rss
    Версия для печати

    «Взвыл человек от тоски и безверья»

    2 октября – день памяти Василия Макаровича Шукшина. На этот год дата приходится не круглая, однако чем больше времени после смерти Шукшина проходит, тем острее чувствуется и современность, и тайна этого человека.

    Парень  из далекого алтайского села,  взлетевший на высоту своего времени - писатель, актер, режиссер, стяжавший прижизненную народную славу, не так часто выпадающую на русскую долю, когда «любить умеют только мертвых», он совершил   нечто вроде прыжка с парашютом наоборот – с земли и до неба. Победил там и тогда, когда это было почти невозможно. И байки про социальный лифт тут не причем. На эти этажи социальные лифты не возят. Тут -  Провидение и случай как его  орудие.

    Этим летом в Сростках мне рассказали историю о том, как Шукшин стал кинорежиссером. Может быть легенда, а может и нет. В начале пятидесятых, вернувшись из армии (точнее с флота), Шукшин некоторое время работал в родном селе директором школы, а потом уехал  в Москву. Жить ему было негде,  и однажды он устроился летней ночью на лавочке  возле высотного дома на Котельнической набережной. Из подъезда вышел человек и сел рядом. Это был   режиссер Иван Александрович  Пырьев. Двое  разговорились, и  оказалось, что они земляки: оба  родились на Алтае. А дальше версии расходятся: по одной Пырьев предложил Шукшину   ночлег, а по другой они проговорили  на улице всю ночь, и этот разговор молодого Шукшина перевернул.  Хотя к поступлению сельского жителя во ВГИК Пырьев был не причастен – Шукшин пробился туда сам.

    Тут конечно поразительной силы человеческий характер, проявившийся еще в ранние годы. Шукшин  был маленьким ребенком, когда  арестовали и расстреляли  его отца. Мать некоторое время спустя  вышла замуж и дала сыну новую фамилию, но получая паспорт,  подросток  взял фамилию своего настоящего отца – ту, под которой мы его знаем. Он никогда об этом не писал, не рассказывал в интервью – он с этим жил.  Писал и выпускал книги, снимался в кино и снимал кино. Его любила огромная  страна  той любовью, которой любила Гагарина, Высоцкого, Яшина…  При этом  ему не все удавалось, не все разрешали,  многое приходилось пробивать, не жалея себя. Он и умер так рано,  потому что себя истратил, испепелил.

    Он не то что не был диссидентом, но еще в молодости вступил в партию и никогда из нее не выходил, не подписывал писем протеста, не выступал открыто против  советской власти, хотя того, что называлось  «критикой строя»,  в  его сочинениях  содержалось  столько, сколько не было и в эмигрантских или самиздатовских журналах. Но все же определенную  грань Шукшин  не переступал, и дело было не в осторожности, малодушии или отсутствии чутья – в чем в чем, а в этом  никто и никогда не посмел бы его  упрекнуть – но совершенно в ином. И кажется, именно сегодня, по  прошествии времени становится понятно, что Шукшин глядел дальше даже самых одаренных и мужественных своих современников. Он, поставивший вопрос «что с нами происходит?»,  верно, знал и то, что с нами произойдет. Знал, что нашим главным искушением, соблазном,  наказанием  и испытанием станут не бессильные члены  исчерпавшего себя  коммунистического движения,  не дряхлый  монстр под названием КПСС,  которому  уже давно никто не поклонялся, не КГБ,  а те «энергичные люди» (название его пьесы), что  придут на пустое место и в нем поселятся.  Кровавый коммунизм к исходу века  оказался лишь грязной пеной, а Шукшин  смотрел глубже и видел, что в людях  завелась иная порча. Причем в большей степени  - в женщинах. Когда-то  еще в семидесятые  годы вышел небольшой томик его  записных книжек, и едва ли не первая запись в них: «Эпоха великого наступления мещан. И в первых рядах этой страшной армии – женщина. Это грустно, но это так».

    Русским писателям и в девятнадцатом и в двадцатом веках было свойственно женщину идеализировать, Шукшин пошел поперек. Вспомним, хотя бы рассказ «Жена мужа в Париж провожала», где успешливая жена, потомственная портниха,   доводит до самоубийства своего не приспособленного к городской жизни деревенского мужа, и тот же мотив звучит в зачине рассказа «Алеша Бесконвойный». Да и в менее трагическом по содержанию, всем известном «Микроскопе» чем все кончается?  Тем, что жена продает дорогую мужнину игрушку (из благих  намерений продает  – купить детям одежку), а муж снова начинает пить.  Едва ли не исключение – другой хрестоматийный рассказ «Сапожки». Там   жена мужа  поняла. Но это исключение. Обратных примеров куда как больше.  И чудики, необыкновенные, сокровенные люди у него не женщины, а мужчины.

    По Шукшину семейные отношения в России переросли в войну. То же самое будет  потом и  у шукшинского тезки и друга Василия Белова (есть чудная фотография, где они сидят вдвоем перед поленницей дров в беловской Тимонихе) в романе «Все впереди», непрочитанном, непонятом, оболганном тогдашней критикой, а ныне позабытом. И Белов ведь тоже,  к слову сказать, не был никаким диссидентом, но сколько горького и  провидческого было в его сочинениях.  «Чтобы уничтожить какой-нибудь народ, вовсе необязательно забрасывать его водородными бомбами. Достаточно  поссорить детей с родителями, женщин противопоставить мужчинам». Вот что   с нами произошло, и поразительная вещь: именно через Белова и Шукшина, через тех, кого потом называли «деревенщиками»,  проходило понимание русской жизни и шла правда – та, без которой, по Шукшину,   нет нравственности. Здесь смыкаются  две максимы времени солженицынский призыв «Жить не по лжи» и шукшинское -  «Нравственность есть правда». Недаром так любил Солженинцын  и Шукшина, и Белова и всегда  взволнованно о них говорил.  

    Писал Шукшин и о Церкви. Порой зло, несправедливо – вспомним рассказ «Верую!»,  о замысле которого он сам оставил запись: «Взывал человек от тоски и безверья. Пошел к бывшему (?) попу, а тот сам не верит. Вместе упились и орали, как быки недорезанные: «Верую».

    В рассказе поп не бывший, а действующий, и действие происходит не когда-нибудь, а в день воскресный, но главное – взвыл от тоски и безверия. От нравственной   опустошенности. От этой тоски, от внутреннего разлада мучаются многие шукшинские герои. И Степка из одноименного рассказа, которого тоска гонит  из тюрьмы домой за несколько недель до окончания тюремного срока, и жутковатый Спирька Расторгуев из «Сураза», и герои пьесы «А по утру они проснулись», и даже демагог Глеб Капустин из вечного рассказа «Срезал»… Всех их что-то мучает, не дает покоя.  

    Шукшин не указывал путей к исцелению,  он,  не боявшийся брать самые страшные советские, да и нынешние российские  темы – тюрьмы, больницы, суды, убийства и самоубийства - был, по известному речению,  не врачом, но болью больше, чем кто-либо из его современников. Но  герой «Калины красной»  отпетый вор Егор Прокудин  каялся перед храмом на холме. Не входил, но каялся и мученической смертью искупал свои грехи.  

     

     

    Вставить в блог

    Поддержи «Татьянин день»
    Друзья, мы работаем и развиваемся благодаря средствам, которые жертвуете вы.

    Поддержите нас!
    Пожертвования осуществляются через платёжный сервис CloudPayments.

    Яндекс цитирования Rambler's Top100 Рейтинг@Mail.ru