Встреча с режиссером фильма «Остров» Павлом Лунгиным (продолжение беседы)

— Следующая группа вопросов о чудесах. Несколько вопросов к Вам как к духовному авторитету: может ли творить чудеса человек, у которого нет мира в душе? Были ли чудеса во время съемок фильма? Если да, то перечислите, какие. Изменились ли актеры в течение съемок фильма, изменилось ли что-то в Вас самом во время съемок и после них?

— Изменилось или не изменилось — это неоднозначный вопрос, нельзя сказать, что в какой-то определенный момент разом произошли изменения, — конечно, такого не было. Когда мы там были, мне казалось чудом, что Белое море не замерзает до середины декабря, но сейчас я смотрю: весна продолжается. В последний съемочный день, я не знаю, чудо это или нет, или это уголок натуралиста, приплыла огромная стая белух. Белухи — это небольшие киты ярко-белого цвета. Когда я заметил, то хотел снять, но съемку уже закончили, камеру убрали, и они уплыли. Это было необыкновенно красиво. Больше чудес не было. Когда делаешь фильм, то пытаешься через себя пропустить образ, как я это пытался ощутить, думаю, что мира в душе у него не было, и, может быть, в силу дисгармоничности своей, он и творил эти чудеса. Думаю, у него был дар реагировать на боль других людей, и, как мне кажется, для него это было мучительно, поэтому он и пытался спрятаться, отказывался выходить, потому что включал себя в чужую боль, вбирал ее в себя, реагировал на сильную боль, окружавшую его, и с ней обращался к Богу.

— Теперь несколько вопросов, связанных с появлением этого фильма. Авторы записок прослеживают его с разных точек зрения: с одной стороны, в контексте общественного развития, а с другой — действия, вероятно, мировой закулисы. Иначе говоря, не было ли препятствий к снятию фильма и показу его в кинотеатрах и не выступил ли сей продукт кинематографа как пропагандистское орудие.

Если говорить о безбожности нынешнего Российского телевидения, то, на мой взгляд, нельзя забывать и о том, что 70 лет назад оно еще более активно отрицало дело Христово. Это, кстати, как-то легко забывается некоторыми представителями молодого поколения или старшего. И, честно говоря, такая позиция чуть ли не умиления людей церковных вызывает даже удивление: как можно любоваться прошлым, памятуя, как мы жили и как мы растили своих детей и что мы переживали даже в относительно мирные 70–80-е годы? Но вопрос такой: если Российское телевидение безбожное, то кто же в таком случае финансировал ваш фильм, обеспечивал его широкий прокат? То есть, с одной стороны, были ли закулисные помощники, а с другой — были ли закулисные противники? Вот, требуют ответа, Павел Семенович.

— Меня всегда очень умиляют люди, которые ищут заговор, потому что они по сути дела оптимисты. Они считают, что все было бы хорошо, но вот заговор мешает. Я, как глубокий реалист, считаю, что никто не мешает, это мы такие и заговоры тут ни при чем. Никаких заговоров и не было. Была помощь Российского телевидения, преданная и полная, и явное у них было желание сделать что-то хорошее, с чем-то светлым обратиться к людям. Я очень рад, что они это мне доверили и особенно не контролировали меня в работе, очень помогли с выходом, а выходу тоже никто не мешал — все радовались, что фильм идет и может перевалить за 2 миллиона, что для такого фильма невероятно, он должен был собрать, ну, тысяч 50, но сейчас за 2 миллиона перевалили, и фильм идет дальше, и это совершенно непонятно. Вообще фильм уже отошел от меня, он немного сам по себе, идет на своих ножках, это обнадеживает, потому что человек в принципе любит хорошее. И если есть выбор между плохим и хорошим, очень редкие люди будут выбирать плохое, поэтому надо просто делать что-то хорошее.

