриентов ощущается?

— С каждым годом все отчетливее. То образование, которое сейчас дается в средних школах, не выдерживает никакой критики. К нам приходят ведь и выпускники светских вузов, и среди них не все могут грамотно писать и достаточно четко выражать свои мысли. Это бич нашего времени. Я уж не говорю о нравственном воспитании, которое — если не отсутствует совсем, то только благодаря отдельным неравнодушным педагогам. Сейчас все держится только на отдельных людях.

— Владыка, в чем главная цель духовного образования? Можно ли учиться в семинариях и академиях людям, которые не стремятся к священству, которые хотели бы оставаться мирянами и служить Церкви в этом качестве, имея богословское образование?

— Так сложилось, что в России в семинариях и академиях готовят священнослужителей и людей церковной науки. И абсолютное большинство рукополагается. Конечно же, наши духовные школы должны воспитывать в первую очередь священнослужителей, которые будут образцом и примером как христиане. Нельзя забывать и о церковной науке, развитие которой в России было целенаправленно остановлено на 80 лет. Миряне, желающие получать религиозное образование, могут учиться и в других учебных заведениях. Для этого и созданы православные университеты. Я бы не хотел их смешивать с духовными школами для будущих священников. В Европе священники и монахи учатся в светских университетах на богословских факультетах. Но у нас менталитет другой. У нас это, боюсь, приведет к размыванию устоев церковной жизни, которое и так происходит сегодня. Я убежден, что нашу модель духовного образования надо сохранить, но при этом ее необходимо постоянно совершенствовать. Главная проблема сегодня в духовных образовательных учреждениях — уровень преподавания и научной работы. Сегодня среди преподавателей в священном сане очень мало людей, которые владеют методами научной работы, сами занимаются ей на самом высоком уровне и могли бы стать квалифицированными научными руководителями. Нам нужно прежде всего менять самих себя — чтобы иметь таких профессоров, которые могли бы действительно вести по научной стезе своего аспиранта. Пока эту задачу нам помогают решать светские профессора.

— Скажите, что должно преобладать в духовной, внутренней жизни христианина — радость или печаль? Люди должны нас видеть улыбающимися или печалящимися о собственных грехах и о состоянии мира?

— Христианство — это религия радости. Всегда радуйтесь, непрестанно молитесь, за все благодарите — прекрасный жизненный совет дает нам святой апостол Павел (1 Фес. 5, 16-18). Люди должны видеть в нас тех, кто преображен Пришедшим в этот мир спасти человека. Плач и печаль о своих грехах мы должны оставить в горнице своего сердца, для молитвы, исповеди и дел покаяния, о которых пусть никто не знает, кроме Бога, духовника и нас самих. Прощающая Любовь Христова должна в наших глазах отображаться перед людьми и всем миром именно радостью и счастьем, улыбкой, добром и такой же любовью, с которой, не смотря на все наши ошибки и падения, принимает нас в Свои объятия Господь.

Биографическая справка

АМВРОСИЙ (Ермаков), епископ Гатчинский, викарий Санкт-Петербургской епархии. Родился в 1970 году в селе Лужки Железногорского района Курской области в семье рабочих. С 1982 года нес послушания в храмах Курской и Орловской епархий. По окончании средней школы и службы в армии поступил в Московскую Духовную Семинарию. 7 апреля 1994 года ректором Московской Духовной Академии и Семинарии епископом Дмитровским Филаретом в Троицком соборе Троице-Сергиевой Лавры пострижен в монашество с именем Амвросий, в честь преподобного Амвросия Оптинского. 29 мая 1994 года епископом Дмитровским Филаретом рукоположен в сан иеродиакона.

В сентябре 1994 года назначен регентом вновь образованного академического хора студентов семинарии и академии.

8 октября 1994 года, в день памяти преподобного Сергия Радонежского, в епископом Пинским и Лунинецким Стефаном рукоположен в сан иеромонаха.

В июне 1995 года окончил семинарию и в августе того же года был зачислен на первый курс Московской Духовной Академии. В июне 1999 года окончил академию со степенью кандидата богословия, защитив диссертацию по кафедре патрологии на тему «Сотериология святого Иоанна Златоуста».

После окончания Московской Духовной Академии оставлен в Духовных школах преподавателем и регентом академического хора. В августе 2000 года распоряжением Святейшего Патриарха Алексия II назначен проректором пастырских курсов, преобразованных впоследствии в Сретенскую духовную семинарию, при Сретенском монастыре в Москве и определен в братство обители. Пребывая в Сретенском монастыре, исполнял послушание благочинного монастыря и регента праздничного монастырского хора.

3 июня 2004 года, в праздник Владимирской иконы Божией Матери, архиепископом Орехово-Зуевским Алексием, викарием Московской епархии, возведен в сан игумена. 28 декабря 2004 года, в праздник священномученика Илариона, архиепископа Верейского, Святейшим Патриархом Алексием II возведен в сан архимандрита.

26 марта 2005 года Святейший Патриарх Алексий II совершил хиротонию архимандрита Амвросия (Ермакова) во епископа Прокопьевского, викария Кемеровской епархии. 19 июля 2006 года назначен епископом Бронницким, викарием Московской епархии. 6 октября 2008 года назначен епископом Гатчинским, викарием Санкт-Петербургской епархии, ректором Санкт-Петербургских духовных школ. 2 апреля 2011 года назначен председателем Отдела религиозного образования и катехизации Санкт-Петербургской епархии.

 [1] Александр Васильевич Свешников (1890-1980) — создатель и дирижер Государственного Академического русского хора.

[2] Виктор Сергеевич Попов (1934-2008) — художественный руководитель и главный дирижер Большого Детского хора Всесоюзного радио и телевидения.