Восторг кактусиста

По позднесоветским временам книга была роскошной. Чешского автора, в Чехословакии же изданная, на плотной белой бумаге, красивой печати и с множеством удивительных ярких фотографий кактусов. Что-то до того я знал о них: вытянутые или, наоборот, приплюснутые,  изъеденные болячками, исписанные или изрезанные школьниками несчастные создания — их требовалось поливать в кабинете биологии, в котором не происходило ничего хорошего.

Предположить, что они могут быть такими, как на фотографиях в этой книге, — снятыми в их естественной жизни в Америке, где-то в недосягаемых по тем временам прериях или пустынях, — было невозможно. Огромные, так что ковбои на лошадях ехали по дороге между уходящими куда-то яркими деревьями-опунциями или кактусами, похожими на полудрагоценные камни с разворачивающимися как у какого-нибудь скорпиона шипами. Это был другой мир, и это совершенно никак не соотносилось с тем, что я видел до того.

Книжка эта увлекла. Написанная неким чешским ботаником, фамилию которого я теперь, конечно, не припомню, она была проникнута такой любовью к этим кактусам — теперь понимаю — растениям, свидетелям не нашей жизни. Они всё же не из наших лесов и перелесков, не из дивной своей тихой красотой природы российского нечерноземья. Откуда-то оттуда, где плещутся океаны, плавают пираты, где «йо-хо-хо и бочка рома», где Остров сокровищ. Они были оттуда.

Наверное, я тогда не думал об этом, но образ чего-то бесконечно яркого и совершенно не своего, непривычного, не того, что до этого виделось, отложился в душе.

Ну, отложился и отложился. Мало ли книжек мы читаем. Но потом — так бывает и, наверное, все это можно было назвать внешним стечением обстоятельств, если бы в совершенно другом неизмеримом наиболее серьезном контексте мы не знали, что и волос то с головы человека просто так не падает, — пришлось мне со школьным приятелем гулять по Арбату. Было это в старших классах школы, в 8 или 9-ом. Арбат был тогда еще нормальной улицей: по нему ездили троллейбусы и автобусы, были тротуары. Приснопамятный кепконоситель не превратил его еще в ту странную выгуливательную зону, какой он теперь и является, собственно, отмерев как улица и как место, где москвичу нормально находиться, если  только ты не перебегаешь по какому-то срочному делу поперек.

Так вот, мы гуляли в начале Арбата (или в конце), возле ныне тоже упраздненного ресторана «Прага», рядом с тоже бесконечно памятным магазином пластинок. Памятным потому, что там иногда в удачу можно было купить то, что нигде в других местах невозможно было купить, — виниловые мини-пластиночки  и услышать Let it be. Там мне наудачу удалось ухватить тухмановские «По волнам моей памяти» — и, пока я дошел до метро «Кропоткинская», я получил с десяток предложений перепродать его по двойной или тройной цене.

Итак, за магазином пластинок находился другой магазин под вполне стандартным название «Цветы». Но это были не букеты почти единственно представленных тогда в регулярной продаже вечных алых или белых гвоздик, иногда разбавляемых в сезон тюльпанами и какими-то бессмысленными горшечными растениями, которые я уж не знаю, кто покупал, — разве что в учреждения или на похороны. Это был комиссионный цветочный магазин, и там обособленные или (как я потом уже, конечно, узнал,  соединенные в общество) неформальные (это слово, впрочем, тогда тоже не употреблялось) московские кактусисты сдавали избыточный продукт своего творчества.

И так совпало, что прочтение сестриной книжки и прохождение мимо этого магазина было разделено не стольким временем, чтобы тот образ совсем стерся из памяти. Витрина остановила от прочих дел. Увиденные за стеклом кактусы, названия некоторых я уже запомнил (да еще в то же время уже по другим чрезвычайным стечениям обстоятельств мог что-то прочитать и даже понять на латинском языке), заворожили. Зайдя — надо было еще решиться зайти робкому мальчику в этот магазин, — стал рассматривать их цены. По тогдашним доходам цены были, мягко говоря, не маленькие. Большие красивые серьезные кактусы стоили порядка половины, а то и целой студенческой стипендии. Но маленькие — вспоминайте, ровесники или люди старшего поколения, помня, что это конец 70-х годов, стоили 2, 3, 4 рубля при пятаке на метро,  булке за 8-10 копеек  и мороженом за 19 копеек.