— Вот представитель портала «Православная книга России» задает вопрос о том, планируете ли Вы снимать и дальше подобные нравственные духовные фильмы, и еще задают корпоративный вопрос, читали ли Вы сценарии, победившие в конкурсе «Вера, надежда, любовь»? Чтобы не ограничиться узкой тематикой, связанной с фестивалем «Лучезарный ангел», еще два вопроса сходных: не считаете ли Вы, что успех фильма «Остров» при всех его положительных качествах вызван во многом отсутствием конкуренции кино подобного рода в массовом кинопрокате и возможна ли в наше время история, похожая на описанную в фильме «Остров»? Будут ли еще фильмы про жизнь человека духовного или это просто коммерческий проект?

— Честно говоря, я как-то не понял вопрос. Я могу, конечно, немножко пошутить над его автором, но что тут отвечать… Проекты приходят сами по себе, и каждый проект нечто отдельное; становиться профессиональным обучателем «Веры, надежды и любви» не очень прельщает. Конечно, тут есть некоторый внутренний уровень духовный, но хочется внутренне двигаться дальше. До этого, я знаю, меня называли русофобом за фильм «Свадьба», например, а для меня этот фильм — совершенно христианское произведение.

Я расскажу в двух словах. Это история про мальчика, который готов пойти в тюрьму за преступление, которого он не совершал, чтобы жениться на женщине, которая его не очень любит, и помочь ей усыновить ее внебрачного ребенка, покрывая таким образом ее грех. Если это история не христианская, то скажите тогда, какая христианская? Но там люди увидели, что священник играет на баяне и поет вольнолюбивую песню... То есть я хочу сказать, что говорить о благородных чувствах и каких-то подобных вещах можно просто разным языком.

— Ну, можно посоветовать почитать еще «Мелочи архиерейской жизни» Лескова, там много интересного. Два вопроса онтологических, от актуального переходим к сущностному: мне показалось, что в фильме нет проблемы, это так? Если нет, то скажите, в чем она заключается? И второй вопрос еще более онтологический, не уточняют про фильм или по жизни: что было сложнее всего?

— Вы знаете, проблемы действительно нет. Нет проблемы. Я сам не знаю, как получилось что-то новое и интересное в этом фильме. Думаю, там нет ни проблемы, ни загадок, ни больших идей, кроме стыда и Бога. Так это не проблема: мы все знаем, что существует и то, и другое. Что было сложнее всего — не знаю, все должно быть просто. И будет легко.

— И слава Богу, что все будет хорошо. Есть ли, на Ваш взгляд, будущее в кино у жанра православного фэнтэзи?

— Вот это, я считаю, настоящая опасность, потому что появятся иноки с мечами, и они начнут рубить в капусту, используя приемы русского рукопашного каратэ, православного, и лапти будут свистеть, понимаете? Мне кажется, эта реальная настоящая опасность, потому что реальный коммерческий мир он как желудок, который переваривает все, думаю, что, может быть, будет. И это очень опасно.

— В записке были ссылки на то, какие произведения предложили экранизировать. Это «История с макаронами» Вознесенской или прямо про апокалипсис, вероятно, и Чудинову. Я думаю, и то, и другое не предполагает непосредственно ангелов с мечами, но литературный продукт не таков, чтобы создать выдающееся кино. Прямо скажем, книги Вознесенской, при всей их определенного рода востребованности подростками и домохозяйками, и книги Чудиновой с их полемической заостренностью все же вряд ли могут допускать экранизацию на уровне шедевра. Другой вопрос интересный: как Вы относитесь к фильму Мела Гибсона «Страсти Христовы» и можно ли провести параллели разница-сходство с тем, что Вы снимали?

— Знаете, я его к стыду своему не смотрел, потому что как раз готовился к «Острову», теперь вот посмотрю, мне, конечно, очень интересно.

— А я отношусь к Мелу Гибсону очень хорошо, можно долго говорить почему, и мне даже приходилось писать на эту тему и с точки зрения корректности, и с точки зрения церковности, церковной христианской интерпретации. Было много чего сказать положительного и по поводу найденного киноязыка, и о чрезвычайно удачном способе отстранения через то, что все представленные лица говорят на древних языках: латинском, греческом, арамейском — это дает необходимую дистанцию между актером, который изображает, и тем, кого он должен представить на экране. Это очень удачно найденное решение, как-то уводящее к средневековому театру, где маска, а не к Станиславскому, где предполагается соединение актера с образом.

