Всемосковский карнавал

Щепетильные моралисты при воспоминании о московской «Татьяне» делают гримасу и сейчас же начинают говорить о пьянстве и безобразиях. Но вольно же упираться мыслью в одни только черные тени былого, не замечая света!

Праздник начинался богослужением в Университетской церкви, за которым следовал университетское действие. Эта официальная часть обыкновенно была довольно томительной. Актовая зала Университета наполнялась почтенными гостями из официального мира, и разные именитые старцы обрекались на немалую жертву науке: им предстояло выслушать очередную актовую речь, всегда очень длинную, очень ученую и нередко наводившую на размышления не столько о сладости плодов науки, сколько о горести ее корней. Только Тихо-нравов в бытность свою ректором умел сдобрить скуку официального акта. Тогда все наверняка знали, что за длинную актовую речь они будут вознаграждены мастерской заключительной речью ректора, в которой непременно будет пущена меткая ядовитая стрела по адресу цитадели Страстного бульвара и ее главного бойца Каткова — принудительного арендатора университетской типографии, и стрела эта будет оперена убийственной иронией, облеченной в блестящую и остроумную литературную форму. И потом в течение всего дня крылатое словечко ректора будет переходить из уст в уста и послужит темой для многих застольных речей.

Застольные речи лились в этот день во всевозможных уголках Москвы. Ведь то был поистине всемосковский праздник: и молодежь, и пожилые люди, и старцы — все чувствовали себя в этот день студентами: одни — празднуя праздник своей молодости, другие — молодея душой от воспоминаний о минувших годах. Это был праздник общего радостного возбуждения, ибо каждому приятно было хоть раз в году почувствовать себя членом обширной группы культурных людей, связанных общностью воспоминаний, единством настроения. В сторону отбрасывались всякие перегородки: служебные, партийные, возрастные, — и какой-нибудь маститый ученый, уже близкий к концу земного поприща, хотел в этот день быть таким же веселым, возбужденным, даже таким же легкомысленным, как иной птенец, только что перелетевший с гимназической скамьи под сень старого дома на Моховой.

Товарищеские обеды в честь Татьянина дня справлялись во многочисленных компаниях, но затем эти тесные интимные компании мало-помалу перетекали в главный общий центр, в громадную залу Большого Московского трактира. Громадная зала битком набита. Кого-кого тут нет! На густом фоне давних и недавних студентов всех поколений выделяются всем знакомые лица славных профессоров, и не только московских — с приветом старшему университету приезжали и иногородние гости. Много, много речей сменяют друг друга под звон бокалов. Но вот обед кончен, десерт убран, скатерти сняты. В это время тройки уже скачут из Москвы за город, розвальни с бубенцами несутся, «бразды пушистые взрывая», по аллеям Петровского парка, между дерев с освещенными луною снежными шапками. Розвальни и саночки устремляются к «Яру». Обычные посетители сегодня отсутствуют, пускают только тех, кто справляет «Татьяну». Все залы переполнены. Всюду звучит «Gaudeamus»...

Что же это за однодневный всемосковский карнавал? Только забава, разгул и больше ничего? Нет, это — торжество сознания единства культурной России. Раздирается эта культурная Россия многими распрями, все разбиты на взаимно враждующие «приходы». Но в Татьянин день вдруг над всеми этими будничными распрями вспыхивает чувство принадлежности к общей alma mater. Это-то чувство бодрит и оживляет сердца. Из всех концов России неслись в этот день телеграфные приветствия Московскому университету. Москва бывала в этот день сердцем России, снова и снова выполняя свою изначальную функцию «собирания Руси».