Прабабка была из мещанской семьи. Когда-то у них был большой дом на Среднемосковской улице, бумаги на который чудом сохранились до советских времен. Её легкомысленная дочь, моя бабушка, с радостью поменяла эти бумаги на черное пианино в отличном состоянии. Чтоб мальчики играли. Мальчики, то есть мой отец и дядька, играли недолго. Папа выучил начало Собачьего вальса, дядька не был столь музыкально одарен. Пианино расстроилось и занимало в двухкомнатной хрущевке слишком много места. Тогда бабушка добавила еще одно звено к этой невероятной цепочке вещественных метаморфоз, и пианино вынесли из дома с шумом и выгодой, один раз громко уронив на лестнице. “Выгода” имела вид торшера с хрупким зеленым абажуром, столиком и ящичком.
Однажды я ткнула в абажур пальцем и проткнула дыру. Эта дыра тут же стала семейной реликвией, мне потом все время ей показывали и говорили: “Лерочка, вот эту дырку ты сделала своим пальчиком, когда была совсем крошкой”. Это было очень трогательно, но “дырке пальчиком” я бы предпочла дом на Среднемосковской. У меня с детства тяга к недвижимости. Тем более, что во дворе дома было зарыто прабабкино фамильное столовое серебро. Об этом она сама поведала мне в тот момент, когда я с интересом наблюдала, как она собирается варить кашу в пластмассовом горшке, предварительно заклеив пластилином дыры, оставшиеся от предыдущих кулинарных опытов. Но не думаю, чтобы информация была недостоверна.
Другая моя бабушка, по материнской линии зашивала целлофановые пакеты, перебирала пшено с жучком, заштопывала в носках дыры, площадь которых превышала площадь самого носка и ела испорченные продукты. Всю жизнь она копила деньги. Потом случилась инфляция, и она потеряла все свои сбережения, тысяч двадцать. Отнеслась к этому удивительно легко, из-за сгоревшей кастрюльки она переживала сильнее. В её сберегательной книжке стояли по-прежнему уверенные и круглые цифры, а другого удовольствия от денег, кроме как от созерцания цифр, моя бабушка никогда и не получала. Так что, в сущности, потеря для неё была невелика.
Ребенок, выросший в столь гнетущей обстановке материально-вещественных потерь, к тому же жадный от природы, не мог не стать Плюшкиным. Я им стала.
Категорически не могу выбрасывать вещи, функциональная непригодность которых окончательно и бесповоротно не доказана. Муж мой, напротив, в суждении о вещах холоден и вопиюще несправедлив. Его можно понять – в мире материального он свободен от кармических долгов.
Позавчера у помойки мы ругались из-за цветочного горшка с засохшей елкой. Муж хотел выкинуть все вместе, а я предлагала “вытрухнуть” только ёлочку, оставив ценную, недавно купленную землю и горшок для новых биологических жертв. И мы долго спорили, а потом муж взял, закинул горшок c ёлкой на самый верх контейнера, где не достанешь, и гнусно захохотал. У меня потемнело в глазах, и прихватило желудок. Я сказала ему: “Пошел на фуйг из моей жизни, манипулятор хренов”,- и уехала на велосипеде.
Я мчалась по парку, теплый ветер дул в лицо, и от этого становилось как-то радостно и грустно, а потом тревожно, и я вдруг испугалась, что сейчас я приду домой - а там ни мужа, ни елки. И с замиранием сердца поехала домой, поднялась, открыла дверь – а там горшок “вытрухнутый” аккуратно стоит и еще оранжевый икеешный поднос, тоже мой, тоже с помойки вернулся.
Мимо прошел муж с каменным лицом и сказал:
- Я теперь с тобой год разговаривать не буду, поняла?
И я поняла. Что мы просто созданы друг для друга. Ну, точно. Прямо как мои прадед и прабабка.
А все эти дома, сберкнижки, горшки и пианины - это только для того, чтобы острее почувствовать, как сильно мы нужны друг другу.
Вставить в блог
Поддержите нас!