Физическая же буквальность, на мой взгляд, там очень хороша, потому что если бы режиссер попробовал передать психологическую, духовную природу страданий Господа Иисуса Христа, это была бы абсолютная фальшь, показать можно только то, что в Евангелии описано. В Евангелии нет ни слова о том, что Богочеловек испытывал в своей душе, это для нас непознаваемо. Есть только описание того, что он терпел по физической своей природе ради нас, и это описуемо, это то, что может быть показано разными средствами. Это дискуссионная тема, здесь есть о чем поговорить.

Скажите, пожалуйста, имена персонажей фильма «Остров» выбраны случайным образом или среди них есть имена говорящие?

— Знаете, думал всегда, что случайные, а тут оказалось, что есть жития святого Феофила, где описаны разговоры с Митрополитом Киевским Филаретом и с настоятелем пустыни Иовом, меня, конечно, удивило, что даже эти имена.

— Вот по фильму еще конкретные вопросы: какую смысловую нагрузку несет в фильме эпизод наставления отцом Анатолием героини Нины Усатовой, когда он возлагает на нее бремена неудобоносимые? Это просто элемент, взятый из жития, необходимый по сюжету для блаженного? Как бы Вы сами истолковали смысл слов отца Анатолия про поездку в Париж?

— Абсолютно буквально. Вообще есть такая теория, что чудес нет, т. е. он просто будит у людей сознание, наставляет, показывает, что хряк ничего не стоит, но я почему-то совершенно по-другому это воспринимаю. Мне кажется, что он действительно знает, что есть Бог и, как мы знаем, что неожиданные выезды и исключения были, и не надо думать, что это совершенно нереально. Тут главное, как ты относишься к чуду, я почему-то чудо всегда принимал. Мне кажется, что в его ситуации эти чудеса реальны. Другое дело, что это вдова, она тридцать лет может гордо нести вдовство свое и мучиться, страдать и не смотреть больше на мужчин никогда, но когда ей говорят «продай свинью», она начинает рыдать, это просто еще раз обращает к нашей сущности. Да не потому что он хотел ее наставить, мне кажется, это все намного более простодушно, а потому что чудо врывается в быт и происходит сопротивление.

— Совершенно очевидно: он же показывает ей, чего стоят слова о героической жертвенной любви, когда она взвешивается ценой свиньи, которой стоит лишиться ради этого подвига многолетней преданности мужу. А второе: если мы принимаем то, что отец Анатолий подлинный старец, а по фильму он подлинный старец, то тогда по отношению к подлинному старцу нужно проявлять доверие абсолютное. Как бы это ни оспаривалось сегодняшними противниками того, что Церковь стоит на послушании, и того, что есть подлинное духовничество и оно всегда будет, что бы ни возглашал по этому поводу профессор Осипов и иже с ними, оно всегда есть в Церкви и будет — подлинное духовничество и подлинное послушание, предполагающее вот так: говорят тебе в Париж ехать — значит завтра едешь билет покупать, в советское время пойду оформлять визу. И если ты веришь, то это так будет. В монашеских повествованиях древности говорилось о том, что нужно посох поливать и он произрастет, и люди опытно знали, что вот так оно происходит, если ты своему старцу до конца доверяешь, и нужно ли разве приводить какие-то иллюстрации того, что в Церкви так было и всегда будет?

Встретил ли Ваш фильм непонимание среди коллег, среди публики, если да, то в чем было это непонимание?

— Есть такая категория людей, у которых фильм вызывает яростное неприятие. Мне кажется, что это нормально и правильно, потому что хочется, чтобы не было равнодушия. Если фильм вызвал реакцию такого неприятия, значит, что-то тоже ранило и задело. Это художественное произведение, к нему можно относиться как угодно.

— Конкретный вопрос по сюжетам: зачем отец Анатолий спрашивает у эконома: «Забыл, зачем Каин Авеля убил?»