Там был какой-то особенный мир людей, которых я уже в первый раз опознал: они здесь не случайно. Они просили показать им те или иные горшочки, обменивались комментариями. Явно было видно, что они знают не только растения, но и нечто о том, кто это растение сдал. И даже уже в первый раз я провел там значительно больше времени, чем предполагал потратить на всю прогулку вместе со своим приятелем.

В следующий раз я оказался там уже буквально через пару дней с заветными, полученными от дедушки и бабушки пятью рублями в кармане. И первые два или три кактуса составили начало коллекции. Это были совсем простые кактусы.

Упоминавшуюся книжку я таки выцыганил у сестры. Она осталась у меня и многие годы прожила в доме. Были у меня совсем простые по разведению, если верить указанию из той книги, растения.

Вполне банальный эхинопсис. Такой круглый с колючками кактус. Если его не слишком мучить — просто не слишком мучить — как-нибудь весной может выстрелить большой-большой луковицей цветка, которая распустится однажды вечером и окутает ваш дом резким до головной боли тропическим ароматом. На следующее утро он завянет, но у вас останется память об этом буйстве южной природы. Эхинопсис настоящие кактусисты не разводят, считая это как-то неприличным для серьезного человека, занимающегося кактусами.

Маммиллярия флавицентра

Одна или две маммиллярии. Маммиллярии — кактусы с такими сосочками, на которых растут загнутые колючки — они, как крючочек, цепляются за вас. Эти сосочки напоминают женские, отсюда их название. Маммилла — это сосок. Маммилярии – «сосочковые» кактусы. Цветут они россыпью множеством мелких, обычно не пахнущих, но покрывающих весь кактус красных, фиолетовых, желтых, белых цветов.

 С этих первых двух-трех кактусов началось увлечение, продлившееся несколько лет и пресекшееся скорее в силу внешних обстоятельств, чем от утраты любви к этому занятию. Два, три, десять, пятнадцать, двадцать пять, пятьдесят разных кактусов. Отгороженное на домашнем подоконнике пространство, которое должно было создавать им зимой холод, а летом с помощью опрыскивания достаточную влажность. Кубики, которые покупались для того, чтобы на подоконнике помещалось как можно больше кактусов и чтобы их корешки не охлаждались в неправильном глиняном горшке. Фотоаппарат «Зенит», главной функцией которого было не пропустить долгожданное весеннее цветение. Самостоятельно составляемые — тогда не было никакой возможности покупать готовые — земельные смеси по рецептам из чешской книжки. Часть грунта привозилась из подмосковного леса, часть — утаскивалась из насыпанного на газон чернозема. Устраивался дренаж. Ежегодные пересадки половины коллекции, которые предписывались строгой инструкцией.

И — вершина кактусоводческого мастерства — прививка кактуса. Для некоторых из них, которые решительно не выдерживают отрыва корней от правильной и родной для них американской почвы, был найден альтернативный способ выживания. Срезанная верхушка могла прижиться на подвое — нижней части корневой системы более крепкого собрата. Подлинным кактусистом ты становился тогда, когда у тебя получалось такой деликатный, нежный, как принцесса на горошине, кактус привить и вырастить у себя на окошке на чужом подвое.

Не менее увлекательными были попытки выращивания кактусов из семян, когда на специальной кормовой влажной смеси пробивались маленькие-маленькие росточки. И подогреваемые, и поливаемые, и подкармливаемые, они, как детеныши-черепашки в известном фильме про природу, в количестве 1 из 10 добирались до взрослого возраста.

Все это имело побочным следствием проживание в комнате, температуру в которой зимой иной раз требовалось понижать до 15-16 градусов. В окне свет был застлан теплицами, ибо какая мысль могла быть в то время о зимних садах. Читаемая у того же чешского автора идея, что у настоящего кактусиста должна быть небольшая, но правильная теплица на южной стороне дома, вызывала только саркастический смех. Где и когда бывают эти дома и эти теплицы? Все это искупалось той удивительной радостью после долгой и небезопасной зимы, в тягучие месяцы которой ты с болью в сердце не поливал своих любимцев, головой, разумом зная, что они это переживут, что их ссохшиеся маммиллы и неблестящие колючки  расправятся и наберут новую силу после этой зимовки, когда в конце марта или в апреле солнышко начинало пригревать, ты добавлял полив, и в мае не вся — не буду хвастаться — но половина твоей коллекции день за днем или ночь за ночью обозначалась почками, которые в какой-то момент распускались. Это был тот экстасис кактусиста, тот восторг, который навсегда оправдал для меня то увлечение и сохранился как одно из очень теплых воспоминаний о странных годах позднего отрочества и ранней юности.