 |
- Владимир Александрович, как у вас возникла идея представленных работ?
- В 1988 году я купил дом под Ростовом Великим и с начала девяностых годов стал ездить по близлежащим храмам. Поскольку они находятся в жутко разрушенном состоянии, изначально мне хотелось просто зафиксировать увиденное. Ощущение было, что год-два - и всё это рассыплется, разлетится. Я фотографировал, получилось много работ, и оказалось, что они могут сказать гораздо больше, чем я думал.
Когда ты делаешь общий план стены, это одно, но когда берёшь фрагмент - он становится насыщенным и говорит сам за себя. В этих разрушенных стенах есть момент страдания, которое делает их искренними и убедительными.
Проект называется «Среднерусская античность. Страшный суд», потому что главная фреска в храме Петра и Павла, который я сейчас восстанавливаю - это фреска Страшного суда. Она сделана совершенно феноменально. Огромный подарок для меня как художника, что я с ней столкнулся.
В 2003 году я сделал первую выставку, и для меня было очень важно, чтобы в страдании церковных стен не было политического момента. Виновато не государство, а мы сами: если бы нам это было ценно, за 90-е годы фрески можно было бы восстановить. В страдании росписей виноват лично ты, а не только тот, кто изначально провоцировал его уничтожение.
А ещё важный момент - в середине 90-х годов в европейских журналах была очень неприятная дискуссия, что у русских есть литература, но нет визуальности. Эти фрески показывают обратное. Все люди, которых я приводил на выставку, были просто ошарашены. Нам самим надо подтянуться, чтобы поддержать уровень предложения, которое нам сделали средневековые иконописцы.
- Ваши фотографии здесь вписаны в контекст инсталляций, работ с подтекстом. Поэтому у вас тоже ищешь подтекст, многообразие трактовок, которое подразумевают храм Звездочётова или «Черная Троица». Вы стоите как-то особняком...
- С одной стороны - да, это чисто документальные съёмки, но с другой - видна мера их углублённости. На самом деле проект состоит из девяти фотографий, и важно их взаимодействие. Есть одна фотография, где все цвета на фреске слетели, а остались только штукатурка и графья (контур) - и всё.
Соседство работ создаёт необходимость поиска внутреннего храма в самом себе. Ведь игра со смыслом - это только одно из направлений современного искусства, есть и другие, в которых важно соучастие зрителя. Я его не шокирую, я с ним сопереживаю и обсуждаю вопросы, которые здесь и сейчас появляются.
- Вы раньше выставлялись при храме?
- Да, в том числе в брошенных храмах, и никогда не возникало никаких недоумений. Но эти же работы я выставлял и в Нью-Йорке на ярмарках современного искусства, и в музеях.
- Тот факт, что Церковь пустила в своё пространство не только Ваши работы, но и других актуальных художников, как-то изменил Ваше представление о ней?
- Во-первых, я верующий человек. Во-вторых, я восстанавливал храм с нуля, где-то учился у батюшек, где-то сам им подсказывал, и в процессе диалога Церкви и искусства нахожусь постоянно.
В воскресенье, когда была развеска, я встречался с настоятелем монастыря во Владимирской области: мы договаривались, что летом я буду работать у него со своими студентами, это очень нужно молодым художникам, увидеть своими глазами как восстанавливаются монастыри в России.
Для меня такие выставки не являются проблемой - проблема в том, что их мало. Художественных событий должно быть много, процесс должен быть многогранным. Очень важно, что открытие выставки «Двоесловие» прошло на высоком уровне. А то, что присутствуют работы других художников - чего тут бояться? Здесь вопрос искренности и приоритетов. Художник - это очень странный человек, часто он говорит о том, чего сейчас не хватает для ощущения полноты. Главное, чтобы не было фиги в кармане.
Диалог нужно вести постепенно. То, что сейчас произошло, очень важно и нужно, и дай Бог, чтобы всё развивалось спокойно и стало традицией.
Фото Юлии Маковейчук и из блога Гора Чахала
Вставить в блог
Поддержите нас!