— Потому что он завидует ему, а завидует потому, что служит Богу как завхоз. Есть такие монахи, которые красят крыши и считают, что это их служение, но чего-то главного не происходит потом в жизни, и появляется чувство зависти к таким, как отец Анатолий, в котором он, собственно, потом сам и признается.

— Интересует последняя сцена: непонятна эмоция на лице игумена-Сухорукова, то ли сожаление, то ли говорит про себя: наконец-то умер отец Анатолий.

— Думаю, что сожалеет, мне кажется, что сожалеет, испытывает чувство какого-то бессилия своего и понимает, что этот мир потерял что-то…

— Вот еще по содержанию. Отец Анатолий — отец Филарет. Это борьба со стяжательством отца Филарета, с его стремлением удобно жить, так ли это?

— Мы двигались на ощупь, мне казалось, что вот тут три пути веры, все они имеют право на существование. Есть какая-то мучительная, неистовая, покаянная вера отца Анатолия, есть такая детская художественная вера у отца Филарета, не случайно мы придумали курочку, иконы, уют, он там копается, рисует, реставрирует, он искушений не знал в жизни, для него любовь к Богу была естественной. Единственное, такое карьерное, конечно, отношение к Богу у отца Иова: я служу, а ты мне на погоны давай звезды еще. Мне кажется, у каждого из них своя правда. И отец Анатолий в своих наставлениях жесток очень, неправомерно жесток. Но вот он такой, огненный. Он сжигает эти удобные сапоги, потому что сам 30 лет спит на углях. В наставлении этом у отца Филарета происходит какое-то катарсическое очищение, в нем стекают какие-то слезы, он что-то понимает такое, чего раньше не понимал. Очень часто, мне кажется, посыл отца Анатолия не совсем ясен ему самому, он иногда действует как орудие, мы с Петром говорили об этом. Отец Анатолий может просто начать испытывать какое-то беспокойство, не то что думать: вот Бог, вот сапоги, а просто в какой-то момент понимать, что вот так надо, а почему так, он сам не понимает.

— А поджог?

— Это не он поджег. Там же сказано, что это келейник пролил масло, оно загорелось и так далее…Он знает, что загорится, он не может сказать: аккуратнее, через две недели будет пожар. В чем ведь юродивость — головешку кинуть, петухом закричать, это какой-то символический мир, понимаете…

— Еще по смыслу фильма, судя по почерку, детской рукой написано: почему умершего отца Анатолия так и не похоронили в ящике?

— Отец Анатолий сыграл в ящик, все правильно. В тот самый, очищенный, покрытый лаком. Все правильно.

— Еще о толковании сюжета: почему во время службы батюшка Анатолий отворачивается лицом от алтаря и молится в другую сторону, хочет сделать назло отцу Иову или какая-то другая причина?

— В сторону начинающегося огня, пожара, если вы обратили внимание. Отец Анатолий молится и таким образом пытается предупредить об этом.

— Правда ли, что отец Иов писал на людей в горком до своего прихода в монастырь, отец Анатолий намекал на это, когда брал ручку и показывал, что у него рука запачкана?

— Батюшка брал ручку, чтобы показать, что он белоручка и никогда не работал руками, боится этого. Я думаю, что это скорее отношение отца Филарета к официальной власти, скит же нищий, тогда не было отреставрировано этих огромных белокаменных монастырей, жили 5–7 человек где-то там, на забытом острове. И, конечно, это было желание уйти от мира, анонимок и жалоб тут никто не пишет, мы не в том мире.

— Вот тут Вас цитируют, проверяйте, точно ли я воспроизвел: «Мне кажется, что в мире христианства любовь — это чувство, которое пронизывает всю жизнь, мне кажется, что все отношения в этом монастыре продиктованы именно любовью, просто любят все люди по-разному. Мне кажется, что не меньше любовь и в небе, которое над ними, в мостках, ржавой тачке с углем, для меня все это пропитано любовью». Еще продолжение Вашей цитаты и вопрос: ваш фильм разделил православное сообщество на тех, кому очень понравилось, и тех, кому не понравилось совсем. Как Вы думаете, почему те, кого Бог призвал к любви, ее в фильме не заметили? Почему так произошло?

— Я думаю, что в данном случае говорили какие-то чувства самосохранения и ощущения, ведь мы касаемся сокровенных вещей: чуда, молитвы, может, не надо этого. Это желание сказать: не ходите к нам, это наш мир, а вы влезли сапогами.

— Скажите, пожалуйста, почему отец Анатолий, живущий в монастыре, постоянно нарушает устав и провоцирует монахов?

— Ну не живется ему по уставу. Потому что мучается он. Почему Василий Блаженный кидался кусками сырого мяса? Сидел бы себе тихо и молился. А он ходил голый и кидался. Непонятно… Вы знаете, вообще не на все надо отвечать. Мне кажется, что есть какие-то вещи, которые, когда пытаешься их в слово облечь, теряют свой смысл, вот подумайте сами.

Короткий эпизод из жития Василия Блаженного. Во время одной из служб в Успенском соборе Московского Кремля Василий Блаженный взял дудку и стал дудеть, песни петь. Ему говорят: ну что ты делаешь? Литургия идет, тут Царь, Патриарх, митрополиты, бояре, все молятся, а ты безобразия устраиваешь. А он в ответ: а кто тут молится? Вот я вижу Патриарх и Царица молятся, а больше тут никто не молится. Примерно в этом и состоит поведение юродивого, в том, чтобы тому укладу, который подменяет собою жизнь, напоминать, что уклад сам по себе жизнью не является, что жизнь — она другое, что он может ей либо способствовать, либо можно укладом от жизни отгородиться, от жизни во Христе. На то они и юродивые есть, чтобы напоминать.

— Последний вопрос по истолкованию фильма. (Брошюру надо будет издать «О правильном понимании фильма «Остров».) Сцена, где отец Иов плачет над ящиком со снастями, выйдя от отца Анатолия. Непонятно все-таки, отец Иов смог взрастить в себе любовь к отцу Анатолию или это все та же пресловутая зависть к его праведности? Также интересно, что чувствовал отец Иов, когда он хотел затереть углем ящик?

—Говоря языком современных школьников, его «пробило». Когда он увидел грязь и ничтожность этого ящика, что-то в нем сжалось. Он вдруг понял, что такое смерть, что такое уход, вот так. Он не смог уйти от своего дурновкусия, но признал путь мученичества отца Анатолия, прошел путь от сопротивления к духовному слиянию с ним.

— Памятуя, что у Павла Семеновича ограниченное время, мы устремляемся к финишу. Несколько коротких вопросов. Вы полемизировали с Тарковским в этом фильме или нет?

— Мне почему-то очень много говорят, что это как «Андрей Рублев». Но, по-моему, это совсем не про то. «Андрей Рублев» — скорее, о положении художника в жестоком мире и о том, как оставаться художником в том мире, который исполнен зла. Мне кажется, его волновала больше эта проблема. А «Остров», мне кажется, абсолютно не полемизирует. Может быть, какие-то панорамы, медленное движение имеют отношение к типу изображения Тарковского, я этим раньше никогда не пользовался. И фильм этот, я говорил уже, по-моему, о стыде.

— 2 миллиона человек посмотрели этот фильм — это в Москве или по всей стране?

— К сожалению, по всей стране.

— Фильм выпущен за границей? Если да, то какое впечатление в Европе он произвел?

— Я не знаю, об этом рано еще говорить, он будет выпущен в Италии, во Франции, наверное, в Греции. Для тех, кто понимает. Мне кажется, что мы опять опередили их, рассматривая проблему бездуховности, у них есть еще некоторая бархатная культурная завуалированность, они еще не до конца осознали эти проблемы бессмысленности жизни и материальных бед.

— Последний вопрос по запискам. Пожалуйста, об авторе сценария несколько слов.

— Дмитрий Соболев. 2 года назад закончил ВГИК, мастерская Юрия Николаевича Арабова. Через Арабова, мы снимали фильм «Мертвые души», я и получил сценарий. Молодой сценарист, много пишет. У него несколько сценариев, но диплом защищал по этому. Скоро будет сниматься еще фильм, который называется «20 спичек».